У камина раздается лязг металла, и я замираю, ненавидя себя за немощный стон, вырывающийся из моего горла, – это единственный звук, который я могу издать.
Дитер встает на ноги.
– Если бы я был хоть немного уверен, что мои люди не убьют тебя в порыве мести, ты была бы сейчас в их милости. Веришь ты в мораль или нет, но людьми гораздо легче манипулировать, когда они охвачены жаждой крови! Так что помни об этом, meine Schwester. – Он оборачивается и одаривает меня лучезарной улыбкой. – Баден-Баден кишит охотниками. И на этот раз здесь нет ни акведуков, по которым можно было бы сбежать, ни честолюбивых капитанов, которые могли бы тебя спасти. Я очень сомневаюсь, что тебе удастся соблазнить кого-нибудь из моих людей – я обещал им, что они вскоре услышат, как ты кричишь, и увидят, как ты горишь. О, они были в восторге от этой идеи.
Он поворачивается ко мне и поднимает предмет, который держит в руках.
Я бьюсь в кандалах, слезы текут по лицу, из горла вырываются жалкие сдавленные стоны.
Мне нужно произнести заклинание, чтобы отречься от Источника. Мне нужна дикая магия.
Но мой разум заволакивает страхом, когда брат сокращает расстояние между нами и хватает меня за подбородок, заглушая тем самым мои рыдания и держа длинный железный прут рядом.
На его раскаленном наконечнике, светящемся оранжевым от огня, находится клеймо. Я уже видела такое, выжженное на груди у ведьм.
Дитер крутит прут, размахивая им в воздухе, будто он не обжигающе горячий и не опасный, и я вижу букву «D», размером с его ладонь, покрытую красивыми завитками.
«D» означает «dämon». Демон.
Та буква, которой он заклеймил маму.
Он следит за моим взглядом, затем смотрит на меня.
– Связующее зелье позволило бы мне получить доступ к твоей силе гораздо быстрее, но, что ж, ты сказала «нет». Но вот это! Видишь ли, я надеялся, ты поймешь. Сигилы не являются чем-то священным, чем-то, что богини создали для нас. Мы даем им силу. Сигилами может быть что угодно, абсолютно все, что-то, чему мы пожелаем придать силу. А вот эта сигила? О, она сделает тебя моей.
Его?
Это ужасает меня. Как я могла быть столь недальновидной и поверить, что он делает что-то во имя Церкви, а не ради себя самого?
Не «D» как демон.
А как Дитера.
Он.
Он размахивал кочергой. Взмах, и еще взмах, и каждый раз, когда металл рассекает воздух, он меняет цвет с оранжевого на красный, а затем на желтый…
Без предупреждения он выпячивает клеймо и прижимает его к моему животу, через тонкую ткань моего платья.
Боль взрывается у меня перед глазами, она яркая, обжигающая, как вспышка молнии и огонь. Боль настолько невыносима, что я не могу осознать ее в полной мере, и только когда он отрывает от меня клеймо, разрывая обожженную плоть, я кричу.
Крик получается сдавленным, приглушенным из-за кляпа, но пронзительным, истошным, как вой.
– Тише, Фрицихен. Мама не плакала, когда я ее помечал.
Я опускаю глаза, чувствуя, как меня тошнит, как кислая желчь подступает к горлу. И вижу плоть, обожженную и почерневшую, меня тошнит, мне плохо.
Дитер кладет руку на мою рану.
– Тс-с, тс-с, – воркует он, и из его ладони в меня проникает волна магии.
Боль проходит. Немедленно.
Никаких бальзамов или зелий. Только мой брат, который что-то бормочет себе под нос.
Он убирает руку, и мой живот заживает. Платье разорвано и обожжено, но клеймо исчезло.
Несравненная мощь дикой магии ошеломляет меня, даже здесь, даже сейчас. Он залечил такую рану самостоятельно. Не соблюдая ни одного из наших законов, не следуя ни одному из правил. Сам.
Я задыхаюсь, слезы текут по щекам, а когда мои глаза находят лицо брата, он смеется.
– С маленькой Лизель это не сработало, – говорит он, обращаясь к моему животу. Он проводит пальцем по зажившей коже, и я вздрагиваю. – Я имею в виду клеймо. Она невосприимчива к огню. Но мы с тобой повеселимся, не так ли? Некоторые шрамы никогда не заживают. И эти шрамы связывают нас, Фрицихен.
Он снова прижимает клеймо к моему животу.
На этот раз мой крик превращается в скрипучий визг, и я бьюсь в цепях, пытаясь вырваться, пытаясь убежать от него. Жар, прикосновение железа и запах – я думала, что уже знаю, как может пахнуть горящая плоть, но этот раскатистый смех, который будто хватает меня за горло и глумится надо мной, пугает особенно. «Ты думала, что знаешь, что такое страдания? Вот где они рождаются».
Он убирает клеймо, кладет руку на рану и снова исцеляет ее.
