Табличка наверху сообщала, что за эспрессо придется выложить «10 цнк». Я закрыл глаза и вспомнил ароматную жидкость в белой керамической чашке. Два глотка, только два глотка душистой карамели: один – чтобы проснуться, второй – чтобы задуматься. Палец сам нажал на пимпочку. Автомат взвизгнул, показывая, что вот-вот начнет молоть кофе, но на мониторчике высветилась надпись: «Работает по жетонам. Жетоны на кассе».
Тем временем за прилавком обозначилось какое-то движение: бамбуковая занавеска, отделявшая торговый зал от технического помещения, раздвинулась. Ко мне вышла седая женщина: стан аристократки, добрые глаза, морщинистое лицо. Карусель научила меня делать выводы быстро: тут – «Муми-тролли» в детстве, Джойс в юности, Кафка в молодости, первый поцелуй – во время просмотра «Маленького Будды» Бертолуччи, ожидание «Маленького Принца», любовь с Памуком, семья с Бёллем (муж – старше). Но что-то не сложилось. Какие-то страшновато добрые глаза. Что там в них? «Чайка по имени Джонатан Ливингстон»? Рон Хаббард? Дианетика? Сан Мён Мун?
Я склонил перед хозяйкой голову и выбрал для приветствия нейтрально-возвышенное: «Кланяюсь ясновельможной пани…» – с многоточием на конце, предлагающим женщине назвать себя. «Ясновельможность», которая сработала когда-то и с секретаршей Бургомистра, и с невольницей Магдаленой, должна была сработать и тут.
– Бог вам в сердце! Я – мать Татьяна, – заполнила она многоточие.
– Чья мать? – повел я себя немного по-идиотски. Гердочка тем временем клацала когтями в отделе одежды, заинтересованно обнюхивая рыбацкие куртки и резиновые сапоги. Моя собеседница слышала собачьи шаги, но не видела ее.
– Мать Татьяна, – мягко поправила меня хозяйка, внимательно всматриваясь в ряды курток и башни из меховых шапок.
– Очень приятно! Я – Книжник. Иду из Грушевки на юг.
За матерью Татьяной виднелась галерея фаустпатронов из темноватого стекла. Они явно были закрыты самопальным образом: сверху на горлышках бутылок виднелись нашлепки из расплавленной на огне пластмассы. На ближайших ко мне бутылках можно было различить почти одинаковые нарисованные от руки этикетки. «Чернила “Валерия Осени”, 5 цнк за 0,75», – сообщал ценник. Магазин на заправке был местом настолько цивилизованным, что даже создал собственный бренд плодово-ягодного.
– Повезло вам с электричеством, – искренне сказал я, оглядываясь.
– Бог дал нам ветряк. – Она нашла свою версию слова «повезло». – И ветер, который приводит ветряк в движение. И оптовый склад, на морозильники которого хватает энергии. Повсюду тишь да глушь, а наш генератор не останавливается. Это Божье чудо. – Ее глаза стали еще добрее.
– Здорово, что вас не разграбили! – Я довольно давно уже не видел особо религиозных людей и поэтому не знал, как себя вести, в какой момент начинать креститься.
– Это сила нашей веры, – сообщила мать Татьяна. – И совсем немного – авторитет братства «Автаз». Они следят, чтобы Божьему чуду не мешали. Все грабители в пустошах знают, что братья с нами, поэтому стараются помогать нам во славу Господа.
Тут из-за вешалок показалась Герда. Глаза хозяйки заправки стали еще теплее.
– Как зовут вашего друга? – спросила она.
– Это Герда. Моя собака.
– Кто-то умудрился его ранить? – задала немного странный вопрос мать Татьяна.
– Герда попала в капкан. Кто-то в хате капкан оставил. А мы зашли переночевать. Вот Герда травму и получила.
– Очень досадно. – Женщина покачала головой. Ее глаза излучали любовь. – И что, в раненом виде он не может превращаться?
– В смысле?!
Она говорила загадками.
– Пока на его лапе рана, он не может стать человеком. Таким, как вы. Этот ваш друг. – Она утверждала, а не спрашивала.
Я начал сомневаться, что хозяйка имеет в виду Герду.
– Это моя собака. С которой я жил еще до наступления Ночи. Ее зовут Герда. Она обычная собака, правда, старовата уже.
Я испугался, что седая женщина обидится из-за того, что я упомянул возраст. Сложно их понять, этих религиозных людей. Но ее, казалось, умиляла наша компания. Не меняя вежливого выражения лица, мать Татьяна расстегнула свою меховую душегрейку, обнажив огромный золотой крест. Делая это, она, видимо, ожидала, что я запричитаю и задымлюсь.
– А что вы сейчас имели в виду? – спросил я, проглатывая повисшую в воздухе неловкость.
Она подняла брови, то ли не понимая, то ли делая вид, что не понимает.
– Мне просто показалось, что это вы на меня крест достали.
Мать Татьяна фыркнула, то ли разочарованная моей проницательностью, то ли недовольная тем, что крест не сработал, или же в знак того, что она – нормальная верующая и глупостями в стиле фильмов про вампиров не увлекается.
– Просто я что хотел сказать, мать Татьяна, – затарахтел я, потому что неловкость сделалась просто невыносимой. – Я обычный человек. Иду из Грушевки. Как бы беженец. А это – собака моя. И она не превращается ни во что. Она не робот-трансформер. То есть, возможно, и превращается, пока я сплю, но я никогда не видел ее в виде, отличном от наличного. Хотя, может, и обрадовался бы, если бы она была, например, девушкой красивой. Но не в том смысле… Просто красивая девушка – приятный собеседник, а красота это… это… – Я пытался шутить, но лицо матери Татьяны будто застыло, и улыбки я из нее не выцедил.
