Я яростно закивал головой, осторожно снял собаку, положил ее на теплый, прогретый огнем камень. Компания внимательно смотрела на мои манипуляции, они видели, что собака больна, но нашли в этом обстоятельстве повод для взаимных подколок и веселья.
– Что, Зинка, Петька тебя так на плечах не носит?
– Не завидуй, Зинка!
– Зинка, наймись Петьке собачкой!
– Дотрындитесь у меня сейчас! Двину так, что зубы посыплются, – веселилась Зинка.
Компания снова взорвалась смехом. В моих ладонях оказалась кружка со сладким чаем и ароматный хлебец. Чавкая, я спросил:
– Я из Грушевки иду. На юго-восток. А тут что за место?
– Был районный элеватор.
Я был слишком занят хлебом, чтобы обращать внимание на то, кто отвечает.
– Двадцать тысяч тонн зерна.
– Мы – хлеборобы.
– Хлебогоны! Бодяжим муку из опилок! – Тут стало ясно, для чего в заборе имеется отдельный проезд на «Лесопилку».
– Не слушайте дурака! Делать эрзац – сложная наука!
– Картофельные очистки ты не забыл? И молотую гречку?
– Мы целый мир кормим!
– У нас потому и охраны нет, что нас захватывать бесполезно. – Повар был самый важный из них. – Не перевернешь зерно вовремя – сгниет, или высохнет, или спорынья заведется, и потравишь всех, кто муку покупает.
Я расправился с хлебцем настолько быстро, что все аж примолкли. Я ждал, что и мой аппетит станет поводом для шуток.
– Сколько ж ты не ел, парень? – спросил Гитарист.
– Зинка, смотри, какой голодный! Представь, как любиться будет! Не то что Петька! – Тому, кто пошутил, наконец прилетело. «Брыкалась» Зинка наотмашь тяжелым кулаком и сразу в морду. Юмориста выбросили из круга тех, кто сидел у огня, но он отошел с широкой улыбкой, которая показывала, что на насилие над авторами сальных шуток тут обижаться не принято.
Повар уже протягивал мне новый хлебец.
– Не обижайтесь на них. У этой смены первый обеденный перерыв. Вот и шутят. Желание посмеяться после тяжелой физической работы – это же неизменная вещь, как фазы Луны.
Я грыз ароматную хлебную лепешку и пытался соотнести эту метафору с собственным опытом. Мое понимание луны предусматривало, что ее фазы сменяют друг друга, а значит, не отличаются постоянством.
– Погодите. – Я решил все-таки уточнить. – А что, там, наверху, все время молодой месяц? Он всегда растущий, не бывает полной луны или старого месяца?
Компания притихла, и я понял, что надо мной сейчас снова будут шутить, и решил добавить для ясности:
– У нас в Грушевке небо затянуто облаками. Звезды только после Насамонов показались.
– Он шел через Насамоны! – Этот взрыв веселья был предсказуем. – Зинка, отбой! Хлопец тебе уже неинтересен! Его там уже невесты помяли!
Зинка снова занесла весло своей руки, обещая ладную оплеуху. Но шутник успел отскочить в сторону.
– С той поры как стемнело, Луна в небе в одной и той же фазе, – вступил голос Повара. – Первая четверть.
– Хлопцу отдохнуть надо, – с материнскими интонациями перебила девушка, наверное, самая молодая из всей компании. – Пусть с дороги выспится.
– Где положим? – сразу же перевел все в практическую плоскость один из хлеборобов.
– К Зинке? – спросил шутник и сразу же получил удар от Петрока.
– Гринька-пекарь пошел в Город Солнца с караванщиками. Свободная постель!
– Вон там, рядом с зернохранилищем – общежитие. Гринькина дверь – вторая слева. Комната маленькая, но тепло, – объяснил чумазый. Профессиональную принадлежность ребят с этой смены определить было просто: те, кто был в саже, – пекари, в муке – мельники, в шелухе от зерна – имели дело с житом.
– За лекарствами к Старшине зайди! – посоветовала мне самая юная.
– Вон вход, – Петрок указал на проем в центре деревянного терема. От него вела крутая деревянная лестница.
– Старшины – на втором этаже замка? – уточнил я, вызвав новый приступ смеха.
– Замка, ага!
– Дворца!
– Это бывший КЗС. Комплекс зерносушения. Административная часть, – объяснил важный Повар. – И правда выглядит как деревянный замок.
– Только отдохни сначала, – посоветовала юная.
– Хлеба еще заглотишь?
Я съел бы еще и два хлебца, но мне было стыдно грабить людей, занятых тяжелым трудом для того, чтобы таким балбесам, как я, было что есть. Поэтому я встал, влез под рюкзак и аккуратно поднял Герду. Ни один из них даже не заикнулся про оплату за хлеб и постель.
– Сколько я вам должен?
Моя фраза вызвала новую волну веселья.
– Научи Петьку Зинку на горбу носить!
– Подмени меня на смене на элеваторе!
– Ничего ты никому не должен, – обрубил шутки Повар. – Если к тебе пришел странник – к тебе пришел Бог. Ты должен его накормить, дать постель и хлеба в дорогу.
Направляясь к общаге, я решил, что их Бог мне нравится больше, чем Бог хозяйки заправки.
