Чипсы не прогоркли. Я поместил в рот одну чипсину, осторожно раскусил ее и чуть не захлебнулся слюной: вкус тех времен, когда человечество еще было цивилизацией, а Герда еще была молодой. Я начал уничтожать джанк-фуд горстями, и хруст в комнате стоял такой, что уши закладывало. Герда, наблюдая за моей забавой, гавкнула, и я протянул ей несколько картофельных лепестков. Она похрустела ими и с большим сомнением посмотрела на меня. Мол, пациент окончательно тронулся. Сначала за стену потянул, не сиделось ему дома. Потом начал жрать какую-то подкрашенную пластмассу.
Как бывает, когда обжираешься чипсами и пакет уже приближается к концу, на меня навалилось жгучее чувство вины, перемешанное с отвращением к выразительному химическому привкусу всех тех добавок, которые организм сначала принял за сметанный и папричный вкус. Но было уже поздно. На пальцах остался слой химического жира, который я старательно вытер об обивку дивана. Потом выключил налобник, зажег четыре свечи, найденные на кухне, и быстро сварил себе вареников на минералке.
Эти картофельные комочки понравились и Герде, она слопала жменю. Потом я сидел при свечах, осоловевший от сожранного (никогда так не наедался в Грушевке), потягивал из хрустального бокала покрытую шампанскими пузырьками кока-колу и вяло думал, что даже если я не дойду до конечной точки своего маршрута (пока это не выглядело реальным), так хотя бы хорошо проведу отмеренное мне время. Перспектива пройти через половину вымершего мира уже не казалась такой безнадежной, в мечтах мне являлись невиданные города, новые интересные знакомые – вот что значит хорошо поесть. Я перебрался в спальню, поставил недогоревшие свечи на подоконник и рядом с кроватью, влез в спальник, натянул на себя одеяло и шерстяной плед. Свечи излучали приятное и уравновешенное настроение, и, я думаю, именно по их свету в стекле они меня и засекли. Но пока я был внутри, не сунулись – были уверены, что я вооружен, как и любой другой путник в пустошах.
Я заснул быстро и крепко, с Гердой в ногах. Кошмары, которые мне снились, можно объяснить встречей с покойником, сидевшем в инвалидной коляске несколькими этажами ниже.
Остроконечный лист клена, образованный наледью на обратной стороне стекла, не встретил меня, когда я проснулся. Не было за стеклом и далеких тополей Грушевки на фоне перламутрово-медного неба. Но само небо, похожее на дно огромной черной жемчужины, по-прежнему было тут. Из-под этого неба, оказывается, не так просто уйти.
Раздел второй
Герда начала лаять сразу же после того, как мы вышли из подъезда. Сначала я подумал, что она так громко осуждает меня за то, что я самовольно забрал ее из такой удобной малины. Из места, где было столько всего непожранного. Роскошная гречка на завтрак, банка бычков, которую мы поделили по-братски (все съел я на случай, если она испорчена, Герда же лакомилась безопасным кошачьи кормом), настроили меня на беспечный лад. Я пробовал направить на ее морду луч налобника, чтобы понять ее настроение, но собака бегала вокруг, навострив уши. Поэтому я шел и увещевал ее:
– Чего это ты так развопилась? Привыкла к комфорту, девочка? Тогда надо тебе на усыновление податься – в качестве кота. Потому что хозяин у тебя мятежный. Он просит бури. Как будто в буре есть покой!
Тут мне стало немного не по себе: пучок света наконец остановился у нее на голове, и я увидел, что Герда очень взволнована. Она уставилась куда-то в сторону, в проход между домами. Хвост вниз, поза напряженная. Пролает несколько раз – и повернется ко мне с красноречивым выражением, мол, ты что, не слышишь там ничего, идиот ты двуухий? Луча фонаря хватало только на десяток метров. Дальше свет тонул во мраке. В котором я не мог разглядеть никакого движения.
Следов стало как-то больше, как будто у меня выросла еще пара ног. Но, кажется, мы с собакой тут вчера долго кружили. Я попробовал выбраться из этого микрорайона в сторону трассы и заблудился: однообразные панельки, однообразные проезды между ними. Пошел по вчерашним следам, но они скоро раздвоились, как будто меня стало два и каждый из нас пошел в разных направлениях. Тогда я вскарабкался на одну из машин, оставленных в проезде, выключил налобник, дал глазам привыкнуть к темному сиянию небес и увидел явный пробел между панельками – там было больше неба, значит, там должна быть широкая «просека» по обе стороны дороги. Герда продолжала лаять.
Сделав несколько шагов без фонаря, я понял, что глаза без налобника видят гораздо дальше – появляется какая-то серая, но перспектива. Споткнувшись обо что-то на льду, сделал вывод, что не свернуть себе шею эта серая перспектива совсем не поможет. Включил фонарь, направил его так, чтобы видеть поверхность, по которой иду, и вышел наконец на трассу. Понадобилось несколько секунд, чтобы вспомнить, откуда я пришел: без световых ориентиров тонувшая в темноте дорога выглядела как путь из ниоткуда в ничто. Герда продолжала лаять.
Вскоре я рассмотрел и три ленты велосипедных шин, виденные вчера. Какая-то чепуха происходит тут со следами.
