– Рюу? – Кумико произнесла любимое имя. И вскрикнула, прижала тонкие пальцы к губам.
Ее губы! Ее голос, мягкий, певучий! И руки, что искали любимого, – ее руки белые, с голубыми прожилками вен.
Она пошатнулась, но ее подхватили, помогли устоять.
Не Рюу преклонил перед ней колено.
Кумико не испугалась слуги Госпожи. Не задрожала, не отшатнулась от предложенной помощи. Она видела его, старика со скорбным ртом и навеки потухшими глазами, как через мелодию бивы. Самурай глубоко поклонился.
Меч в его руках истлевал, лишенный вложенной в него силы. Кумико видела тьму, изливающуюся из лезвия, слышала приглушенные крики множества его жертв. Сталь чернела, рассыпалась. Самурай не обращал внимания на свое оружие. Он не разгибал спины.
– Я пришел выразить почтение, моя Госпожа.
Кумико попыталась возразить странному обращению самурая. Но тьма, выходящая из меча, ползла к ней, клубилась у ног. Касаясь белых одежд, наполнялась сиянием, поднималась к рукам, проникала под кожу, меняла Кумико.
И Кумико распознала свет, разгорающийся в душе. Его носила в себе Госпожа. Маленький и слабый в ее мраке, он разрастался и пламенел в Кумико. В обретенном свете узрела она юного воина, закованного в уверенность в победе надежнее, чем в латы. Узрела рёкан, замерших в номерах гостей, духов, собравшихся в фойе возле хозяев. Перед ее взором простирались горы и деревни за ними. Города, страны, континенты, острова, о существовании которых она недавно не подозревала. Кумико видела земли, покрытые лесами, похожими на сосновый бор рёкана, и лесами, деревья которых напоминали веера, острые копья, пузатые горшки. Ей открывались земли, занесенные песком, изрезанные реками, изрытые подземными дорогами. Она видела дома и людей, связанных с ними. Океаны и жизнь, кипящую в водах. Звезды в ночном небе, миры, которые скрывались среди них.
Самурай подал руку новой Госпоже. Он приглашал Кумико в путь. В тысячи дорог, повороты, перекрестки. Люди шли по ним. Сердца их трепетали как свечи. Впервые зажженные, сгоревшие до середины, тлеющие огарками. Кумико могла коснуться каждого, как и сердец тех, кто собрался на первом этаже рёкана. Она воскликнула от радости: среди них полыхало одно, единственное важное ей.
Рюу…
«Я могу избавить мир от Госпожи, но не от Смерти, – сказал он сегодня днем, что теперь казался столь же далеким, как день их свадьбы. – Ее долг перейдет к другому. Другой, раз уж богами определено ей быть женщиной. Она коснулась тебя, коснется Мичи. Я должен выбрать. Одна из вас – согласиться. Но я не могу, Кумико, обречь Мичи, как не могу просить тебя вновь жертвовать собой. И потому я проиграю».
– Нет. Ты не отступишь. Я согласна, муж мой! И прошу тебя принять мое решение, – ответила она.
– Ты победил! – Кумико крикнула, чтобы Рюу услышал. Но сердце ее возлюбленного обливалось слезами, победа над Госпожой не принесла покоя его душе.
Одна свеча погасла.
– Нобуо-сан, – произнес самурай. – Такова была плата.
Слова самурая доносились издалека.
– Зонтик, тогда ты отдал мне свой зонтик. – Кумико отстранилась от воина, говорила с Рюу. – Ты дал мне защиту. Сегодня ты отдал мне…
– Вечность, – подсказывал воин.
– Что мне вечность без него?
– Ничто.
– Ты прав.
Они с Рюу стали единым целым в день, когда он, вымокший до нитки, привел ее в рёкан. Не поцелуи, не свадебная ночь, но зонтик и шаги под проливным дождем определили жизнь Кумико.
Сила бушевала в ней. Раньше она думала, что Госпожа – само зло. Кумико глядела внутрь себя и видела свободу, безграничную и всепоглощающую. В этой свободе не было борьбы, как не было и упоения. Свобода, что Кумико теперь несла в душе, была покоем. Разве назовешь покой злом, наречешь злом свободу? Посмеешь стихию вместить в рамки добра и зла?
– Отчего же она не находила покоя? К чему ей рёкан, ведь она несла умиротворение в себе?
– Она жаждала того, чем с избытком владеешь ты, юная Госпожа. Оттого не нашла покоя.
– Молодости?
– Нет, Госпожа, любви. Той, которую отдаешь, не требуя ничего взамен. Любовь – весна души, любовь – истинное бессмертие. Ты узнаешь, когда полюбишь каждого, кого уведешь за собой. Ты сумеешь дать им то, чего она не могла даже понять. Я помогу тебе.
– Ты не покинешь меня?
– Со мной ли хочешь разделить свое бремя?
Кумико неслась по лестницам подобно быстрой воде. Самурай не отставал.
Туман, напитавшись светом звезд, возвращался и спешил за Кумико, окутывая ее светлой вуалью. Возрождавшийся к новой жизни рёкан пел дивную песню. Отзывались стены, ступени, комнаты. Отзывался весь мир, потому что Кумико водила по нему вверенным бати – силой Госпожи.
13. Один раз, одна встреча
Хакусана заперлась в комнате. Она задыхалась, легкие сжались, выталкивая остатки воздуха. Боробо-тон забился под стол, выпучив глаза на хозяйку. Хакусана бросила измученное тело к столику с фото мужа. Столик покачнулся, фотография упала на пол, стекло разбилось. Рамка удержала фрагменты на месте. По лицу мужа разошлись трещины, он выглядывал из надломленных стеклянных граней, но не смотрел на Хакусану. Он предугадал исход.
