Не давая себе времени передумать, я пересекаю коридор и протягиваю руку к железному дверному кольцу. Но прежде чем успеваю взяться за него, дверь распахивается.
Я отскакиваю назад, и Дитер смотрит на меня изумленно.
– Эрнст? – говорит он, закрывая за собой дверь. – Что ты здесь делал?
– Я почувствовал запах дыма, – вру я. Мой голос даже не дрожит. – Подумал, что вы оставили горящую свечу, которая могла опрокинуться…
– Все хорошо, – добродушно говорит Дитер, будто он не держит ребенка в камере пыток. Затем его лицо вытягивается, и он наклоняется ближе ко мне, касаясь большим пальцем чувствительной кожи у меня под глазом. Его прикосновение пропитано лаской. – Ты не спал всю ночь, – замечает он. – У тебя круги под глазами. И ты не пошел с остальными в собор, чтобы отпраздновать нашу величайшую чистку.
– Многое еще нужно сделать, – говорю я. Мои слова звучат как сдавленный шепот.
– И у нас мало времени, чтобы все сделать, – соглашается Дитер. – Но ты заслужил эту честь, капитан, и я позабочусь, чтобы ты насладился сегодняшним днем.
Он не дает мне возможности отказаться и идет к лестнице, ожидая, что я последую за ним. «Черт». Я оглядываюсь на дверь… «Жди меня», – думаю я, хотя понимаю, что Лизель не может слышать моих мыслей, не может знать о моей молчаливой клятве вернуться за ней. Я плетусь за коммандантом, считая минуты и подумывая о том, чтобы столкнуть Дитера с лестницы, но его отсутствие вызовет лишнее внимание и шумиху. Это разрушит мой план.
Хотя мысль заманчивая.
Священник молится у алтаря в церкви, построенной под штаб-квартирой хэксэн-егерей. Он поднимается на ноги, услышав наши шаги по ступенькам. Дитер жестом подзывает его к себе.
– Пожалуйста, благословите нас, святой отец, – говорит Дитер, склоняя голову.
Я делаю то же, когда священник произносит личное благословение, восхваляя наше святое дело и осеняя Дитера крестом.
Священник поворачивается ко мне, повторяя благословение. Когда он осеняет меня крестным знамением, я поднимаю глаза.
Я встречаюсь с ним взглядом.
Стискиваю зубы и, хотя молчу, не могу скрыть отвращения на своем лице.
Бог не имеет никакого отношения к делам хэксэн-егерей, которых благословляет этот человек.
Голос священника дрожит под моим пристальным взглядом. Краем глаза я замечаю, что Дитер поворачивается ко мне, и быстро опускаю голову, придавая своему лицу выражение блаженного раболепства.
– Да пребудет с вами Бог, – говорит священник на немецком, а не на латыни.
«Если Он со мной, то Он против вас», – думаю я.
– А теперь перейдем к делу, – говорит коммандант. Он поворачивается к двери, ведущей из церкви, ожидая, что я последую за ним. Я подчиняюсь, хотя все, чего хочу, – это побежать в туннели. Дитер замирает, прежде чем открыть дверь. – Ты ничего не хочешь мне сказать, прежде чем мы продолжим? – мягко спрашивает он.
Его странные светлые глаза внимательно смотрят на меня, они холоднее, чем это декабрьское утро. В груди у меня зарождается паника – неужели он разгадал мой план? Он хочет, чтобы я покаялся.
– Ты будешь разжигать пламя самого большого костра в истории Трира, – подсказывает Дитер.
– Спасибо?
На его лице появляется улыбка.
– Не за что, – говорит он, довольный тем, что я благодарен за оказанную мне честь. Он распахивает дверь и жестом приглашает следовать за ним.
В Трире прошло много сожжений, но я никогда не видел, чтобы здесь было столько столбов. Они начинаются у Порта-Нигра, тянутся по улице, названной в честь святого Симеона, огибают рынок и поворачивают к архиепископскому собору. Установили около сотни столбов, под каждым сложили сено, чтобы разжечь пламя.
– Это умно, тебе не кажется? – спрашивает Дитер. Прежде чем я успеваю спросить, что он имеет в виду, он продолжает: – Видишь ли, тебе не придется разжигать каждый костер. – Он указывает на то, как сухая солома соединяет один костер с другим. Когда я подожгу один, огонь перекинется на следующий, и так по цепочке, если не будет ветра или снега, в конце концов разгорятся все.
– Представляю последнего человека, – не могу не заметить я. Тот, кто будет привязан к последнему столбу, дольше всех будет слышать крики горящих, будет видеть клубы черного дыма, чувствовать запах сжигаемой плоти, все это время ожидая неизбежной участи.
– О да, – с энтузиазмом говорит Дитер. – Это будет Фрици.
Я впиваюсь ногтями в ладонь, сосредотачиваясь на боли, сохраняя на лице непроницаемое выражение. Дитер указывает вдаль.
– Сожжение, конечно, начнется у собора.
Архиепископ получает место в первом ряду, чтобы насладиться зрелищем террора, которым он управляет.
– И тогда закончится здесь. – Дитер с нежностью улыбается столбу, установленному у подножия лестницы Порта-Нигра, будто видит Фрици, привязанной к нему. – А теперь в собор. Знаю, у тебя была долгая ночь, друг, но уверен, архиепископ хотел бы увидеться с тобой, прежде чем ты приступишь к своим обязанностям.