Он должен был стать целителем нашей деревни, он должен был помогать нам…
– Я хотел, чтобы ты тоже прислушалась к голосу. – Дитер кладет рукоятку кочерги себе на плечо, а другой рукой опирается на стул, чтобы наклониться поближе ко мне, и ловит мой взгляд. – Я хотел, чтобы ты отреклась от Источника и отдалась дикой магии, как это сделал я, чтобы ты поняла, насколько глубоко проникла ложь. Дикой магии не стоит бояться, а магия Начального Древа не самая сильная. Нам лгали, заставляли подбирать крошки, чтобы мы оставались у них под контролем. Мама, старейшины, наш ковен, Источник – все это не что иное, как улей обмана, созданный, чтобы держать нас в узде, и я это докажу. О, не плачь! Ты еще должна мне помочь. Что ты там говорила? «Я не хочу тебя спасать, особенно после всего, что ты сделал»? Что ж, это взаимно, милая Фрици. Я больше не хочу тебя спасать. Но ты все равно очень, очень полезна.
Он снова приближает ко мне клеймо, я вздрагиваю и отворачиваюсь.
«Произнеси заклинание, Фрици!» – умоляет Хольда, и я тоже умоляю себя. Я настолько обезумела от боли и ужаса, что могу думать только об одном: «Произнеси, произнеси, произнеси …» Но что там за слова?
«Сегодня, – я начинаю. Кажется, так. – Сегодня…»
– Тебе следует знать, Фрици. – Дитер отходит, чтобы опустить клеймо в огонь. Я думаю, он закончил – должен был закончить, – но он держит клеймо над пламенем, устремив взгляд в потолок и раздраженно качая головой. – Что во всем виноваты мама, старейшины и те лесные жители, которых ты повстречала. Они являются теми, кто скрывал от нас правду о дикой магии, зная, насколько могущественными мы могли бы быть! Они являются теми, кто навязал нам правила! Все, что я делаю, – они вынудили меня. Если бы они с самого начала рассказали нам об истинной силе Источника, во всем этом не было бы необходимости.
Он поворачивается ко мне. Клеймо светится оранжевым.
– Например, в этой боли. – Он кивает на клеймо. – В этом нет необходимости. Ты сама выбрала путь. Потому что какой бы могущественной ни была дикая магия, она показала мне, что единственный способ изменить наш мир заключается в том, чтобы объединить твою силу с моей. Ты особенная, Фрицихен. И это та жертва, которую ты должна принести во имя свободы.
Я всхлипываю и сквозь кляп умоляю его остановиться, но мой голос звучит приглушенно, как бессвязный бред, перед глазами все плывет и мерцает, как море боли, и я в нем ничто, мне ничего не остается, как терпеть.
Дитер выжидает. Кочерга с клеймом наклоняется, как и его голова, когда он разглядывает меня, хмурясь.
– О милая сестренка, ты оплакиваешь его, не так ли? Капитана-предателя. – Он цокает языком и демонстрирует мне клеймо. – Но, видишь ли, ты больше не принадлежишь ему. Ты не принадлежишь маме. Ты моя. И когда ты завтра сгоришь, эти отметины позаботятся, чтобы каждая капля дикой магии, порожденной твоей смертью, попала в меня. Барьер падет… – он щелкает пальцами, – просто. Вот. Так.
Он прижимает клеймо к моей ключице.
Я теряю сознание. Темнота утягивает меня на дно, все ниже и ниже, и я вижу там Хольду, вижу, как она зовет меня, но ее голос беззвучен, так же нем, как и я…
За ней я вижу Начальное Древо.
Я вижу, что лесные жители собрались вокруг него, выстроившись в оборонительную линию, подняв руки, чтобы встретить врага, которого я не могу разглядеть, – они плетут заклинания вокруг Древа. Создают барьер, Источник, это создание Источника…
Волна магии проносится по мне, и я прихожу в себя, когда Дитер прижимает руку к моей груди, снова исцеляя меня.
Я качаю головой, это все, что я могу сделать: тряхнуть головой и застонать, когда он поднимает клеймо и вертит его рядом.
Его взгляд скользит по зловещему железному символу в виде буквы «D», прежде чем опуститься на мою зажившую кожу, на дырку в моем платье.
Он снова прижимает клеймо к моему животу. Держит его. Держит, пока я корчусь и кричу.
Я теряю сознание.
Лесной народ окружает Начальное Древо.
«Вот, что я хотела тебе поведать, Фрици». – Голос Хольды звучит по-другому. Он более звонкий, менее сдержанный, и в этом пограничном пространстве между забвением и болью, должно быть, сквозь слои ее магической секретности наконец-то прорывается правда, так как здесь другие богини не могут увидеть то, что она мне показывает.
«Лесной народ защищает Начальное Древо, – говорит она, – но оно не всегда было источником магии. Раньше магия была дикой. Раньше она текла свободно».
Она показывает мне мир, огромный мир ведьм, творящих заклинания, и их воинов, охраняющих их, и ни одно из созданных ими заклинаний не следует нашим законам.
«Но угрозы над нашим народом нависали всегда. Охотники стали лишь новой их разновидностью. Те, кто был до них, римляне, почти уничтожили нас. Поэтому мы с сестрами собрали столько дикой магии, сколько смогли, и заключили ее в Начальное Древо».
Я снова вижу лесной народ, создающий барьер, охраняющий Древо.
«Мы установили правила для доступа к магии Древа и придумали легенду о том, что дикая магия развращает. Мы возложили ответственность за соблюдение этих правил на жриц и старейшин. Мы думали, что, если будем контролировать доступ к магии и убедим как ведьм, так и обычных людей, что злая магия может быть только дикой, добрых ведьм будут меньше бояться. Их перестанут преследовать.