Не все любят хэксэн-егерей.
И это вселяет в меня надежду.
На главном рынке Трира от рассвета до заката продаются самые разные товары, но теперь, когда Адвент[21] уже начался, здесь Кристкиндэмаркт. Хотя обычные продукты также можно найти, теперь здесь полно прилавков, торгующих чем-то сезонным. Воздух наполнен запахом специй, их ароматы согревают, как пламя свечей. Сейчас в городе куда больше людей, чем месяц назад: осень – время сбора урожая, но зимой заняться особо нечем, разве что совершить однодневную поездку в город и набить живот сладостями и пивом.
Это тоже было частью моего плана. Последние несколько лет я потратил, чтобы найти возможности подорвать авторитет хэксэн-егерей, спасая людей, но этого всегда было недостаточно. Теперь я собирался сделать решающий шаг и зажечь искру революции, а не погребальный костер.
Заключенные в базилике должны были бежать через туннели, а акведуки обеспечивали идеальный маршрут. Предполагалось, что Хильда проинструктирует их, расскажет о путях, которые я описывал ей в нашей тайной переписке, объяснит, как прятаться, и разделит людей на группы так, чтобы одна шла по одному пути, другая – по другому.
Мы собирались сделать хаос нашим союзником, использовать неразбериху во время побега, чтобы замаскировать то, как разбегаются группы заключенных. Я тщательно выбирал маршруты, следя, чтобы дороги через акведук обеспечивали выход в заброшенные дома или пустые переулки. У меня уже был подготовлен запас старой одежды, чтобы заключенные переоделись – после этого они должны были разойтись по Кристкиндэмаркту, раствориться в толпе, став покупателями, паломниками, жителями деревень, выбравшимися повеселиться в городе.
Я учел все, кроме Фрици.
– Пива? – спрашивает симпатичная девушка с косичками. На плечах у нее коромысло с ведрами, в руке она держит половник. Ее взгляд падает на мой плащ, на эмалированную брошь, обозначающую, что я хэксэн-егерь. Ее голос дрожит, когда она добавляет: – Всего один пфенниг[22], чтобы смочить губы и согреть желудок. – Я бросаю взгляд на пиво в ее ведре, и она опускает в него половник, протягивая мне пенистое варево. Ее рука дрожит. – Можете выпить бесплатно, охотник.
Я качаю головой, и она пожимает плечами, отворачиваясь, чтобы предложить напиток прохожему, который платит пфенниг. Я больше не обращаю на них внимания, шагая по рынку, расталкивая мужчин, опьяневших от пива, и детей, опьяневших от меда. Я снимаю черный плащ, сворачиваю его и прячу брошь, которая указывает на то, что я охотник. Ухожу от толпы и иду по затененной улице, перегороженной каменной аркой. Над аркой нет вывески, но все в Трире знают, что это Юденгассе[23].
Еврейские кварталы в Трире изначально были яркими и оживленными. Евреи жили близко друг к другу не потому, что их вынуждал закон, а из-за того, что поблизости находился их храм. В конце концов Юденгассе стал эрувом[24], что позволило проводить в этом районе мероприятия, которые в противном случае были бы запрещены в Шаббат[25].
Однако в каждой эпидемии, в каждой засухе, в каждом наводнении снова и снова обвиняли евреев. Их ограничивали в правах и изгоняли из города, а часто и из епархии. Возможно, изгнание много лет назад было куда безопаснее для них, чем разрешение остаться. Возможно, я убеждаю себя в этом только для того, чтобы смягчить вину своего народа перед другим.
За городскими стенами много заброшенных районов. Но нет более пустынного, чем Юденгассе.
Но я давно понял, что по-настоящему пустым место бывает редко. Сироты – а в наши дни их довольно много – и бездомные собирают объедки и живут в развалинах домов. После того как многие здания были конфискованы и проданы для получения прибыли – я имею в виду, конечно, прибыль Церкви, – архиепископ закрывает глаза на то, что здесь происходит, предпочитая делать вид, что Юденгассе вообще не существует, вместо того чтобы заботиться о голодающих бездомных, которые прячутся тут в тени.
От моего плеча отскакивает камешек.
Я оборачиваюсь и вижу пару широко распахнутых глаз, смотрящих на меня из дверного проема дома с разбитыми стеклами в окнах. Я лезу в карман, достаю монету и бросаю ее девочке, которая ждет. Она ловит монетку в воздухе и исчезает. Малышка Мия хранит и мои секреты, и мои деньги с тех пор, как я спас ее с братом.
Повернувшись, я смотрю на здание через дорогу от дома Мии.
Город Трир усеян крепостями. Они старые – не такие древние, как римские здания, но старше городской стены, и прошло несколько столетий с тех пор, как они были построены на средства крестоносцев и драгоценности Иерусалима.
Эта крепость – единственная в Юденгассе – обветшала сильнее. Белая штукатурка на фасаде потрескалась, разноцветные арки над окнами выцвели и облупились. Но меня не волнует внешний вид.
Что делает дом-крепость особенным, так это то, что в него нет входа.