Я успел пройти несколько километров в сторону горы. Они терпеливо наблюдали. Наверное, хотели удостовериться, что обремененный тяжелым рюкзаком хозяин собаки действительно такой остолоп, каким кажется с первого взгляда. Лай собаки успел меня утомить, и я занял ее своей любимой игрой – переключал луч налобника на узкий фокус и при ходьбе крутил головой, чертя маленькой точкой света по заснеженному асфальту. Собака еще немного погавкала для порядка, но поддалась азарту погони за огоньком. Стало тихо – только мои шаги, ее сопение, прыжки и урчание, если луч выскальзывал прямо из-под ее лап. Когда я в очередной раз резко повернул голову вперед, луч света не упал на землю. Вместо этого он подсветил медведя, который стоял у меня на дороге. Через долю секунды медведь весело сказал:
– Драсьте! – и повернул висевшую на плече двустволку так, что, описав полукруг, ее длинный деревянный приклад треснул меня по подбородку.
Звонко лязгнули друг о друга зубы, язык я успел от удивления втянуть. Потом инерция удара подбросила меня вверх и по красивой дуге повела назад. Я летел долго, вес рюкзака придал моей глиссаде авиационную изысканность. Успел малодушно подумать: с какого перепуга медведи начали ходить по полям с винтовками? И почему они так косолапо дерутся, хотя могли бы интеллигентно загрызть или хотя бы лихо застрелить? Наверное, экономия патронов, – ответил я сам себе в ту секунду, когда мой затылок оценил все преимущества встречи с обледенелым асфальтом в пусть и заношенной, но толстой заячьей шапке. Интересно, разбилась ли бутылка с виски, ведь я так старательно обмотал ее свитерами как раз на случай падения на спину.
Налобник с меня сорвали, а сверху сверкнули два фонаря, направленные прямо в лицо.
– Успокой собаку! – приказал второй, менее медвежистый голос. – Успокой, а то застрелим.
Я хотел подняться и возразить, что собаку тяжело успокоить, когда на ее хозяина нападают медведи с ружьями, но подняться не смог – не дал ствол, упершийся мне в грудь. От него сильно пахло порохом, поэтому я стал очень вежливым.
– Здравствуйте, господа! – сказал я в темноту. – Чем мы вас обидели?
– Он думает, что способен нас обидеть. – Молодой голос поднял луч фонаря на медвежистого – бородача, одетого в соболью шубу.
Непросто было разобрать, где кончалась его борода, а где начинались космы шубы.
– Успокой собаку! – еще раз рыкнул он.
Я, лежа, нащупал ошейник Герды и потянул его вниз, приговаривая:
– Гердочка, все нормально! С нами просто очень хотели познакомиться! И не знали, как лучше это предложить.
Собака прекратила бросаться на захвативших нас дикарей, но лаять не перестала.
– Поднимайся, пойдем! – Медведь ткнул меня стволом.
Я с трудом поднялся, продолжая держать Герду за ошейник. Расправил пальто под лямками рюкзака, поскольку складки больно впивались в спину. Погладил Герду между ушами, успокаивая. Ей как-то передалась моя уверенность в себе. Она замолкла. Захватчики зашли мне за спину и подталкивали вперед двустволкой:
– Давай, иди. Вперед! Мы – за тобой. Собаку держи, а то шарахнем дробью.
Я пошел, вслушиваясь в звуки за спиной. В рюкзаке тихо булькало. Виски не разбилось.
В лучах налобников наших захватчиков поблескивали зубы Герды – она шла оскалившись и тихо порыкивала: ей не понравилось, что люди, которые напали на ее хозяина, безнаказанно шли теперь сзади, направив на нас ружья. Иногда мне кажется, что Герде надо было родиться бультерьером, иногда – померанским шпицем. Очень уж широкий у нее диапазон настроений.
Захватчики мирно топали за нами и спустя некоторое время начали переговариваться.
– У тебя никогда не было чувства, что все наши действия предопределены, Мазай? – интимно спросил молодой голос.
– Не понимаю, о чем ты, Заяц, – грубо ответил косматый.
– Как будто есть какой-то план. Или сценарий. А мы в нем – даже не актеры. Марионетки. И, может быть, сейчас происходит единственное, для чего мы рождены. Чтобы этого Петрушку и его собаку отвести к Царю.
– Мне так, наоборот, не хватает логики в этом мире. Поскольку ты, Заяц, уже давно должен был закончить невольником в Матриархате Зеленый Луг. – Медвежистый немного помолчал, а потом добавил: – Но вот, правда, многовато к нам каких-то идиотов стало заносить. Сначала хипстеры на великах. Теперь этот, с собакой. Еще и спать остался. Ничего не боятся.
– Секундочку! – Я извиняющимся тоном влез в их разговор, не снижая скорости, чтобы не раздражать людей с взведенными курками. – Вы, наверное, перепутали. Хипстеры на великах свернули на Слуцк. А мы сейчас идем по трассе на Гомель, верно? Юго-восток?
– Вот видишь, Заяц, с каким материалом приходится работать. Прется куда-то. С собакой. Рюкзак собрал такой здоровенный, что только уши из-за него видно. И не знает, куда идет, – объяснил медвежистый своему собеседнику.
– Мы на Слуцкой трассе. Юг. Направляемся к Царю Горы. Которому может понравиться твой песик.