хоть что-то сделать, – но я все же не совсем бессильна. Даже если у меня нет магии, чтобы остановить брата, я все равно могу попытаться.
Я осмеливаюсь оглянуться, чтобы оценить, насколько далеко продвинулся брат.
Мы совсем немного углубились в лес. Дитер уже на дороге, его лошадь пританцовывает, когда он осматривает опушку. Он, должно быть, понимает, что бесполезно вести лошадей через чащу, он спешивается и кричит кому-то, требуя, чтобы ему передали пистолет.
Затем он устремляется в Лес.
За ним следует несколько хэксэн-егерей с оружием наготове, и один из них уже целится.
Я начинаю поворачиваться, чтобы предупредить Отто, но в тот момент, когда Дитер ныряет в лес, его тело взмывает в воздух. Он парит над землей, подвешенный на границе Черного Леса, и то же происходит с каждым из следующих за ним охотников: невидимая сила хватает их и поднимает ввысь.
И, как один, они падают на дорогу, оглашая воздух воплями и проклятиями.
Я разворачиваюсь и бегу, с каждым шагом увеличивая расстояние между собой и братом. Но его голос становится громче, в нем нарастает гнев, и он сбрасывает свою обычную сдержанность:
– Ты не сможешь спрятаться, Фридерика! Они не защитят тебя!
Отто оглядывается на меня.
– Продолжай бежать! – кричу я. Паника во мне растет.
Отто ускоряется, и они с Лизель вырываются вперед, перепрыгивая через поваленные стволы, огибая огромные деревья…
Я следую за ними и на мгновение теряю их из виду, они превращаются в темное пятно среди тусклых теней и высоченных деревьев.
– Фрици! Вот, вот река!
Отто переходит на шаг, и Лизель выглядывает из-за его плеча. Я замечаю следы слез на ее щеках.
– Туман, Фрици! – зовет она. – Иди в туман!
Отто смотрит на Лизель, которую держит на руках:
– Что? Какой еще туман?
Но я его вижу. А он не может? Река, о которой он кричал, похожа на узкую змейку по сравнению с Рейном. Там, откуда она берет начало, должно быть, тепло: туман поднимается от реки клубящимися облаками.
Пар сгущается, наполняя воздух, как утренняя дымка.
Я встряхиваю головой, пытаясь избавиться от ощущения нереальности происходящего.
– Подожди… Отто… – Я спотыкаюсь о корень, останавливаюсь, но когда поднимаю глаза, не вижу ни его, ни Лизель.
Я крадусь вперед, и туман сгущается, белизна волнами просачивается сквозь деревья.
– Лизель! Отто!
Туманная пелена клубится. Деревья исчезают. Все вокруг белое, пахнет дождевой водой, плесенью и сыростью.
– Фрици! – кричит Отто, его голос далекий и приглушенный.
– Все в порядке! – зовет Лизель. – Все в порядке, Фрици!
«Иду», – хочу ответить им. Я кричу, но слова будто вязнут в тумане. Я замечаю какое-то движение, что заставляет меня обернуться. Пытаюсь позвать Отто, но мой голос превращается в сдавленный вопль, когда из тумана возникает обветренное лицо, бросаясь ко мне.
Я отпрыгиваю в сторону, врезаюсь плечом в дерево, и вопль, срывающийся с моих губ, тонет в белизне.
«Я буду судить ее», – произносит голос.
Уже несколько дней я не слышала его. И хотя знаю, что не должна радоваться его присутствию, какая-то часть меня вздыхает с облегчением, потому что в этой неопределенности наконец-то находится что-то знакомое.
Но когда я, спотыкаясь, делаю шаг вперед, туман сгущается и превращается в другое лицо. Скрюченное и гротескное, с пустыми глазницами, отсутствующими зубами и спутанными волосами, оно вырывается из пара и бросается на меня, и я снова кидаюсь в сторону и падаю на холодную, мерзлую землю.
«Я буду судить ее!» – голос снова заявляет о себе, пронзая меня насквозь.
Я с трудом встаю на ноги, обливаясь холодным потом. Меня бьет дрожь, зубы стучат.
Отто… Лизель…
«У тебя был шанс с ней, сестра», – говорит кто-то. Сухой воздушный голос, в котором не расслышать возраста.
В тумане проступает еще одно лицо. И еще одно. Крики, изуродованные лица, ужас, ярость и пустые глазницы, смерть во всей ее агонии – куда бы я ни повернулась, куда бы ни посмотрела, появляются лица, вздымаясь и покачиваясь в тумане. Раньше я задыхалась от бега, а теперь хватаю ртом воздух от страха, который сжимает мои легкие, выдавливая из меня жизнь.
«Она моя», – произносит голос, тот, который я знаю, тот, который связан с дикой магией, и я всхлипываю, но этот всхлип тонет в тишине. Я хочу воспротивиться – я не сдалась, я не принадлежу дикой магии, я добрая ведьма, добрая ведьма…
Кто те, другие голоса? Чего они хотят?
«Нет, – останавливает последний голос. Он звучит как тысяча голосов, соединенных в одном, звенящих жизнью, полной прозрения, мудрости и боли. – Я проверю, чего она достойна».
Все лица, проступающие сквозь туман, поворачиваются, как одно, сосредотачиваясь на мне. Из моего горла вырывается беззвучный вопль, и когда все лица несутся вперед, стремительно приближаясь, ужас заставляет меня пятиться назад, пока я снова не спотыкаюсь.
Но когда я падаю, то не ударяюсь о землю.
