– Очень нам помогла, – похвалил ее Бургомистр. – По собственному желанию стала невольницей Наместника, выкрала ключи от острога. А ты говоришь, «свобода».
Я невольно глянул на цинк в багажнике.
– Надо ехать. За нами погоня, – подгонял Манька.
– Мы как от Фермы отъехали – все время нервничает, – хохотнул Бургомистр. – Ему все какие-то конники мерещатся.
– Имею к вам просьбу. У меня собака раненая. Она не может идти дальше. Пожалуйста, подкиньте до ближайшей деревни!
Они переглянулись. Первым отрицательно покачал головой Манька. Он даже ничего не стал объяснять. А Бургомистр только поднял руки вверх и развел в стороны. Иначе этот жест не получился бы эффектным – его локти были зажаты другими пассажирами.
– Ну ты сам видишь! – сказал он. – Мы тут втроем сидим. Еле втиснулись. Я даже вдохнуть не могу как следует. Еду, живот вжав. Нет места, парень. Просто ну никак.
– Собака умрет! – не выдержав, крикнул я. – Герде очень плохо! Может, мы хотя бы на коня как-то вскарабкаемся?
– Да ты что! Без седла! – запричитал Бургомистр! – Нельзя!
– Едем быстро. Если бы еще на рысях. Но идем галопом. Через три шага убьешься. – Манька уже принял решение и не собирался его пересматривать. Он повернул лицо в мою сторону, и я отметил, как сильно он изменился. После изгнания он как будто поглупел: брови все время были подняты, а побои только подчеркивали новое простецкое выражение его лица. – За нами вышли. Я чувствую. Скоро нагонят. Ты с дороги уберись. Иди по тропам. А то и тебя раздерут, и собаку выпотрошат.
Кассандра ничего не сказала, продолжая всматриваться в темноту за окном. Расстегнутая шубенка, белые волосы, черные брови. Бедная Кассандра.
– Время не ждет! До свидания! – Манька щелкнул кнутом, и кони рванули с места в карьер.
Я постоял под сияющим небом, привыкая к мысли, что помощи нам ждать больше неоткуда. Что даже deus ex machina, помещенный на сцену рукой невидимого режиссера, только что пронесся куда-то вперед, оставив меня без помощи. Я также отметил, что, когда Манька отправлял меня, безоружного, в пустоши на верную смерть, он не захотел говорить мне «до свидания». Сейчас же, уверенный в том, что на смерть летит он сам, решил бросить на прощание эти слова, как будто они могли стать для него якорем в мире живых. Как будто они могли в принципе от чего-то уберечь. Я постоял рядом с Гердой – она ровно сопела, лежа на боку. Я прикоснулся к ее шерсти – она открыла глаз и жалобно проскулила, показывая, что идти неспособна. Тогда я забросил рюкзак за спину, осторожно поднял собаку и положил ее на плечи, как ягненка. Попробовал встать, опираясь на ружье. Выпрямиться удалось не сразу.
Герда не была массивной собакой. Но она весила те двадцать килограммов, при добавлении которых к весу рюкзака движение вперед становилось физически невозможным. Я свернул с дороги и как-то переставлял ноги по еле видной в свете луны лесной тропе. Но я понимал, что далеко я так не продвинусь. Вес вжимал меня в землю, поднимать ноги было тяжело, даже опираясь на приклад двустволки. Страшно болела спина и колени, которые просто не выдерживали нагрузку. Я присел на поваленное дерево отдохнуть, пройдя меньше километра. Нарвал еловых лапок, положил собаку на зеленую подушку. Воды в термосе осталось глотка два, и я влил их в пасть Герды.
Наверное, у человека все же есть некие не описанные в учебниках анатомии органы чувств, потому что, когда я снова услышал цокот копыт по асфальту, что-то удержало меня от намерения оживить налобник и выйти на дорогу. Вместо этого я схватился за ружье, подошел ближе к просвету в деревьях, из-за которых виднелась дорога. Аккуратно клацнул рычажком, переломил стволы, уверился, что в них забито два патрона. Спрятал кисти рук в рукава, а лицо – как можно глубже в ворот. Замерев, превратился в слух: шла не повозка, ехали конники. Их было много, цокот копыт стоял такой, словно по дороге двигалась целая армия.
Первая двойка пронеслась мимо меня даже быстрее, чем я смог разглядеть их силуэты. Они рвали вперед, будто огромные черные птахи – гораздо быстрее груженной цинком и тремя пассажирами арбы. За ними расходилась волна растревоженного лесного воздуха, и именно тогда я унюхал исходившую от них тошнотворную вонь. Этот запах не спутаешь ни с чем иным: так пахнет мертвечина. Я в первый раз почувствовал этот запах, когда пришел на похороны утопленника, который еще неделю назад был моим одноклассником. Его нашли поздно, поэтому класс не долго выдержал у заколоченного гроба. Потом его мать очень зазывала нас на траурный ужин и, одурелая от горя, обещала какие-то «колдуны с мяском», но я еще три дня мог только воду пить. Сейчас этот запах был рядом, и принесли его эти несущиеся вперед черные птахи.
За первой двойкой пронеслась и вторая, и именно тогда в отблесках луны я отчетливо увидел очертания их голов. В два раза больше человеческих, с остренькими треугольными ушками, которые могут быть только у свиней. Оледенев от ужаса, я вглядывался в следующие пары конников, и глаз выхватывал все больше подробностей: раззявленные пасти с частоколом неровных зубов, кривые силуэты сморщенных пятаков, из некоторых пастей свисали языки, болтающиеся в такт подскокам лошади.
