Жизнь на дороге отличается от жизни в городе тем, что любой человек тут – не знакомец, а случайный встречный. Похоже на катание на карусели: в фокус твоего внимания на секунду вплывает фигура, и только ты успеешь кивнуть ей, она сменяется чьей-то спиной. И скоро ты понимаешь, что в твоей приветливости и доброжелательности нет никакого смысла – карусель забирает все это с собой, а новые фигурки, которые она подсовывает, видят тебя впервые. На дороге у тебя нет никакой репутации. На дороге никто не может тебя сильно обидеть или обрадовать надолго, потому что все хорошее останется с тобой только до тех пор, пока ты снова не двинешься в путь. Так же, как и все плохое. Поэтому нет смысла обижаться и печалиться. Нужно просто идти – движение карусели подарит новые приветливые лица и добрых людей.
Шагалось довольно легко. Похоже, мы все же успели отдохнуть. Даже Герда бодренько скакала на трех лапах. Глаза саркастично блестели, на морду вернулось озорное и немного издевательское выражение. И я даже допустил бы, что она выздоровела, если бы не помнил хруст костей в ране и не осознавал, что она уже очень долго отказывается от еды. Мы успели пройти примерно такое же расстояние, что отделяло Вольную муниципалию от кольцевой дороги, как глаз зафиксировал интересный оптический феномен: вокруг словно бы начало темнеть.
Это сложно описать, но белесый непрозрачный мрак начал сменяться более глубокой темнотой. И совсем не сразу я понял, что дело в том, что мы выходим из области тумана, в котором угадывалось широкое поле, и глаз уже может видеть почти до горизонта. Воздух будто стал более прозрачным, и даже дышать стало легче, и тут на открытом пространстве, над холмами и лесами, в дымке темных небес показался слабый огонек. Он был необычного оттенка, не похожий на все источники света нашего мира: не белый, не тепло-оранжевый, но очень холодный, острый, как звезда, и при этом – изумрудный. Даже отсюда, издалека, он выглядел чем-то никак не относящимся к нашему примитивному миру цинка и пресных хлебцев.
Еще через несколько километров я остановился, чтобы напоить собаку, потому что она высунула язык и всем своим видом показывала, что в Пиквикском клубе сейчас сервируют дарджилингский орандж пеко, а ее величество не отказалось бы и от простой водички. Доставая термос, я почувствовал странные прикосновения к лицу. Его будто тронул тонкий, невидимый в своей легкости шелк. Примерно такое чувство бывает при очень быстрой ходьбе. Воздух обтекает кожу, создавая ощущение движения. Но сейчас я не двигался, а воздух сам шел через меня.
В прошлом это было нормой. Тут и слово вспомнилось: ветер. Нехолодный ветерок дул через дорогу, овевая нас с Гердой. Она подняла нос вверх, зажмурилась, раззявила пасть и позволила воздуху гулять по шерсти. Это было очень приятно, и даже странно, что в том, прошлом мире мы настолько привыкли к ветру, что совсем не обращали на него внимания.
Я шел и вяло размышлял о том, что может означать возвращение ветра. И о том, вернулся ли ветер в Грушевку тоже или я просто набрел на место, где он есть. Так же, как я раньше вошел в область тумана, которая вскоре закончилась. И если ветер есть только тут, то где он начинается и где заканчивает свое движение? Или, может, кружит по всей Земле и возвращается именно сюда? А если он начал дуть по всей Земле, то не значит ли это, что Земля оживает и надо вскорости ожидать и восхода солнца? Каждый шаг, который я делал, ставил новый вопрос и приводил к новым мыслям.
Я смотрел прямо перед собой и, когда, задумавшись, опустил голову ниже, чуть не подскочил: у моих ног вилось какое-то черное существо размером с Герду. Оно двигалось, прижатое к асфальту, абсолютно беззвучно: ни сопения, ни шагов. Черное пятно ползло с моей скоростью. Я успел удивится тому, что моя нервная девушка не подняла визг, встретившись с каким-то плоским зверем, когда увидел, что такое же существо прилепилось к ногам собаки, только двигается иначе – рывочками, с подскоком. Я не поверил глазам и, уже начиная понимать, поднял голову вверх. То, что я увидел в небе, объяснило наличие странных созданий на земле.
Над нами сиял роскошный, яркий, будто только что обтертый снежком и высушенный полотенцем тумана, месяц. Первая четверть, на границе освещенной части видны пятнышки кратеров. Вот что подсвечивало обратную сторону грушевских облаков, не давая покоя Рейтану. Месяц был там же, где и всегда, выглядел абсолютно обычно и своим будничным видом отвергал возможность существования мира, в котором бензином тушат костры, а батарейками платят за еду. Если луна в небе, значит, где-то там должно быть и солнце. Потому что солнечный свет, и только он, может вырисовать этот серп на лице соседней планеты. А если Солнце и Луна никуда не делись, значит, Земля круглая, а космос – бесконечен. Значит, всему есть объяснение. Нормальное, логичное объяснение, далекое от фантазий, публикуемых в газетах.
