– А я за Старшину не сойду? – Женщина нахмурилась, и я понял, что вешать меня, наверное, будут на бушприте. Причем, может, и не за шею.
– Простите за скудоумие! – От неловкости моя речь становилась не в меру куртуазной, и я ничего не мог с этим поделать. – Невзгоды долгого пути заставили вашего собеседника стать глупее, чем он был благодаря родителям и образованию. Увидев перед собой такую женщину, я не мог допустить, что…
– Баста! – резко оборвала она. – Говори скорей, что надо. Работы у меня до холеры.
– Мне сказали, что у вас могут найтись лекарства.
– На больного ты не похож. Разве что на голову немного.
– Мой друг. Ему нужна срочная операция.
– Операция? А почему на заправке не купил?
– У нас с матерью Татьяной возникли религиозные расхождения. – Я смолк под взглядом Старшины.
– Что будешь резать? – кратко спросила она.
– Надо отнять ступню. Я не доктор, но понимаю, что обезболивающее нужно. Бинты. Антибиотики. Много антибиотиков.
– Ступню отрезать? – Ее лицо выразило крайнюю степень удивления – примерно на миллиметр поднялась левая бровь. – Ну-ну.
Она хлопнула конторской книгой с таким видом, как будто я не выполнил квартальный план по центнерам с гектара, отошла в угол и открыла сейф. В его утробе мелькнул небольшой запас цинка, бутылка черного «Джонни Уокера» и коробка с красным крестом. Покопавшись там, Пиратка вернулась к столу с двумя скляночками, большей и меньшей, жгутом, ниткой, иголкой, хромированными ножницами и несколькими одноразовыми шприцами.
– Вот все, что понадобится. Помогаю, потому что у меня тоже религиозные расхождения со стервой с заправки. Во-первых, новокаин. Ничего сильнее нет. Сделаешь инъекцию внутримышечно, наберешь через пробку до этой черточки. Только водой пробку промой. Сколько твой друг весит?
– Килограммов двадцать.
– Тогда треть от этого. Стоп. Двадцать кило? Ты с карликом, что ли, бродяжничаешь? – снова вскинула она бровь.
– Это собака. Она умрет, если я ей не помогу.
– Собака? Дорогой, наши лекарства для людей. – Она закрыла баночки рукой.
– Она – человек. Просто превратилась в собаку. – Меня понесло. Столкнувшись с перспективой утратить лекарства, я пошел ва-банк. А когда понял, что ляпнул, идти на попятный было уже поздно, осталось только зажмурившись нестись вперед. – У нас в Грушевке все так делают. Мы научились этому у невров.
Дальше произошло что-то совсем непонятное. Железная леди, которая должна была рассмеяться мне в лицо и спустить с лестницы ударом ноги, внезапно заинтересованно собрала брови у переносицы и серьезно спросила:
– И сложно это? Можешь научить?
Я не знал, как ответить. Разум настаивал на том, что надо давать задний ход и объяснить, что я выразился фигурально, что просто Герда – такое же важное для мира создание, как и человек. Но опыт, приобретенный в дороге, подсказал, что надо держаться версии, которая подействовала.
– Я сам не умею. Но если собака выкарабкается, она нас научит.
– Ну тогда хорошо, – Старшина кивнула. Мне показалось, что она даже больше начала меня уважать после той чепухи, которую я ей наплел. – Нож у тебя, я думаю, есть. Не совсем же ты тупой. Ножницами уберешь лоскуты кожи и мясо с костей. До того как начнешь, затяни лапу жгутом. Кость пилить надо?
От одного этого вопроса мне стало тошно, и я покачал головой. Будем считать, что необходимости пилить кость нет. И она никогда не возникнет.
– После операции начнешь колоть цефазолин. Та же доза, что и с новокаином. Инъекции внутримышечно, каждые шесть часов. Хватит на полный курс.
– Слушайте, – я смотрел на шприц, ножницы и баночки с лекарствами, – я понимаю, что вы очень заняты. Но, может быть, вы могли бы мне помочь? Ведь вы, кажется, опытный медик.
– Это я опытный медик? – Старшина колебалась буквально секунду. – Просто я тут вынуждена всем руководить. У одного из наших зуб заболел, надо было вырвать. Не очень получилось. Рана загноилась, вот и пришлось инструкцию к цефазолину читать.
– Ну вот! Вы хотя бы обезболивание могли бы сделать.
– Ты не понял, бродяга! – Она сжала зубы. – Я операций созданиям со сверхспособностями не делаю. Может быть больно. Тот, с зубом, до сих пор меня боится. Поэтому не хочу, чтобы твоя подруга в собачий кал меня превратила.
Я понял, что моя хитрость теперь работает уже против меня. Ожидаемо.
– Хорошо. Сколько это будет стоить?
– Полторы тысячи «зарядов». – Она ответила так, будто предварительно сверилась с прейскурантом. – Задаток не меньше тысячи, остальное можешь потом занести.
