Снова наступила тишина. Я все ждал, когда мне предложат уйти и пожелают счастливого пути. А Царь, кажется, цеплялся за наше общение. Видимо, колебался в непростом решении, которое должен был принять. Тут коврик за его спиной отодвинулся, и женский голос театральным шепотом спросил: «Саш, ну как? Долго еще?» Хозяин сделал резкое движение рукой с оттопыренным пальцем себе за спину, и женщина исчезла в темноте.
– Я когда-то геофак БГУ закончил, – сказал Царь с совсем другой интонацией, бросив быстрый взгляд на подчиненных. Как будто раздумывал, не убрать ли Мазая и Зайца из комнаты, пока идет доверительная беседа. – Помнишь, как в «Недоросле» Фонвизина помещица Простакова про географию говорила? Наука извозчицкая. Ведь кто еще, кроме извозчиков, мог интересоваться, где Петербург относительно Москвы находится? И вот теперь для географов опять наступило интересное время: познанный мир снова стал непознаваемым. Возобновилась недостижимость расстояний. А отсюда и прет всякая дурь. Прочитал недавно в газете. Как там было написано? Британские ученые направились к краю Земли. И уже даже почти пришли. Лазят по нему. По краю. И ведь это не просто дурь. Не просто обман. Это сервировка. Причем занимался ею не очень опытный повар. Кто-то хочет нас заставить поверить в то, что Земля плоская.
– И что по ней рассекают невры, скифы, козлоногие… – добавил я в тон ему.
– Нет, про невров я ничего не скажу, у нас патрули такое, бывало, видели… Я не об этом. Я про то, что нам сервируют плоскую Землю под каким-то средневековым соусом. Мол, все, что мы думали, что знаем про космос, – это фейк. Созвездия были просто нарисованы на небесной сфере, а космическая программа, начиная с Гагарина, создавалась на «Мосфильме» и в Голливуде. А вот средневековые люди – они не ошибались! Три слона, черепаха, кит! Скифы, амазонки, горы по краю, чтобы вода с земной плоскости не стекала. Но тот, кто это сервировал, не знает, что в Средневековье люди были отлично осведомлены, что Земля на самом деле шарообразная. Потому что монахи читали античных философов и астрономов. Потому что уже Аристотель по земной тени на луне доказал тезис Пифагора о том, что Земля имеет форму шара. А миф про плоскую Землю вместе с картинкой с тремя слонами и черепахой возник ре-тро-спективно. В девятнадцатом столетии. Когда на фоне достижений рационального века возникла необходимость очернить прошлые столетия мракобесием. Любой географ в курсе. Но этот мир сервирует не географ.
Царь перебрал лежавшие перед ним сокровища. Посмотрел на меня, на Герду, покрутил клинышек бородки сначала в одну сторону, потом в другую. Наконец произнес с интонацией судебного приговора:
– Мазай проводит тебя до дороги на юг. Ты идешь в сторону бывшего Слуцка?
– Я держу курс на Гомель, – радостно поправил его я. – Просто заблудился немного, когда с кольцевой поворачивал. Сейчас буду забирать направо.
– Держись подальше от широких дорог, – посоветовал Царь. – Я отпускаю, невры – не отпустят. Пойдешь пока по заброшенному Слуцкому шоссе. В одном сне отсюда найдешь большую Ферму. Ее трудно пропустить, стоит прямо у дороги.
– В одном сне? – переспросил я.
– Мы так обозначаем расстояния. Один сон – когда на протяжении отрезка пути приходится один раз остановиться для основательного отдыха. Семь снов – это как раньше неделя. Хотя, конечно, зависит от выносливости того, кто идет.
Я отметил про себя разумность такого измерения пространства.
– После Фермы повернешь налево и через Садки Рыболовов, через Источник Напряжения придешь к Поселку Сладостей. Фабрики тамошние производят большую часть лакомств нашего мира. От Фермы туда идти всего два сна. На пути есть корчма «У Лейбы» и заезжий двор «Пшымыслав», его держат три поляка. Поселок Слодычей стоит фактически рядом с гомельским направлением, там тебе помогут разобраться, как дальше ориентироваться.
– Большое спасибо! – Я поклонился.
Царь опустил взгляд. Видимо, не хотел смотреть мне в глаза, произнося то, что собирался сказать. Может быть, просто не привык кого-то о чем-то просить и поэтому чувствовал себя неловко.
– Но я хотел попросить тебя об одной услуге. Там, на Ферме, живет один мой добрый друг. Он там хозяин. Может быть, самый богатый человек из ныне живущих. Его люди разводят свиней и коней на продажу. Он из братства «Автаз». Гора от него по-прежнему во многом зависит. Зовут его брат Егорий. Передай ему, пожалуйста, от меня подарок. В знак глубокого уважения.
Он взял со столика нож в кожаных ножнах и протянул мне. Тяжелая рукоять, изготовленная из эбонитовых и костяных пластин, сложное тиснение по коже ножен, украшенное серебряной нитью. Я расстегнул пуговку и оголил лезвие. Ничего особенного. Начало двадцатого века. Сероватая, небрежно отполированная сталь. Обычное приспособление для охоты, которое могло принадлежать какому-нибудь учителю гимназии. На царский подарок не тянет. Но иногда цари дарят не вещи, а послания. Возможно, я колебался дольше, чем от меня ожидали, потому что Царь посчитал необходимым добавить:
– Я бы послал Мазая или кого-нибудь из его зайцев. Но брат Егорий их не любит за придурковатость.