Ранение Нобуо не удивило Хакусану. Она спокойно наблюдала за действиями самурая. Для нее все происходило в замедленном времени: меч вышел из ножен, слегка отклонившись, изогнувшись, незаметно для находящихся в простом времени Асу и Сэдэо. Вошел под ребра Нобуо со звоном, глотнул крови, попробовал плоти. Вырвал из Нобуо возглас изумления. Внук вцепился в меч, словно мог что-то изменить. Жадное лезвие изранило его ладони.
Асу упала в обморок. Бесхребетная! И муженек не лучше: Сэдэо не хватило даже на то, чтобы помочь сыну. Не говоря о том, чтобы предложить мечу свою жизнь. Духи замерли, кто в полу, кто в стенах: давно заучили, что в хозяйские игры не стоит вмешиваться.
Хакусана считала растянувшиеся минуты. Явился Рюу, он наконец смирился с властью Госпожи. Рёкан погрузился в безмолвие, Госпожа отрезала 103-й от мира и не позволила Хакусане разделить торжество. Сто третий извергнул тьму, а после – сияние.
Время запустилось.
– Ты ждешь, муж мой? – прохрипела Хакусана.
Пальцы не сумели дотянуться до любимого лица.
Договор с Госпожой утратил силу. На стекло брызнула кровь, трещина разорвала алые капли ветвистыми линиями.
Путь Хакусаны завершился.
Рюу скорбел у ног Нобуо.
Кумико предупреждала, что придется расплачиваться, он опрометчиво думал откупиться своей жизнью. Ничьей другой. Если бы не самурайский меч, пригвоздивший Рюу к решению, он бы отступил, не смог выбрать между братом и Кумико.
Рюу скользил по телу Нобуо взглядом и утыкался в скорбную спину матери. Рюу мучила ее тихая скорбь. Асу перебирала волосы младшего сына. Маленьким он любил положить голову ей на колени и рассказывать долгие истории. А Рюу сидел рядом и слушал выдумки брата, в которых Нобуо всегда был героем. Тихий, скромный, верный дому. Ведь его так и звали: Нобуо – «преданный человек». Он не замечал своих сильных сторон, стремился стать кем-то иным. Природная нежность делала его мягче, разумнее старшего брата. Асу любила Нобуо так, как никогда не любила Рюу, он был ее малышом, последышем, а не наследником зачарованного рёкана. Нобуо должен был прожить настоящую жизнь, не связанную с Хакусаной-сан и Госпожой. Но он хотел быть частью рёкана.
– Рюу, ты не виноват, – уговаривала Асу и себя, и сына.
– Я забыл, что мой противник – Смерть.
Рюу чудилось, что брат шевелит ногой. Слегка касается его, говоря: «Ну что ты, старший брат, нос повесил?»
– Ты обыграл ее.
– Нет, она взяла свое. – Рюу повернулся к Мичи, которая сидела рядом. Она невольно вошла в семью, и Рюу воспринимал ее родной, скованной общей печалью.
Он взял ее руку, положил на грудь Нобуо.
– Вот так должно быть. Но уже ничего не исправить.
Мичи задрала подбородок к потолку. Она изо всех сил сдерживалась. Слезы скопились, не находя возможности вырваться, преломили пространство. По лестнице, ведущей в холл, поскакали искры. Золотые, мерцающие, они плясали по стенам, прыгали, не оседая на полу и стенах, словно песочные часы перевернулись и песчинки поднялись вверх.
– Господин Рюу… Рюу! Рюу, – раздавалась отовсюду перекличка голосов. Духи окружили Рюу. Искры пронзали их. – Господин Рюу, мы свободны!
Мичи прижалась к Рюу с одной стороны, Асу – с другой. Духи обретали настоящие облики: трое улыбающихся мальчишек со взъерошенными волосами. Маленькая девочка с тремя рядами стеклянных бус на шее. Старый продавец дайкона, когда-то в дождь попросившийся переночевать в уголке кухни, возле кувшинов с соевым соусом. Богатый торговец, на поясе кошель, полный денег. Позади него высокий, как сосна, худой и лысый монах, руки у него длинные-предлинные, кожа обтягивает костяшки пальцев. Из-под локтя выглядывает женщина, одного возраста с Асу, держит тарелку с бамбуковым орнаментом – адзуки-баба не расставалась с посудой ни на секунду.
Духи заполнили холл. Они принимали человеческий вид и повторяли: «Спасибо! Спасибо!» – и крохотными светлячками исчезали под сводами потолка.
Рюу удержал Мичи. Она привстала, чтобы не дать каппе, обернувшемуся юным водоносом в фартуке, исчезнуть.
– Не плачь, – убеждал он. – Они обрели свободу.
– Желание Хакусаны-сан держало их долгие годы, обрекая на существование между мирами. Нынче пробил ее час, они вольны уйти! – нежный голос заставил их обернуться.
Сердце Рюу лопнуло, ударив по ребрам, сжалось, соединив разрозненные части, застучало в ушах, в кистях, в коленях, что затряслись и отказались поднять онемевшее тело.
В любимые глаза не насмотреться – они утонули друг в друге. Кумико предстала перед Рюу в красном кимоно, но цвет постепенно сходил с ткани, оставляя лунное мерцание шелка. Рюу вновь грезил дивным видением своей невесты. Она подошла, он, не в силах встать, прижался к ее бедрам, вдохнул весну и дождь.