Я не думаю об этом. Не могу. Это мой единственный шанс, и я им воспользуюсь.
Я наваливаюсь на капитана всем телом, сбивая с ног, а затем, развернувшись, бросаюсь наружу. Передо мной открывается чистое, пустое пространство…
Но затем…
Затем…
Там ничего нет. Ничего.
Мое тело отскакивает от этого «ничего», будто я врезалась в стену, и меня отбрасывает обратно в комнату, дыхание перехватывает.
Капитан все еще кашляет, сбитый с толку моим заклинанием, поэтому я успеваю снова вскочить на ноги…
И меня снова отшвыривает обратно в дом.
Какого…
«Что он сделал?»
Я резко поворачиваюсь и запускаю в него еще один защитный мешочек. Он уворачивается, отклоняясь влево, так что мешочек исчезает в отверстии, которое ведет на нижний этаж.
– Что за заклинание ты наложил на это место? – кричу я. – Ты… ты колдун?
Но он не колдун, я бы это почувствовала. Я бы ощутила магию, бурлящую в его крови.
Капитан, пошатываясь, направляется ко мне, но я поднимаю один из последних мешочков, и он останавливается, выставив руки, его волосы и кожу покрывает мелкая пыль от колдовского порошка.
– Конечно, нет, – говорит он хриплым голосом. Снова кашляет. – Здесь нет никакого заклинания. Это дом-крепость.
– Дом… нет, я не могу уйти! – Я указываю на дверь. – Ты поставил барьер, чтобы я не могла…
Непонимающий взгляд на его лице останавливает меня.
В нем нет магии. Он не накладывал никаких чар, но вокруг отверстия в стене есть магия.
Значит, кто-то другой произнес заклинание.
Я чувствую в руке тяжесть защитного мешочка, который я намеревалась использовать, чтобы помешать ему причинить мне вред.
Я смотрю на отверстие. Я могла бы упасть с высоты второго этажа и, вероятно, сломала бы себе что-то.
Было ли это мое защитное заклинание, помешавшее мне выпрыгнуть наружу?
Оно не должно было получиться таким мощным и неконтролируемым. Заклинание, которое я применила, было направлено против нападающих, а не чтобы оградить от любых телесных повреждений.
У меня мутнеет в голове.
Я вспоминаю заклинание, которое наложила на сестру капитана. Хильду.
Вспоминаю, как она просто… исчезла.
Она сбежала? Или мое заклинание отправило ее прочь? В безопасное место, куда-то, где хэксэн-егери не смогли бы до нее добраться.
Мурашки бегут у меня по спине. Что-то не так. С моей магией. А может, со мной.
Но я не поддалась. Это не дикая магия. Не она.
Капитан поворачивается ко мне, но я оказываюсь недостаточно быстрой. Он выбивает мешочек из моей поднятой руки, а когда я увиливаю, чтобы ударить его по лицу, он пригибается, хватает меня за запястье и выгибает так, что я оказываюсь прижатой спиной к его твердой груди. Последний мешочек выпадает у меня из рук, и капитан пинком сбрасывает его на нижний этаж.
– Я не причиню тебе вреда, – его глубокий голос отдается вибрацией у меня в позвоночнике.
– Ты и не сможешь благодаря моему заклинанию, – говорю я, запыхавшись, – но это не помешает мне причинить боль тебе.
Я опускаю каблук на его ногу. Он теряет равновесие, и я вырываюсь из его объятий, но не знаю, куда бежать. В подвал, из которого мне не выбраться? Может, если я попытаюсь теперь, мое заклинание позволит мне пройти…
Капитан валит меня на пол.
От паники на коже выступает холодный пот, а когда я падаю, дыхание перехватывает. Я чувствую, как мое сердце колотится в груди, как доски пола врезаются в живот, как вес охотника давит мне на спину, как его твердое тело прижимается ко мне – это слишком, слишком реально, слишком далеко от точки невозврата.
Я ничего не могу с собой поделать и – кричу.
Капитан отстраняется, и я понимаю, что он больше не навалился на меня. Я снова поражаюсь тому, какой он огромный по сравнению со мной, насколько сильный и как хрупка я, находясь в его власти.
Мой крик обрывается, застревая в горле, я вдруг задаюсь вопросом – если он настолько сильнее меня, почему до сих пор не причинил мне вреда?
– Schiesse, – шипит он, скорее, самому себе и двигается, чтобы закинуть мне руки за голову. Я снова кричу и извиваюсь, пытаясь оттолкнуть его, сделать хоть что-то, хоть как-то отбиться…
Он хватает меня за запястья.
И расстегивает кандалы.
– Я не причиню тебе вреда, – повторяет он, подчеркивая каждое слово.
Он отходит в сторону, держа кандалы.
Я, приподнявшись, отползаю в угол, дыхание с хрипом вырывается из легких. Мои запястья горят, и холодный воздух режет кожу, как нож.
Капитан стоит между мной и дверью, которую оставляет открытой, возможно, понимая, как здесь темно, будто в беспросветной бездне. Но бледный свет солнца снаружи почти не освещает нас, отбрасывая лишь продолговатые серые тени.
– Докажи, – огрызаюсь я. – Отпусти меня.
– Я не могу этого сделать.
Я смеюсь. Смех получается хладнокровным и грубым.