– Чего это? – попробовал встрять в дискуссию Мазай, но самодержец пронзительно глянул на него, и бородач примолк.
– А чтобы все было по справедливости… – Тут он сделал длинную паузу, а я в тот момент не мог понять, о какой «справедливости» он говорит и почему к ней апеллирует сейчас. – Так вот, для справедливости и равновесия я хотел бы подарить тебе копыто. Без копыта у тебя в пустошах вообще никаких шансов.
Перед ним лежала роскошная двустволка: с одним стволом под другим, с инкрустацией по цевью и щекам приклада. Он поднял ее со столика, подбросил высоко в воздух, словил за шейку приклада.
– Скорее всего, на этом копыте кровь, иначе его бы не выкинули в помойку. Видишь, легкое? Настоящее произведение искусства. Не очень старое, несмотря на то, что золотом украшено. Восьмидесятые годы двадцатого века. Ижевский завод, лимитированная серия.
Тут он неожиданно бросил ружье мне, и оно чуть не грохнулось вниз – я успел подхватить его у самого пола. Подняв двустволку левой ладонью под цевье, правую положил на ложе: длина была идеальной. По коробке шел рисунок: серебряный стебель полыни переплелся с золотой веткой клена, и все это на фоне «морозных узоров» в виде остроконечных кленовых листьев.
– Красивый… механизм, – не выдержал я. Мысли о том, чтобы снова отказаться от оружия, не возникло. Я слишком хорошо помнил вкус страха во рту, когда вокруг чернота, сердце сжато ужасом, а из средств обороны – разве что зубы Герды.
– Мазай даст тебе три коробки восьмимиллиметровой картечи и баллистол. С двадцати метров башку пробьешь даже тираннозавру. Только осторожно – отдача лютая.
Я снова поклонился и стал вытягивать Герду прочь из покоев самодержца. Тот проводил нас сочувственным взглядом. Когда мы были уже в дверях, ковер за его спиной отодвинулся и тот же самый хорошо слышный девичий шепот спросил из темноты: «Саша, ну все? Закончили вы?»
Подсвеченные масляными факелами коридоры и тоннели, по которым мы возвращались на дорогу, выглядели палеонтологически. Даже несмотря на то, что пробиты были в самых новых окаменелостях, созданных не Землей, а человеком из отбросов собственного существования.
Мазай при прощании неожиданно воскликнул: «Ну давай, парень!» – и полез обниматься. Сентиментальные люди эти злодеи. Морда у Герды была почти одобряющей: в результате попытки нас ограбить мы добыли неплохое копыто.
Раздел третий
После хорошо прогретых Царевых палат уличное «околоноля» неприятно облизывало холодом икры, забиралось за шиворот и покусывало пальцы. Несмотря на предупреждение, мы продолжали тянуться по дороге. Чтобы как-то подстраховаться, я направил налобник прямо себе под ноги – так, чтобы его луч не растягивался на многие метры. Мне показалось, что так нас меньше видно на расстоянии. Как ориентироваться в абсолютной темноте, не имея рядом белой ленты дорожной разметки, я просто не понимал.
Мы успели сделать два привала до того, как, забравшись на какой-то пригорок, я увидел россыпь световых точек, застывших в темноте низины впереди нас. Гора была уже очень далеко, и помощи в случае чего ждать было неоткуда. Я помню, что Герда в тот момент выразительно и очень жалостливо заскулила.
Я выключил налобник и, спотыкаясь, начал осторожно продвигаться по направлению к блеклому созвездию. Звездочек в нем я насчитал пять, три одинаковых размеров и две большие, разнесенные по сторонам. Созвездие сияло значительно слабей стандартного налобного фонаря, напоминая скорее болотные огни или больших мертвых светлячков. Дорога шла через лесок, который прижался к проезжей части. Там, за деревьями, могло скрываться что угодно, но огни как будто застыли именно на асфальте.
Когда прокрадываешься через абсолютную черноту, уставившись на статичные световые пятна, очень скоро начинает казаться, будто огни шевелятся. Я несколько раз останавливался – замирали и огни. Наконец я присел, осторожно снял с себя рюкзак, расстегнул боковой карман и выудил оттуда коробку с патронами. Разорвал ее, высыпав себе под ноги. Ощупал двустволку, пытаясь понять, как открыть патронник. Рычаг механизма был сверху, предохранитель – на обводе спускового крючка. Вставил картечь в стволы, на ощупь собрал и спрятал остальные патроны в рюкзак, щелкнул предохранителем. Шепотом приказал Герде следить за рюкзаком, и она как-то не стала спорить. Начал медленно приближаться – до пятен осталось метров двести.
Ружье держал перед собой, вглядываясь в звездочки. Они, кажется, все-таки не двигались. Палец на спусковом крючке. Вокруг царила всегдашняя тишина – ни звуков, ни ветерка. И тут моя нога провалилась в яму на обочине, ствол дернулся вниз, один из спусков поддался, и оружие плюнуло пламенем. Сразу же хлопнуло по ушам, а после выстрела в них остался звон. Картечь высекла пиротехнические искры из асфальта в десяти шагах от меня, срикошетила и брызнула вверх. Звездочки не двинулись – это было или что-то неживое, или что-то совсем небоязливое. Я переломил ружье, вытянул горячую гильзу, потом поднял ствол к небу, положил палец на обводку спуска: безопасному обхождению с оружием пришлось учиться на собственной глупости.