Подняв оружие, я вбежал в комнату, и первое, что увидел, были полные обиды глаза собаки. Я не знаю, о ком она думала хуже – о тех нелюдях, что, навсегда покидая дом, оставили у дверей медвежий капкан, или обо мне, приказавшем бежать туда, где скрывалась опасность.
Герда подпрыгивала на трех лапах и скулила, передняя правая была зажата в ловушке, прикрепленной цепью к холодильнику. На пол падали капли крови. Добрые люди хорошо срежиссировали свое гостеприимство – искалеченная жертва не могла просто выбежать из дома, она была прикована внутри.
Я бросился помогать, разжал скобы, которые, для особой эффективности, были снабжены заостренными зубцами, осмотрел лапу Герды. Кость перебита, стопа безвольно свисает на мышцах и коже. Кровь лилась из раны, пробитой скобами. Я выхватил из рюкзака рубашку, оторвал от нее узкую ленту и перемотал лапу ниже локтя, чтобы остановить кровь. Выбежал во двор, отсек от росшей рядом с домом груши сухую ветку и сделал из нее две шины, между которыми зажал ступню.
Герда все это время скулила. Как только я прикасался к раненой лапе, она пыталась мягко ее прижать к себе. Из глаз собаки бежали слезы. Руки у меня дрожали, я повторял: «Потерпи, девочка моя, потерпи! Так надо, это поможет!» Правда, в свои слова я и сам не очень верил.
Только-только забрав ее щенком из питомника, мы как ответственные собачники решили послушать по яблочнику отличный цикл лекций о первой помощи четвероногим в критических ситуациях. Представительный доктор с подкрученными усами в запоминающейся, как тогда казалось, манере рассказывал, что и в какой последовательности делать, если питомца сбила машина, если он отравился бытовой химией или получил раны в драке с другой собакой. Была там и лекция о попадании в капкан.
Я пытался вспомнить хотя бы несколько медицинских советов, но единственное, что мог восстановить в памяти, – это шрифт, которым были набраны ключевые слова, возникавшие вслед за тем, как их произносил доктор, и его модные, уложенные лаком усики. Медиа научили нас в случае чего бежать и спрашивать Google. Или искать такого модного консультанта. Они уничтожили саму способность запоминать, превратив знание в один из подвидов шоу-бизнеса. О, как же я жалел, что не прочитал про первую помощь собакам какую-нибудь книгу!
Бинтов в заброшенном доме не оказалось. И тем более спирта. Распотрошив шкаф любителей капканов, я нашел там тонкое хлопковое платье, подходящее для перевязки. Выдрал из одеяла кусок, полил его виски, приложил к ране, чтобы обеззаразить ее, сделал тугую перевязку поверх шины. Отнес Герду на диван, сел рядом и гладил по ушам и загривку, пока она не перестала скулить и, засыпая, не начала дышать ровно.
Я не заметил, как сам провалился в сон. Я продолжал гладить ее и сквозь дремоту, окутывая состраданием. Во сне мне казалось, что это меня заботливо гладит по голове большая пушистая лапа и от ее прикосновений становится спокойно и хорошо. Может быть, из-за этого я и плакал.
Раздел четвертый
Хорошая новость состояла в том, что перевязка остановила кровотечение. На материи проступило небольшое пятнышко, за время нашего сна оно не увеличилось. Еще одна хорошая новость – проснувшись, Герда выглядела бодрой, хотя от кошачьих харчей отказалась. Про плохие новости можно не говорить – и так все понятно. Нам очень нужны были антибиотики. А поэтому оставаться в доме нельзя было – если где-то в округе еще остается неразграбленная аптека, надо ковылять к ней на своих двоих.
Каблуки стучали по панели,
Мазала помадою уста…
При свете фонарика я на прощание обошел эту негостеприимную хату. Среди вываленной из шкафа одежды нашел рыбацкую шапку, связанную простой вязкой из шерсти. Джек Николсон в «Пролетая над гнездом кукушки». Надеюсь, она принадлежала не тому, кто оставил у двери капкан, способный и человека инвалидом сделать. Натянул на уши – достаточно тепло, при этом не тяжело голове, ничего не лезет в глаза, сужая угол обзора, не мешает слуху.
Положил замусоленную, растрепанную, пропаленную и задрипанную заячью ушанку на стол. Все это темное время она была фрагментом моей самости. Вышел из дома с чувством, что оставил там часть себя – раздолбайскую, веселую и еще не обстрелянную. Герда сразу пошла вперед, задавая скорость нашего движения. Сначала она пыталась передвигаться на трех лапах, но потом осторожно оперлась на шину и поковыляла вперед. Мы не спеша выбрались на дорогу, я попробовал взять собаку на руки, но она недовольно взвизгнула, мол, сама пойду. Характер у девушки.
Сейчас, после отдыха, я хорошо понимал, что мы свернули не на ту дорогу и двигались совсем не к Поселку Сладостей. Тут не было ни торговцев, ни шахтеров, ни других обслуживающих популярный маршрут. У тропы, ведущей к ферме, все время попадался какой-то мусор. Человек неизбежно распространяет его вокруг себя, где бы ни находился. Сейчас вокруг нас лежал нетронутый лес. Трасса 66, Полесье – Пекло.