От этих слов меня охватывает паника. Я слишком долго просидел в кабинете, намереваясь отправиться в туннели. Болтовня Дитера и бесполезное благословение священника лишили меня драгоценного времени. А если Дитер потащит меня в собор…
– Коммандант, извините, но сначала я должен поговорить со священником.
Дитер переминается с ноги на ногу, и я вижу, как сомнения отражаются на его лице.
– Мне надо вернуться, – заявляю я. Приоткрываю дверь, и священник поднимает на меня глаза, отрываясь от молитв, удивленный, что мы еще не ушли. – Мне нужно исповедаться. Это слишком большая честь, я не могу разжигать костры, имея на душе хоть какой-то грех.
– Капитан Эрнст, – сухо произносит Дитер, – вам не кажется, что архиепископ с таким же успехом может выслушать вашу исповедь?
«Проклятье».
Я беспомощно смотрю на него, не в силах придумать искусную ложь, чтобы выпутаться из этого.
Но вдруг Дитер пожимает плечами.
– Делай что хочешь, – говорит он так, словно ему наплевать. – Просто будь в соборе за час до начала.
– Обязательно, – вру я.
Он уходит. Я поворачиваюсь и возвращаюсь в церковь.
– Ты хочешь исповедаться, сын мой? – спрашивает священник.
– Нет, – отвечаю я, не глядя на него.
Я направляюсь к лестнице, спускаясь все ниже в глубины водопроводной системы под улицами города. Я спешу к первому повороту в туннели. Но не успеваю пройти и половины пути до базилики, когда начинают звонить утренние колокола, звук превращается в какофонию, слышимую даже под землей. Я мчусь, разбрызгивая воду и ругаясь, но знаю, что…
Я не успею вовремя.
23. Фрици
Я хватаю Йохена за руку.
Он напрягается, когда сто утренних колоколов перекликаются по всему городу, заставляя все голоса в тюрьме стихнуть. Заключенные отошли от левого края камеры. Все собрались вместе, все – одно целое, затаив дыхание, в страхе и надежде. Колокола умолкают.
Повисает густая и удушающая тишина, и я облизываю пересохшие губы.
Пол все еще цел.
Нет.
У меня щемит в груди. Нет, нет – Дитер разгадал наш план. Он схватил Отто, он держит его там же, где Лизель, и убьет их обоих…
– Успокойся, – шепчет Йохен. – Успокойся, Fräulein…
Я дрожу, потому что его глаза смотрят на меня с растущим недоверием. В камеру вошла девушка, сестра комманданта, и солгала, не так ли? Она заставила всех поверить в спасение, но спасения не будет, смерти не избежать.
Несколько обвинительных взглядов устремляются на меня. Этим людям больше нечего терять, а я дала им ложную надежду.
Сколько минут прошло с тех пор, как перестали звонить колокола? Пять? Десять?
В коридоре раздаются шаги, грубый смех, голоса.
– Начинайте надевать на них кандалы, – приказывает хэксэн-егерь. Он подходит, гремя ключами, остальные следуют за ним. – Пора забирать этих…
Пол разлетается от взрывной волны.
Поднимается крик, люди теснятся в поисках безопасного места, спасаясь от осколков камней и удушающей пыли.
У меня звенит в ушах, глаза застилает дым, но я без колебаний врываюсь в толпу заключенных.
– УХОДИТЕ! – кричу я, мой голос срывается от страха, и люди в панике повинуются.
Толпа расступается, и я смутно различаю фигуры, стоящие у дыры в полу, ведущей вниз, в чернильную тьму.
Я поворачиваюсь к Йохену, пыль тонким слоем покрывает его кожу. Он опирается на меня, и мы вдвоем начинаем спускаться по камням, некоторые угрожающе дрожат под нашим весом.
Снаружи камеры раздаются громкие голоса. Я могла бы принять одно из защитных зелий и встать стеной между заключенными и хэксэн-егерями в надежде, что моя магия так же непредсказуема, как в доме-крепости Отто или когда я защищала его сестру. Но ничто не поможет нам лучше, чем туман из каменной пыли, застилающий базилику. Охранники не видят дыры в полу, и заключенные сбегают. Они не знают, что происходит, знают только, что что-то взорвалось.
Мы с Йохеном спускаемся вниз, пошатываясь. Чувствую, как острый камень впивается мне в голень, но продолжаю двигаться дальше, крепко держась за старика, когда мы оставляем позади холодную камеру базилики и погружаемся во тьму акведука.
Вода брызгает во все стороны из-под ног бегущих. Всех окутывает страх, заставляющий сосредоточиться, никто не плачет, не кричит, слышно только учащенное дыхание.
– Уходите, – говорю я Йохену, стирая пыль с лица, чувствуя ее горький привкус на губах. – Уходите, мне нужно отправиться в другое место.
– Danke, Fräulein Hexe, – произносит он, и, прежде чем я успеваю понять, что он знает, кто я такая, кто я на самом деле… он уходит, хлюпая по воде и спотыкаясь, пока удаляется по туннелю.
Люди все еще спускаются вниз по обломкам, и теперь я слышу крики охотников наверху.
– Стоять! Ни с места! Ведьмы убегают…
Я вздрагиваю, обхватываю себя руками и поворачиваю в боковой туннель.