Общежитие оказалось пристройкой к огромному деревянному амбару, за которым высились серебристые купола зернохранилищ. Все доски тут были нагреты, похоже, под полом находилась топка, теплом которой сушили рожь. От входа вел коридор из двух хлипких стеночек. Они не доставали до потолка, условно разделяя пространство на одинаковые комнатки. Отсеки не были заперты – тут действительно жили всем скопом, доверяя друг другу. Открыв Гринькину дверь, я увидел небольшой стол, простую кровать с соломенным матрацем и рукомойник, под которым вместо трубы стояло пластиковое ведро. Тут царил сумрак. Свет одного слабого диодника, освещавшего весь амбар, поступал сверху, через отсутствующую крышу.
На полке над постелью размещалось несколько личных вещей хозяина комнатки: пластиковый портрет Вивьен Джоли-Смит еще до второго брака, фантик от «Сникерса», аккуратно надутый, будто внутри действительно был «Сникерс», и фигурка трансформера Мегатрона, немного напоминающая комбайн «Гомсельмаш», покрашенный черным. Если бы рядом кто-то решил завести комбайн «Гомсельмаш», храп, раздававшийся из-за стенки, точно заглушил бы звук двигателя. Мне показалось, что создание, которое способно так храпеть, должно быть размером с кита. Оно просто не может поместиться на кровати в такой же небольшой комнатке.
Я положил Герду на одеяло, разделся, вымыл руки и, включив налобник на максимальную яркость, стал разбинтовывать лапу. Собака то ли спала крепким сном, то ли впала в болезненное забытье. Она реагировала на прикосновения, но неохотно раскрывала глаза и скулила каждый раз, когда я неосторожно прикасался к повязке. От раны сильно воняло, и я был готов к тому, что придется снова сцеживать гной. Но ситуация оказалась куда хуже. Шерсть на лапе стала светло-рыжей, поврежденная часть будто уменьшилась в размерах. Отмершие ткани усохли и почернели, воспалительный процесс перешел от них на остальную ногу. Некроз оголил кость, на которой явно были видны сколы от зубов капкана. Даже дилетанту было понятно, что нужна срочная операция. А после – курс антибиотиков. Я вытер со лба холодный пот. Подложил под раненую лапу свитер, чтобы не заляпать хозяйскую постель. Рана, правда, уже не кровоточила.
Оставив ружье и рюкзак рядом с кроватью, я, как оглушенный, вышел из загончика. Сделал несколько шагов и все же вернулся за своей ношей – надо же будет как-то рассчитаться со Старшиной. Я представлял его таким неразговорчивым бородатым мужичком в тулупе. Вариацией встреченного недалеко от мусорной Горы Мазая. В Грушевке человеческие типажи повторялись, но каждый изгиб дороги учил меня, что в пути опыт бесполезен, человеческие недостатки и любые качества не могут повторяться, и каждый встречный будет особенным.
Принятый мной за башню замка высокий деревянный домик с двускатной шиферной крышей был сбит из одного слоя досок. По степени надежности он напоминал потешные терема, которые строились во время Незаметной войны в микрорайонах для того, чтобы деткам было где поиграть в снежки. После прихода марта такие замки обычно рассыпались сами собой, а остатки стройматериалов в мгновение ока алчно растягивались местными жителями. Казалось, достаточно как следует чихнуть, и этот сарай развалится. Поэтому, поднимаясь наверх и ощущая, как качаются подо мной подгнившие деревянные ступеньки, я старался не делать резких движений и даже не слишком глубоко дышать.
Свет лился из комнаты Старшины сквозь плохо пригнанные штакетины стен. Наверное, зерноток и сушилки, которые размещались на первом ярусе «замка», производили достаточно сухого тепла, чтобы Старшина не озабочивался возведением для себя более основательной постройки. Но было во всем этом поселении ощущение временности, непостоянства. Что-то подобное я видел в пастушьих лагерях кочевых езидов на горе Арагац в Армении. И было это в ту пору, когда в моей жизни все было устроено и счастливо, поэтому изменчивость их палаточного существования сильно контрастировала с привычной мне жизнью. Двадцать тысяч тонн зерна – это очень много, но и оно когда-то кончится, если зерно не возобновляется.
В полутьме за старосветским столом, накрытым отрезом зеленой ткани, сидела секретарша. Она щелкала костяшками почти антикварных счетов и заносила числа в толстенную конторскую книгу. Лицо ее было сосредоточенным, тонкие губы шевелились. Пестрый платок закрывал волосы, и в сочетании с золотой серьгой придавал хозяйке неуловимый пиратский шарм. Я подумал, что, имея в приемной такую помощницу, Старшина может быть таким же растяпой, как и Бургомистр. Короля делает свита, руководителя – секретарь.
– Приветствую вас, дорогая пани! – Крутой внешний вид секретарши заставил меня даже немного присесть.
Она осмотрела меня критически, как будто бы взвешивая, на какой именно рее, с учетом моего веса и роста, меня лучше будет повесить.
– Яркого месяца, – ритуально бросила она. – Устраиваетесь на работу? На зерноток? – Еще раз просканировав мою костлявую фигуру, секретарша поправила сама себя: – Может, в пекарню? Опыт есть?
– Скажите, пожалуйста, как такому бродяге, как я, встретиться с товарищем Старшиной? – Я снова невольно присел. И пожалел, что с собой у меня нет шоколадки. Потому что шоколадки на таких женщин действуют, как ром на пиратов. Так действует номенклатурная магия.