Но в стране, на чье место теперь заступил молчаливый порядок, никогда не было обширных незаселенных территорий. Мы шли не через Сибирь и не через Монголию. Так что рано или поздно нам обязательно встретится райцентр, деревня, городок или еще какой-то населенный пункт с больницей или хотя бы медпунктом при автостанции. Задача заключается в том, чтобы разобраться в инструкциях и названиях препаратов. Или найти врача – в зависимости от того, насколько нам повезет.
Асфальт повернул, а темный лес, дорога и небо за поворотом вдруг исчезли в белесом ничто. Это было настолько непривычно, что я сорвал с плеча двустволку и включил налобник. Его свет утонул в молоке, разлитом впереди. Я подошел ближе к границе невидимости. Глаз различил крохотные искорки влаги, плавающие в луче света. Одновременно с этим я ощутил запах – прелая земля, которая дышит надеждой на весну, но уже спит или еще не проснулась. Почувствовав этот запах, я сразу вспомнил все. Туман. Белая вата называется «туман». Я не видел его с тех времен, когда в городе еще случался октябрь. Октябрь в Минске часто бывает туманным. Желтая мокрая листва в Парке Горького. Мост, беседка, здание под шпилем вырисовываются на серой акварели так, будто их неуловимыми движениями набрасывает на влажной бумаге кисть живописца.
Белая завеса спрятала Герду, я слышал ее дыхание и постукивание когтей по асфальту. Каждый четвертый следок – розовый. Повязка стала подтекать. Далеко уйти не получится.
Какими же глупыми мы были посреди той октябрьской красоты! На какие неважные мелочи обращали внимание! Нас расстраивала чепуха, мы не замечали, не ценили и не проживали непередаваемую красоту вокруг. Шорох шин по влажной дороге, запах кофе из бумажного стаканчика, свет лиловых и оранжевых фонарей, стерегущих покой реки…
Герда вдруг остановилась и начала лаять резко, с подвизгиванием, изо всех сил. Я догнал ее. Глаза у собаки были вытаращены, морда перепуганная, пасть повернута в сторону, откуда мы шли. «Идем, хорошая моя», – я потянул ее за ошейник, думая, что Герде что-то почудилось, но она непослушно нагнула голову, поджала уши и продолжала лаять.
Я обернулся, переключил налобник на максимум, и из-за этого стена тумана приблизилась еще метра на два. Вата, неоднородные по плотности слои невидимости. Скрываясь за ними, к нам может приближаться хотя бы и батальон козлоногих – мы не увидим ничего. Мой взгляд упал на кровавые следы Герды. Стало не по себе. На каком расстоянии оголодавший хищник сумеет почувствовать запах раненной добычи? Десять километров? Нет, кажется, это из youtube-лекции про акул. А какие звери водились в белорусском лесу? Если не считать невров, которых никто не видел?
И тут я отчетливо услышал звук. Он шел откуда-то сзади и слева – там, где должна была быть опушка леса, укрытая туманом. Раздался громкий, как выстрел, хруст, как если бы на толстый сук наступила тяжелая, очень тяжелая нога.
– Успокойся, – сказал я вслух. – Акул тут быть не может, а с бурундучками мы как-нибудь справимся.
Герда продолжала надрываться – я даже не знаю, пыталась ли она меня предупредить или кого-то отпугнуть. Послышался шорох – кто-то пытался осторожно продраться сквозь густые придорожные заросли. Окруженная со всех сторон лесом дорога служила неплохим звуковым тоннелем, в котором, будто в соборе Святого Петра, на большом расстоянии можно было разобрать даже шепот. И снова шорох, по-кошачьи деликатный. Именно эта осторожность охотника, изо всех сил старающегося не спугнуть жертву, и вызывала наибольшую тревогу.
– Намасте, амиго! – крикнул я как можно громче. – Буэнос ночес, мать твою за ногу! Мы тебя слышим! Если не хочешь получить дозу картечи, мяукни, кто ты есть! Иначе стрелять буду!
В тишине прозвучало несколько осторожных шагов. Я снял рюкзак, поставил его перед собой, присел за ним, положив ружье на его клапан. Чудовище может быть вооружено, пулю рюкзак не остановит, а вот некрупную дробь, может, и не пропустит. Снял ружье с предохранителя.
Герда продолжала надсадно лаять, мордой водила по сторонам, отслеживая опасность. Она чувствовала движения лучше меня, помогая понять, где находится существо.
Однако, направляя луч фонаря на Герду, я уже не мог контролировать то, что происходило вокруг. Подтянув к себе собаку, я вперился в туман. Наш таинственный гость затаился. Даже Герда перестала лаять и теперь вслушивалась в звуки. Услышит что-то – гавкнет несколько раз, а потом выставит уши и слушает дальше. И мы, и наш неведомый противник замерли, пытаясь перехитрить друг друга. Я вглядывался в белесую муть, надеясь его различить, а моя потенциальная мишень выбирала лучший момент для нападения. И вдруг, громко фыркнув, существо пустилось в галоп. Герда предупредила меня лаем, но в этом не было необходимости: я не просто слышал топот, я чувствовал его по вибрации земли. Существо издавало рык, больше всего напоминавший волчий. Но волки не живут в одиночку и обычно охотятся стаями.