Месяц показался из-за пледа низких облаков, надежно окутавших всю географию неба за моей спиной. Грушевка, Гора, Ферма не могли видеть чудо, свидетелем которого я стал. Но впереди над землей распахивался обнаженный космос: там остренько сияли яркие звездочки, и одна среди них выделялась. Она находилась гораздо ближе и испускала гораздо более яркие зеленые лучи. С этого расстояния создавалось ощущение, что необычный источник света висит прямо в небе и что, вполне вероятно, это космический корабль, подающий сигналы землянам.
Герда тоже таращилась на небо. Она, как и я, радовалась месяцу и всматривалась в далекие россыпи бриллиантов. Воодушевленные звездами, овеянные ветерком, с отражением месяца в зрачках, мы стремились к горизонту, будто персонажи какой-нибудь плохонькой немецкой поэмы. И тут из темноты выползло какое-то черное пугало на двух распорках. Я зажег налобник: это был растрескавшийся лист шифера, поставленный вместо пропавшего дорожного знака из ценной нержавейки. Белым баллончиком того же художника, который дебютировал на могильном памятнике у Фермы, было выведено:
Город Света налево.
Город Париж направо.
Южные пустыни прямо.
(В Париже не был, про Город Света слышал,
в пустошах чуть не зарезали).
Выключив фонарь, я заметил над ближайшими пригорками выразительный знак «Мерседеса» без кольца, в который он вписан в оригинале. Так работает наша память: различив эти три лопасти, я сначала вспомнил логотип авто из старого мира, а уже потом понял, что видел этот знак на карте Шахтера. Желания прямо сейчас доставать карту не было, да и польза в этом вряд ли была. Я и так помнил, что трехконечной звездой был обозначен поворот на Город Света. Сделав несколько шагов, я заметил, что белая трехконечная штуковина движется. Огромная конструкция вращалась очень медленно и тяжело, и гипнотический характер ее вращения сразу вызвал в памяти целые поля ветряков. То, что я увидел внизу, казалось сверхъестественным даже для того полного чудес пути, который открылся передо мной после выхода из Насамонов.
Под вышкой ветрогенератора разлеглась бедновато подсвеченная настоящим электрическим светом автозаправка с большим магазином. Энергии от едва движимых легким ветерком лопастей хватало, чтобы обеспечить блеклым светом надпись «Белнафтах…м. Набытк…ў дарогу». Из утраченных букв «і» кто-то сварганил неоновый крест, который пристроил над входом. Крест искрил неуверенно: одна перекладинка мигала, вторая светилась только наполовину.
Вид ветряка навевал детские воспоминания о моделях винтовых американских бомбардировщиков, которые мы клеили из пластмассы во время быстротечной, но кровожадной Незаметной войны. В блеклых отблесках света заправки я заметил, что на каждом крыле мельницы старательно нарисованы кресты, правда, не очень ровные.
Автоматические двери не расползлись перед нами, когда мы с Гердой приблизились к основному входу: то ли детектор давно поломался, то ли электричества не хватало на то, чтобы обеспечить сложный механизм. Пришлось использовать пластиковую дверку рядом. Когда я ее распахнул, внутри звякнул звоночек, оповещающий хозяев, что к ним заглянул покупатель.
Карусель нашей дороги наконец сделала остановку в по-настоящему отменном месте. Помещение оказалось, возможно, последним в мире музеем былого культа потребления. Сбывшаяся мечта Миколы.
Здесь было тепло, работали электрические обогреватели, я не удивился бы, если б на заправке нашлись даже душевые с горячей водой. Люминесцентные трубки на потолке, полки с товаром, и неважно, что однотипным. Тут я превращусь в автора средневековой описи, в лаконичных перечислениях которых временами ощущается больше экспрессии, чем в щедрых на прилагательные новеллах более поздних времен. Когда фантазия, не всосанная гаджетами, не атрофировавшаяся из-за обилия образов, работала на полную, прилагательные были не нужны: у авторов и читателей струны восприятия красоты натягивались от простой последовательности существительных.
Так вот, тут были холодильники с «Лидским» квасом и мороженым «Каштан»! Тут была вода «Дарида» с ароматом яблока и лайма, а также и без оных. Тут были три вида тушенки! Консервированные шпроты, печень трески, салака в томате, кальмары в масле! Замороженные раки! Филе крабов! Пластины заледеневшего филе лосося! Маринованные в уксусе вьетнамские огурчики! Чипсы (на цены лучше не смотреть, но я против воли посмотрел и утратил речь: «20 цнк»!). Защищенная арматурой витрина с настоящим алкоголем: кругляши «Араспела», гранаты «Версалей»… У этого стенда ценников не было: настолько дорого, что отпускается по договоренности.
В сторонке стояли земляничные шампуни «Белита», кокосовые бальзамы «Лив Делано», согревающие кремы «Белбиофарма» и гели для душа из тех растений и плодов, вкус и запах которых я просто не помнил. Еще дальше шли вешалки с одеждой, новенькой, неношеной, – так называемый first hand. А в центральном ряду, величественный, будто языческий камень-дед, возвышался автомат с кофе. Через его прозрачный задник виднелось настоящее кофейное зерно: коричневая дробь ждала, когда кофемолка расплющит ее и превратит в «эспрессо», «ристретто» или «американо»: все три кнопки в меню были подсвечены голубыми огоньками – чудо действительно функционировало.