– Что? Нет! – Я срываюсь вниз. Я цепляюсь за стену, наваливаюсь на нее всем весом, пальцы болят, а ноги дрожат от попыток удержаться от падения. – Все было не так… пожалуйста…
– О, уже слишком поздно, Фрицихен[32], – произносит кто-то.
Я знаю этот голос.
Мое тело леденеет, тысячи враждующих мыслей пытаются вырваться наружу.
Я медленно поднимаю глаза, ощущая невыносимый запах земли, плесени, гниения и умирающих ломающихся вещей.
В корнях у дерева стоит Дитер.
Коммандант Кирх.
Он великолепен в своей форме хэксэн-егерей.
Мамы больше нет. Дерево осталось, а Дитер навис над оконцем, отстранившись от всего и, похоже, не подозревая, что происходит у него за спиной.
– Слишком поздно, – повторяет он. – У тебя был шанс.
«Иди ко мне, Фрици, – произносит голос. Ветви дерева лишь шевелятся, древние сучья трепещут, словно на ветру, но я знаю, знаю, дерево говорит, дерево – это голос, которому я так долго сопротивлялась. – Он лжет. Еще не поздно. Ты все еще можешь остановить его. Иди ко мне. Произнеси заклинание».
Мое тело сотрясается от рыданий, слезы текут по щекам, я задыхаюсь.
Дитер опускает руку в окно. Мое сердце разрывается от надежды и страха, и, прежде чем я успеваю решить, довериться ли ему, он хватает меня за руки, отрывает от стены и бросает вниз, в темноту.
– Auf Wiedersehen[33], Фрицихен, – произносит он, а я кричу, когда пустота заглатывает меня…
Но я падаю не одна.
Рядом со мной Лизель, чьи белокурые волосы треплет осенний ветер, маленькая Лизель, ее глаза налиты кровью, а на скулах синяки. Ее тонкие пальцы пытаются дотянуться, цепляются за меня, пока мы обе падаем в пустоту, вниз, вниз, во тьму.
– Он прорвется, – задыхается Лизель. – Он прорвет барьер вместе со мной. Вытащи меня, Фрици, вытащи меня…
– Я пытаюсь! – Я хватаюсь за нее, но темнота густеет, пока мы падаем глубже, а когда я поднимаю взгляд, квадратное отверстие оконца превращается в булавочную головку, и я едва могу различить в нем силуэт Дитера, который неподвижно смотрит на то, как я умираю, пока дерево позади него становится все больше.
«Иди ко мне. Произнеси заклинание. Иди ко мне».
– Лизель! – Я ищу ее в темноте. – Мама!
– Фрици!
Чей-то голос. Костлявые руки кузины стали шире, тяжелее и крепче, и они хватают меня за плечи, хлопая по щекам.
– Проснись… Фрици, проснись!
Сон отпускает меня, и я переношусь в настоящее, вдыхая холодный воздух, пропитанный запахами дома-крепости. На полу около кровати горит фонарь, и в его неровном оранжевом свете я вижу капитана, сидящего рядом со мной, его руки у меня на плечах, его обеспокоенное лицо то проявляется, то исчезает среди теней.
– Фрици? – Он произносит мое имя с ноткой заботы, и я больше не могу сдержаться.
Рыдания заставляют меня податься вперед, и я прижимаюсь к нему, упираюсь лбом в его грудь. Он застывает на мгновение, но затем обхватывает меня руками, прижимая к широкой груди.
Я этого не заслуживаю. Не заслуживаю его утешения, его помощи. Я заслуживаю упасть, заслуживаю то, как мама смотрела на меня во сне, так, будто мне больше нечего спасать.
Schiesse, я рассуждаю как католичка. Это самоуничижение и самобичевание.
Мой плач начинает стихать, но только потому, что я слишком сильно дрожу. В доме-крепости безумно холодно – каждая клеточка моего тела немеет от мороза, но я почти благодарна этому, избавляясь от печали.
– Как тебе удалось заснуть на полу? – спрашиваю я, стуча зубами.
Капитан пожимает плечами. При этом движении грубая ткань его рубашки касается моей щеки.
– Я спал в местах и похуже.
– Вечный солдат. – Я поворачиваюсь, прижимаюсь лицом к его груди и дышу, желая, чтобы мое сердце билось медленнее, чтобы мои конечности перестали дрожать. Может, это не только от холода, может, это и от горя, мое тело больше не в силах выносить эту боль.
Его рука начинает поглаживать меня по спине, разгоняя по мне жар грубыми прикосновениями.
– Ты звала ее, – произносит он тихим голосом. – Свою маму.
Постепенно моя дрожь утихает. Я перестаю нуждаться в его поддержке и тепле и начинаю думать о том, как хорошо, когда кто-то рядом и обнимает меня.
– Ты видел, как горела твоя мать? – спрашиваю я, уткнувшись в его грудь лицом.
Его рука на моей спине замирает.
– Да.
Я не хочу, чтобы он отстранялся. Не хочу оставаться одна.
Я просовываю пальцы в его рукава, прижимаясь лбом к его груди, удерживая его здесь, рядом со мной, как бы эгоистично это ни было. Во мне не осталось ничего, кроме стремления к безопасности.
– Как ты снова научился дышать? – выдыхаю я.
Он сжимает меня крепче, и что-то во мне будто освобождается, слезы снова текут по щекам.
Запах, который исходил от плаща, теперь стал сильнее. Мускус, насыщенный, глубокий и пьянящий.