По крайней мере, не на первом этаже.
Здесь нет ни двери, ни окна в пределах досягаемости. Да, это неудобно – единственный путь в здание ведет по отвесной лестнице к двери на втором этаже. Но в свое время для этого имелись причины. Если бы Трир подвергся нападению, жителям достаточно было бы поднять лестницу, и никто не смог бы проникнуть внутрь и разграбить богатства, спрятанные за стенами.
Однако теперь это заброшенное здание служит защитой только для меня. Никто и не пытается вскарабкаться по ветхим ящикам, которые я заботливо сложил под дверью, а даже если бы кто-то и попробовал, им было бы трудно проникнуть внутрь незамеченными из-за нескольких прогнивших досок и шаткого фундамента. К тому же ставни на единственной входной двери заперты на тяжелый железный замок.
У меня есть жилье в городе, недалеко от Порта-Нигра. Оно наполнено имуществом, которое я собрал, будучи хэксэн-егерем, экипировкой, которую не могу продать, чтобы финансировать восстание.
Ненавижу то место.
Большую часть ночей я провожу здесь.
Почему-то я чувствую себя в большей безопасности, зная, что единственный путь внутрь этого здания – через дверь на втором этаже или через узкий темный акведук, который ведет в подвал.
То жилье принадлежит капитану Отто Эрнсту, заместителю командира подразделения хэксэн-егерей в Трире.
Но это здание принадлежит мне.
Зная, что только малышка Мия и ее брат могут увидеть меня на этой затененной, заброшенной улице, я запрыгиваю на ящик и, пытаясь нащупать опору для ног, держусь за стену. Кусок штукатурки отваливается и падает вниз. Звук теряется в шуме, доносящемся с близлежащего рынка, но я не могу отделаться от мысли, что ведьма внутри услышала, что я вернулся.
Я оставил ее в подвале – есть шанс, что она все еще там. Мне пришлось спешить, а там, по крайней мере, она была в безопасности. Но я почти уверен, что она нашла способ проникнуть в дом. Я поднимаю взгляд – замок все еще на месте.
Она, должно быть, в ярости. В бешенстве. Я бросил ее замерзшей, одинокой, напуганной и… schiesse. У меня не было времени снять с нее кандалы. Те тяжелые железные браслеты, наверное, натирают ей запястья и причиняют боль.
На мгновение я представляю Фрици с горящими глазами, которая заносит сковороду, чтобы размозжить мне голову, как только я переступлю порог.
Я замираю, держась одной рукой за дверной косяк, а другой зажимая себе рот.
О чем, черт возьми, я думаю, улыбаясь при мысли, что эта неотесанная ведьма замышляет мое убийство? Но ее ярость такая… Это похоже на ночную грозу, полную молний, прекрасную… Нет. Откуда эта мысль взялась?
Я качаю головой и подбираюсь к двери, вставляю ключ в замок, прислушиваясь, чтобы понять, какую ловушку приготовила для меня ведьма.
13. Фрици
Сначала мой усталый, измученный страхом разум приписывает звуки снаружи тому, что это скрипит старое здание. Оно раскачивается от ветра, стонет от старости…
Но звуки переходят в глухой стук. В скрип приближающихся шагов.
Затем раздается лязг открываемого замка, куда вставляют и поворачивают ключ.
Меня охватывает тревога, будто вспыхнувшее в темноте пламя, и я вскакиваю, сжимая в руках четыре мешочка.
Я пересекаю комнату и встаю рядом с дверью, прижимаясь к стене.
В тот момент, когда он откроет дверь, в лицо ему полетят защитные заклинания, которые должны оглушить его достаточно сильно, чтобы я смогла оттолкнуть его в сторону, выскочить из комнаты и броситься бежать со всех ног.
Мое сердце замирает, когда замок щелкает.
Я делаю глубокий вдох, мышцы напрягаются, пульс стучит в висках. Кандалы лязгают друг о друга, когда я крепче сжимаю мешочки, и я замираю, мечтая, чтобы они стихли. Воздух вокруг пахнет лавровым листом и гвоздикой, такими знакомыми ароматами. Моргая, я каждый раз думаю, что сейчас проснусь в своей постели, в родном доме, и все это окажется кошмарным сном.
Дверь открывается.
Я вижу, как он толкает ее, но останавливается, давая глазам привыкнуть к темноте. Снаружи день, но здесь нет других источников света, ничто не разгоняет тени.
Это мне даже на руку.
Я прижимаюсь к стене, прижимая мешочки к груди.
Капитан делает шаг вперед. Он выставляет одну ногу, затем другую, и в тот момент, когда он оказывается рядом со мной, время, кажется, останавливается.
Его взгляд устремлен в комнату. Он ищет меня. Его голова поворачивается, поворачивается, еще чуть-чуть, и он увидит меня…
Я двигаюсь.
Один из защитных мешочков летит по воздуху, ударяя прямо в грудь капитана, и комната взрывается древесным порошком, травами и магией.
Облако получилось больше, чем должно было?
Оно… даже немного искрится, как огонь, будто магия в нем больше, чем та, на которую я способна?