Я ударяюсь о воду и с громким всплеском погружаюсь на глубину реки.
32. Отто
Я держу Лизель на руках. Держу и обещаю, что никто ее не заберет, что Дитер не сможет до нее добраться, что я защищу ее, что бы ни случилось. Я держу ее, а потом…
Ее нет.
Я таращусь на пустые руки. Она была здесь, настоящая, ее вес давил мне на ребра, а теперь… ее нет.
«О боже». Я подвел ее.
– Лизель! – кричу я, оборачиваясь.
Никого.
– Фрици! – Мне не стыдно за страх, сквозящий в моем крике, я и правда напуган.
– Они не придут, – произносит чей-то голос. Я оборачиваюсь и вижу, что на каменистом берегу реки сидит дева. Ее волосы заплетены в тугую косу и спрятаны под косынкой, а длинное платье, похожее на тунику, сшито в старинном стиле – из зеленой шерсти со шнуровкой по бокам, перехвачено на талии кожаным поясом.
Ее глаза, такого же изумрудного цвета, как и платье, смотрят на меня с любопытством.
– Где они? – спрашиваю я, задыхаясь, ощущая, что нахожусь на грани нервного срыва. Молодая женщина красива, но я давно уяснил, что чудовища прячутся за ангельскими лицами.
– О, они здесь, – отвечает дева, улыбаясь. – Но в безопасности. Так что не здесь. Но здесь.
Дева.
Это магия куда более мощная, чем все, что я видел раньше. Но все же думаю, что узнаю ее. Пожилая женщина на мельнице рассказывала Лизель о Белой даме. Фрици говорила, что богинь, которым она поклоняется, зовут Старица, Мать и…
Дева.
Я морщу лоб в недоверии. Пытаюсь вспомнить имя, которое называла мне Фрици. Кто из них кто? Абноба – это старое имя, связанное с Лизель. А дама…
– Хольда?
Она улыбается, наклоняя голову.
– У меня много имен. Это одно из них, – признается она.
Я несколько раз моргаю, не представляя, что делать. Что думать.
Лизель кричала Фрици о тумане, но я не видел никакого тумана. А теперь вижу – он окружает меня, запирая вместе с этой женщиной. Я не помню, чтобы входил в туман, но белые облака образуют барьер вокруг нас. Моя рука тянется к поясу, к мечу. Ее глаза следят за моим движением, и ее улыбка становится холодной. Я подумываю сбежать в туман, но как только мысль приходит мне в голову, белый барьер, кажется, начинает мерцать, словно в тумане спрятаны ножи. Он обволакивает нас плотнее.
– Ты не можешь уйти, – мягко замечает Хольда. – Не можешь, пока я не проверю, достоин ли ты пройти к Источнику. Проверка такого, как ты, капитана хэксэн-егерей, может занять довольно много времени.
Все верно – Фрици упоминала, что тут есть защитный барьер. Дитер не смог войти, потому что богини знают, что он представляет угрозу.
А меня нужно судить.
– Вы отведете меня к Фрици? – спрашиваю у богини.
– Нет, – коротко отвечает она.
– Что вы с ней сделали? А с Лизель? Я поклялся защищать их!
– Ах, – говорит женщина, наклоняясь вперед. – Защищать. Так вот чем вы занимаетесь? Защищаете? – Искра мечется в ее взгляде.
– Я… да…
– Этим ты и занимался все годы? Защищал других? – Она поднимается, подол ее зеленого платья падает в ледяную воду, но, как я замечаю, не намокает. – Вот чем ты занимался, когда горела твоя мачеха? Ты защищал ее?
К горлу подкатывает желчь.
– Я был ребенком, – начинаю я, но горький смех Хольды обрывает меня.
– Ребенком? Когда это перестанет быть оправданием?
– Вас там не было! – кричу я.
Она приподнимает бровь:
– Разве?
У меня кровь стынет в жилах.
– Ты принес мне жертву, Отто Эрнст, лишь прошлой ночью, а теперь притворяешься, что не знаешь меня?
Я окидываю богиню взглядом. Она выглядит как простая дева, как одна из сотен девушек, которых я видел в своей жизни. Ее улыбка не затрагивает глаза.
– Ты меня не знаешь, – говорит она, это утверждение, а не вопрос. – Какой же ты дурак, раз приносишь жертву, понятия не имея, кому ее посвящаешь. Или, – добавляет она, склонив голову набок, – не зная точно, чем жертвуешь.
Она взмахивает руками, и хотя кажется, что ничего не меняется, мое тело замирает. Я пытаюсь вытянуть руки, двинуть ногами, но все бесполезно. Я не могу пошевелиться. Я едва способен дышать. Мое тело словно стянуло железными обручами.
– В старые времена мы требовали жертв куда более серьезных, чем бутылка пива. – Ее губы кривятся от отвращения. Мой дар оскорбил ее, хотя я был искренним. – Мы требовали жертв из крови и плоти.
Она делает шаг вперед, и впервые я замечаю в ее руке клинок, сделанный из блестящей латуни, со сверкающим острым лезвием. Она, не колеблясь, прижимает кончик лезвия к уголку моего правого глаза. Тонкая кожа легко рвется, и кровь обжигает глаз, смешиваясь со слезами, когда Дева проводит лезвием кривую линию вниз по моему лицу. Лезвие такое острое, что я не чувствую пореза, только боль, когда горячая кровь дымит на холодном воздухе. Я не могу пошевелиться, не могу закричать, даже когда клинок проходит по краю челюсти вниз по шее. Я сглатываю, и этого движения достаточно, чтобы нож вошел глубже.