Его грудь вздымается, и я понимаю, что он делает глубокий вдох, прижимая меня к себе.
– По одному вдоху за раз, – шепчет он. – Пока ты не научишься обманывать себя мыслью, что тебе удалось пережить несколько мгновений, не думая о ней.
Я издаю горький смешок. В этом нет ничего смешного, но я чувствую в его глубоком голосе горькую усмешку.
Его рука в моих волосах, гладит их. Я снова напрягаюсь, и он замечает это по тому, как я застываю в неподвижности.
– Еще не рассвело, – говорит он, запинаясь. – Мы можем заполучить еще несколько часов сна.
Я согласно мычу. Но не хочу спать. Не хочу, чтобы время шло.
Через несколько часов я снова окажусь в плену у хэксэн-егерей. Я спасу Лизель и множество людей, но моя мать все равно останется мертва, а я буду погребена под тяжестью всего того, что сделала неправильно.
Поэтому, когда капитан встает, я крепче сжимаю его рукава и обхватываю пальцами его запястья. Его сухожилия натягиваются от прикосновения.
– Останься, – умоляю я. – Пожалуйста.
Он замирает, уже встав на ноги, но согнувшись над кроватью. На его лице выражение крайнего потрясения, и я вижу, как в нем разворачивается борьба.
– Тебе так просто не залезть ко мне под юбку, охотник, – говорю я с натянутой ухмылкой. Слезы на моем лице мешают шутить. – Просто… холодно. И я не хочу…
Я вздрагиваю и прижимаю тыльную сторону ладони к губам.
Триединая, спаси меня, насколько же я сломлена, если прошу этого незнакомца прогнать мои кошмары?
Но Отто снова садится.
– Конечно, – произносит он с хрипотцой в голосе, которой противоречит его мягкая улыбка.
Я ложусь обратно, прежде чем успеваю все обдумать. Отто гасит фонарь, погружая нас в кромешную тьму, и узкая кровать скрипит, когда он накрывает нас обоих своим плащом. Он вытягивается рядом со мной, и я чувствую его дыхание – он смотрит на меня, а я прижимаюсь к нему.
Я ведь попросила его остаться, не так ли? Так чего же мне стыдиться?
Между нами почти нет пространства, но я сокращаю его, касаясь головой его подбородка и обнимая за бедра. Тепло разливается по телу, и я, кажется, издаю стон – этого только не хватало после всего, что было, – но если я и издаю стон, если Отто его слышит, он продолжает молчать.
Проходит мгновение, а затем его рука обвивается вокруг меня, притягивая к себе, меня окутывает тем запахом, мускусом и теплом, его ровное дыхание то усиливается, то затихает.
Я внезапно жалею, что сказала, будто это все, чего я хотела, и ничего больше мне не надо.
Нам нужно поспать.
Но мне надо не думать, не чувствовать, просто ничего не делать. Я все еще не могу прийти в себя от ночного кошмара, все еще в ужасе от холода, мое тело снова начинает трястись, и Отто прижимает меня к себе.
Я выгибаюсь в такт его движению, приподнимаю голову и в темноте чувствую, что его лицо теперь на одном уровне с моим. Чувствую, как его выдох колеблет воздух, ощущаю пряность его дыхания, которое вырывается резким порывом и обжигает мой язык. Я не могу точно сказать, насколько он от меня далеко, но чувствую пространство, точнее его нехватку между нами.
Я придвигаюсь ближе.
Темнота снова поглощает нас. Это мираж, гипнотизирующий и опасный, сплетающий паутину обманчивой пустоты, сказочной бездны, будто ничего из того, что здесь происходит, на самом деле не существует.
Как нет и того, как наши губы внезапно прижимаются друг к другу.
Того, как мы оба замираем, целуемся, а наши тела переплетаются.
Это вымысел.
Это нереально.
Он наклоняет голову, его рот скользит по моему, резкие уголки и мягкая нижняя губа. Мне кажется, что на секунду я ощущаю прикосновение его языка, быстрое, осторожное прикосновение к моему рту.
У меня в животе разжигается пламя, успокаивая дрожь, распространяясь до кончиков пальцев. Это то тепло, которое растапливает замерзшие области моего мозга, оцепеневшее эхо меня самой, и я наклоняюсь, прижимаясь к груди Отто, пряча голову в пространстве между нами.
О schiesse, что я наделала?
Что он наделал?
Моя рука сжимается на его рубашке. Я бы отодвинулась, если бы нашлось место, если бы не было все еще так холодно. Мне следует попросить его вернуться в свой угол. Нужно сказать, чтобы он уходил.
– Поспи немного, – шепчу я ему в грудь.
Чувствую, как бешено колотится его сердце. В унисон с пульсом, который я ощущаю у себя на шее. Быстрые, отрывистые удары.
– Ты тоже, – шепчет Отто, и, ох, это звучит так, что я слышу, как в его голове тоже крутятся едва сдерживаемые мысли.
Я прижимаю подбородок к груди и заставляю себя лежать как можно тише.
18. Отто
Утро наступает слишком быстро, но я не сплю уже несколько часов.
Мы были рождены, чтобы убивать друг друга.
И все же она прижимается ко мне всем телом.
Я чувствую, как бьется ее сердце. Ее тихое дыхание прерывисто. Ее нежные веки сомкнуты во сне, а линия обнаженной белой шеи в нескольких сантиметрах от моих губ.