Воняющая процессия все тянулась: неживые ехали парами, их было несколько дюжин. Они не переговаривались и не оглядывались. Они вообще не двигались в седлах. За спинами некоторых блестели рукоятки двуручных мечей и огромных секачей для разборки мясных туш. Несколько голов были свернуты набок и книзу, как будто их частично отрубили от тел. Это смотрелось особенно отвратительно. Судя по размерам голов, хряки были здоровенными: форма их тел скрадывалась плащами, широкими накидками и темнотой. Как мне показалось, у некоторых из них было что-то вроде человеческих ног. Но копыта я не разглядел, как ни всматривался.
Можно было бы сказать, что я не поднял ружье, не стал целиться и не выстрелил вслед одному из свинюков потому, что у меня было только два заряда с картечью. Только то, что в патронниках. Остальные лежали в коробке в рюкзаке. И даже если бы я попал в одного или даже двух всадников, за то время, которое понадобилось бы мне, чтобы добежать до рюкзака, расстегнуть его, нащупать картонку, достать патроны, зарядить и продолжить стрелять, меня бы покрошили на шопский салат. А сразу после меня – еще и ни в чем не повинную Герду. Я бы не только не помог тем, за кем летела эта тошнотворная погоня, но и стал бы виновником еще двух смертей. Это благообразное объяснение, конечно, выставляет меня в лучшем свете, чем я заслуживаю.
Я не начал стрелять просто потому, что был страшно, до одеревенения перепуган. Меня тошнило – и от запаха, и от зрелища. Я настолько поник, что даже при желании не смог бы поднять ружье и держать его ровно. К тому же, помимо логичного соображения про отсутствие зарядов, было еще интуитивное ощущение бесполезности стрельбы по неживым. То, что умерло, невозможно убить – это не логика, а инстинкт.
Они исчезли, уже и топот их стих, а я все стоял, прислонившись к сосне, и дышал через раз, тихонько, чтобы они не услышали. Потом оторвался от дерева, с которым будто сросся, и, стараясь не хрустеть ветками под ногами, вернулся к Герде. Она встретила меня, тревожно подняв голову. Собака вглядывалась в темноту влажными от лихорадки глазами, я погладил ее и успокоил: «Не бойся, это оптовики повезли в Город Света испорченные котиные консервы, которые ты не съела! Поэтому и пахнет!» Посидев немного рядом с ней и убедившись, что цокота больше не слышно, я снова осторожно поднял собаку на плечи поверх рюкзака и вышел на тропу, опираясь на ружье.
Я успел заметить, что из-за длительных переходов с тяжелой ношей на моем пальто начали распускаться швы. Под мышками, где терлись шлейки рюкзака, появились небольшие прорехи. Я думал о том, что нужно найти иголку с ниткой, или даже не так: что, дотопав до какого-нибудь населенного пункта, нужно про эту мелочь как-то не забыть. И тут откуда-то спереди послышались далекие автоматные очереди. Я вгляделся в горизонт: над лесом взлетели световые отрезки трассеров, они оседали плавными дугами, успев погаснуть в воздухе до столкновения с землей. Это напоминало праздничный фейерверк в честь чьего-то дня рождения. Но через полминуты долетало буханье автоматных выстрелов и змеиное стрекотание пуль, разрывающих воздух. Стало понятно, что впереди не петарды в небо запускают, а происходит что-то противоположное празднику дня рождения. Бой продолжался меньше минуты. Очередям «калашникова» ответило молчание. А после наступила мертвая тишина.
Я затих, стараясь делать как можно более легкие шаги, ожидая, что сейчас эта шайка козлоногих повернет назад, чтобы пронестись мимо нас в направлении пекла, из которого они вылезли. Но свиноголовые исчезли. И тут могло быть три варианта: или Манька перестрелял их всех, или они возвращались по другой дороге, или остались рядом с телами убитых, чтобы устроить банкет из человеческой свежины. В любом случае нужно было соблюдать осторожность и не приближаться к дороге. Не пройдя и километра, я успел сделать три остановки и почувствовал, что мой завод закончился. Что больше под этим весом я не в состоянии сделать ни шага. Спотыкаясь, надрал сухого папоротника, набросал его горкой на сфагнум, прилег рядом с собакой и сразу провалился в быстрый темный сон обессиленного солдата. Подхватился с осознанием того, что промедление убивает Герду, что я не имею права на отдых, не найдя нам кров, постель и чистую воду.
Но во сне, как это часто бывает, нашелся выход из ситуации, казавшейся тупиковой.
Я расстегнул рюкзак и начал жменями выгребать цинк. Выкидывал сотни серебристых патрончиков – запас, который гарантировал ночлег в поселениях на многие сны, – в грязь под ногами. Будем как птицы небесные, которые не сеют и не жнут и не собирают в житницы. Пусть дорога нас кормит. Деньги проваливались в мох, катились в заросли папоротника, под сухие ветки, образовали серебристое озерцо на тропинке. Вот кому-то повезет. Я избавлялся от того, что старательно собирал, готовясь к этому пути. Собирал, думая, что без цинка идти через темный мир невозможно. Расставаться с богатством надо быстро, чтобы не успеть начать жалеть об этом. Я вытряхнул больше половины оставшихся запасов, облегчив рюкзак на двадцать килограммов. В небольшом леске у дороги осталось около двух тысяч батареек. С собой мы взяли около тысячи: должно хватить на самое главное.