– Я поняла, что вы хотите сказать, Чародей, – сообщила она, обдав меня теплотой своего взгляда.
– Почему Чародей? – Я окончательно зашел в тупик.
– Вы же сами сказали, что вы – Книжник. Чернокнижничество, знахарство – я про это все знаю. Мне про это сам Бог рассказал в Святом Писании.
– Я не чернокнижик, а Книжник. Типа библиотекаря. Из Грушевки.
– А потом вас люди прогнали, – помогла мне она, вежливо подавшись вперед.
– Не люди прогнали. Сам ушел. А теперь там уже рабовладение. В общем, очень сложно все в двух словах объяснить.
Беседа прервалась. Хозяйка просто смотрела на меня с материнской любовью, а я не мог найти слов, чтобы объяснить ей, что мы – люди. Отчаявшись найти оптимальный разворот нашего разговора, я перешел к делу:
– Мне сказали, что у вас есть медикаменты. Что могут даже антибиотики найтись.
– Вас не обманули. – Она с гордостью улыбнулась. – У нас – лучшая аптека в пустошах. Благодаря электричеству мы сохранили все, что давно уже должно было испортиться. У нас есть все группы антибиотиков, единственное, правда, цены низкими не назовешь.
– Возвращаясь к собаке… Которой, как вы видите, очень нужна помощь. Вы не могли бы продать каких-то эффективных лекарств? У нее воспаление, я боюсь, что перейдет в сепсис. Ну я еще бы еды купил. И, – тут я беспомощно улыбнулся, – жетон для эспрессо.
– Конечно! – Мать Татьяна страстно закивала головой. – Конечно, помогать людям и домашним животным, избавлять их от страданий, лечить и заживлять раны – наша обязанность! Но! – Она посмотрела мне в глаза, и я просто животом почувствовал, что передо мной – очень добрый человек, который находится на стороне Света. – Но ничего на моей заправке никогда – пока я жива – не будет продано Чародею и его раненому невру.
– Где вы невра увидели? – нервно вскрикнул я.
– Ваш друг – невр, – констатировала она. – И вы – тоже. Невр Знахарь. Этот – превращается в черного волка. Какой-то добрый человек с Божьей помощью смог его ранить, хотя обычно невры в волчьем виде неуязвимы. И скоро он сдохнет, потому что уже еле ходит.
– Вы… – У меня просто голос сел. – Вы даже не представляете, насколько ошибаетесь! Это – собака! Не невр! И не черный волк! Мы жили в квартире в Грушевке, где я зарабатывал сдачей книг в аренду! У меня есть открепительная грамота с печатью Бургомистра! – внезапно вспомнил я. Конечно, с моей стороны было очевидным преувеличением называть таким образом тот унизительный документ. Но когда тонешь, ухватишься и за бумажку, в которой тебя называют идиотом.
– Какой мне толк от грамот, которые нечистый выдает? От печатей его и слов его лицемерных? – Мать Татьяна пожала плечами, будто удивляясь, за какую дуру я, Сатана, ее принимаю.
Надо сказать, что Герда из нашего разговора ничего не поняла. Поскольку хозяйка говорила спокойно и приветливо, внешне это выглядело как вежливая беседа всех уважающих друг друга людей. Пока я подбирал слова для ответа, мать Татьяна, немного повысив голос, изрекла:
– Приближается время молитвы. И поэтому я хотела бы попросить вас очистить территорию магазина.
На попытки смягчить сердце этой тетки у меня остались даже не минуты – секунды.
– Погодите, погодите! – Я поднял руку и снова почувствовал на себе взгляд этих добрых серых глаз, тонувших в вежливых морщинках. – Подождите! Вы – человек хороший, я это вижу! Но вы в своем понимании действительности немного ошиблись! Бог же учит вас любви и милосердию!
– Конечно! – радостно поддержала меня женщина. – Любви ко всем Его творениям!
Из повисшей паузы я понял, что невры и знахари к Божьим созданиям не относятся. Пространство маневров сужалось.
– Но он же добр, ваш Бог! А вы сейчас зло творите!
– Он – добрый и восславится навеки! – Когда она начинала говорить о Боге, лучи любви, исходящие от нее, переходили с режима «ближний свет» на «дальний». – Но Бог бывает не только добрым, но и жестоким и разрушительным. Он не только обласкивает, не только милосердствует, но и испытывает, карает и мстит.
– Бог, который мстит? – Уразумев, что с человеком на дальнем свете невозможно вести беседу, я автоматически переспросил, просто чтобы понять, каков же символ веры, приведшей к нашему изгнанию.
– И мстит, и карает, и испытывает.
– Зачем Богу испытывать? – с сомнением процедил я. – Он что, инструктор по выживанию?
– У Иова из земли Уц было семь сыновей и три дочери, и слыл он наибогатейшим человеком из всех сыновей Востока. И сказал Сатана Богу, что Иов праведен только из-за счастья земного. И забрали тогда у Иова все деньги, и погибли все его дети, но Иов продолжал восхвалять Бога. И заболел Иов страшной проказой, и был изгнан из города, и сидел в пепле и гное, расчесывая струпья на теле своем черепком, и все равно восхвалял Господа. И обратилась к Иову жена его, чтоб он обругал Бога, и сказал ей Иов: неужто лишь хорошее мы будем принимать от Бога, а плохое не будем принимать? И вышел тогда Господь к нему из бури, и вознаградил за терпение и преданность, и родились у него снова семь сыновей и три дочери. И разбогател он вдвое больше, чем раньше, а Сатана потерпел поражение.