– Я не могу этого сделать, – упрямо повторяет он, – потому что тебя ищет каждый хэксэн-егерь в городе. И мне нужно, чтобы ты сказала – в точности, – куда ты отправила мою сестру. И еще… – он замолкает, и я вижу, как он проводит языком по губам, а на его лице появляется выражение усталости, которое делает его старше, – мне нужна твоя помощь.
Я прислоняюсь к стене.
– Что тебе могло понадобиться от ведьмы?
Он хмурится, глядя на меня.
– Я же говорил тебе. Я собираюсь спасти всех.
То, что он сказал мне в подвале. Это не было галлюцинацией?
Ничего из этого не было галлюцинацией.
Этот охотник…
…хочет освободить заключенных.
Я не двигаюсь. Не сопротивляюсь. Не убегаю. Не протестую.
Капитан расценивает это как возможное согласие и достает из сумки на поясе фонарь.
Когда он зажигает свет, его рука тянется к двери. Он закрывает ее, и я напрягаюсь всем телом, ясно осознавая, что мы одни и никто не знает, что я в плену у этого хэксэн-егеря.
Но мой страх уже не так силен, он уступает место замешательству.
И оно усиливается еще больше, когда капитан указывает на стол в глубине комнаты и стул рядом с ним.
– Присядь, пожалуйста, – просит он. – Мне нужно многое тебе рассказать, но у меня мало времени.
14. Отто
Мне хочется сердито посмотреть на ведьму – но я понимаю ее замешательство и гнев. Я провожу рукой по лицу, сдерживая эмоции.
– Я не могу сказать, где твоя сестра. – Фрици начинает говорить, прежде чем я успеваю продолжить расспросы. В ее глазах безумный блеск, и мне кажется, она что-то недоговаривает, но я могу подождать. Если отвечу на ее вопросы, она ответит на мои.
Надеюсь.
Я делаю глубокий вдох.
– Первое, что ты должна узнать, это то, что ты уничтожила годы работы, потраченные на составление плана, как остановить хэксэн-егерей.
Хорошо. Если судить по искре в ее глазах и усмешке, появившейся на губах, мне, пожалуй, стоило лучше сформулировать мысль.
Ее взгляд пробегает по моему телу. Я снял плащ охотника, но с таким же успехом мог бы остаться в нем, учитывая ненависть, которая читается на лице Фрици. Но прежде чем она успевает сказать что-то, я рассказываю ей о своей сестре и о нашем плане уничтожить хэксэн-егерей.
Я внимательно наблюдаю за ней, замечая, как ее недоверие перерастает в сомнения, а затем в робкое согласие. Она насторожена, а значит, умна, но думаю, она мне верит. Надеюсь, что верит.
Когда я наконец заканчиваю рассказ, между нами остаются только тишина и темнота. Я жду, когда Фрици что-нибудь скажет.
– Сколько? – спрашивает она наконец.
Я морщу лоб.
– Сколько? – повторяю я.
– Сколько невинных погибло, пока ты разыгрывал этот спектакль? – спрашивает она, повышая голос. – Сколько людей сгорело заживо, пока ты выжидал, чтобы сделать ход?
– Слишком много, – шепчу я.
Мой план несовершенен, но…
– Поначалу мы пробовали другие варианты, некоторые привели к частичному успеху, другие полностью провалились, – говорю я, и это единственное оправдание, которое у меня есть. – Мы… мы пытались. Нас было только двое, молодых и неопытных, этого оказалось недостаточно.
Фрици молчит. Похоже, она усвоила тот же урок, что и я, – молчание принуждает к признанию.
– Сначала я думал, что смогу уничтожить хэксэн-егерей изнутри. – Я встречаю ее обвиняющий взгляд. – Сложно преодолеть идеологию, на которой тебя воспитали. И не только охотника. Воспитание людей, которых выучили, что проще подчиниться, отвернуться от правды. Все начинается не с убийств.
– Они принуждают вас к этому, – с горечью говорит она. – Так почему же ты не поддался? – Взмахивает рукой в ответ на мой растерянный взгляд. – Идеологии, на которой тебя вырастили.
– Мой отец, – говорю я.
– Он научил тебя отвергать культы и видеть ложь? – В ее голосе звучит насмешка.
– Нет, – отвечаю я. – Он научил меня последствиям, к которым приводит слепое согласие.
Фрици бросает на меня недоверчивый взгляд, но я рассказываю ей о судьбе моей мачехи.
– Разве не парадоксально? – размышляет она.
Я понимаю, почему она так говорит, но она не знала моей мачехи. Когда отца не было рядом, она говорила нам с Хильдой, что религия – это всегда наполовину политика: от того, какому принцу ты служишь, зависит, как ты молишься. А сам император Священной Римской империи, похоже, молится тому, кого любит в данный момент. Истинная вера, по ее словам, должна быть личной. Не политической.
Но полагаю, в этом-то и заключается проблема. Ведь если ты служишь принцу-протестанту, а он умирает от рук католика, тебя убивают за измену и проклинают за ересь, и все это одним махом. Папа римский в Италии, император в Богемии[26] и нет никого, кто бы помешал кому-то начать устраивать казни. Моя мачеха на самом деле не интересовалась религией. Мой отец превратил свою религию в оружие.