– Сколько? – выдохнул я ошарашенно.
– Полторы тысячи. Это себестоимость, если покупать на заправке. А что такое? – Она обиженно выпрямилась. – Ты думаешь, я нажиться хочу? На лекарствах?
Я сбросил с себя легкий рюкзак и стал вытряхивать все запасы цинка, которые там оставались. Старшина собирала их в кубы по сто «зарядов» и сдвигала к краю стола. Подсчет не занял много времени. Время, когда я был неимоверно богат, осталось в прошлом. Тысяча триста двадцать две единицы. Старшина смотрела на меня с сожалением.
– И далеко ты с таким запасом денег собирался дойти?
Мои планы уже давно стали выглядеть настолько странными, что рассказывать про них людям, отнюдь не витающим в облаках, мне показалось бессмысленным.
– Хорошо, давайте я возьму только новокаин и половину антибиотиков.
– И как ты без денег дальше пойдешь?
– Мне цинк не нужен. В Городе Света живет человек, который мне много должен. – Я снова соврал – боялся, что она заберет новокаин.
– Бери все лекарства, бродяга. В антибиотиках то погано, что они не действуют, если весь курс не проколешь. – Ее глаза почти яростно светились, когда она озвучивала свое разрешение. – Когда-нибудь занесет тебя на наш элеватор – научишь, как в собаку превращаться. Когда сам научишься. Лечи свою подругу.
Я спускался по лестнице растерянный. Добро в людях всегда производит большее впечатление, чем зло. Его как-то меньше ожидаешь.
То, что было дальше, напоминало дурной сон – так бывает с неприятными вещами, которые судьба заставляет тебя сделать только один раз. Герда спала с полуоткрытыми глазами – будем называть это сном, хотя слова «потеря сознания» или «лихорадка» лучше описывали ее состояние. Я вымыл руки, нож и ножницы. Смазал их остатками Teacher’s. Застелил постель целлофановым пакетом, в котором хранил в рюкзаке белье. Распечатал шприц. Сделал две инъекции в ткань вокруг будущего разреза. Затуманенный разум задался вопросом, нужно ли колоть новокаин в ссохшуюся и пожелтелую лапу, от которой воняло гнилью, но я как-то вовремя очухался, сообразив, что там никакой чувствительности уже не осталось.
Потом я надрезал кожу по кругу – это было похоже на отделение кусков шерстяного ковра, и вот за это неодушевленное восприятие мне и нужно было держаться. Но под ковром показались сухожилия, они напоминали тонкие разноцветные ленточки – одни розовые, другие белесые, – дальше, за ними, шла электропроводка – синеватая изоляция, сделанная, скорее всего, из пластика или из чего там раньше делали изоляцию для проводов. Как только я разрезал один из проводков, оттуда полилась горячая, черная сгущенка, и запахло, как на рынке, там, где торгуют тушами, и случилось это потому, что я забыл про жгут.
С третьего раза я смог обмотать ей лапу, а затянуть было сложно, пальцы скользили по липкому от крови жгуту, а крови становилось все больше и больше, хорошо, что застелил чужую постель целлофаном, и вот пульсация из провода остановилась, я резанул дальше, там был разбитый фарфоровый стержень, я счистил осколки и, поддев ножом, отделил мертвую оконечность лапы. И Герда вдруг заскулила, не приходя в сознание, и именно в тот момент, когда ссохшаяся, мертвая ступня повисла у меня на ноже, мне стало плохо.
Никаких там туманных трюков с головокружением и потемнением в глазах. Просто в комнате стало слишком душно. Не жарко, а именно душно. Я вдыхал, вдыхал полной грудью, но это не помогало, пол продолжал уходить из-под ног, а ком внутри не таял. Когда наваждение закончилось, я обнаружил себя сидящим на полу с вытянутыми руками – даже не осознавая происходящего, я боялся прикоснуться к чему-то, чтобы не утратить условную стерильность рук. Придя в себя, я неожиданно техничными движениями перевязал сосуды, сшил кожу, сформировав вокруг кости аккуратную культю. Наконец я снял жгут, вколол цефазолин, наложил повязку.
Вымыл руки и опустошенно сидел рядом с собакой. Не заметил, как вот так, сидя, заснул. Пришел в себя с относительно свежей головой, но не смог разбудить собаку. Она дышала быстро и была такой же горячей, как до операции. Как я ни чесал ей загривок, как ни звал, девочка не приходила в сознание. Я сделал ей еще одну инъекцию цефазолина, уже начиная осознавать неизбежное.
Я гладил Герду по голове и рассказывал про чудеса, виденные мною в прежних путешествиях, пока она не умерла. Если бы я не ушел из Грушевки, Герда прожила бы гораздо дольше. Я был виноват в ее смерти, причем виноват многократно: моя вина была в том, что она попала в капкан, в том, что я не помог ей раньше, не добыл необходимые лекарства.
О чем я думал, когда вспоминать клацнувший капкан, полные обиды глаза или случай на заправке становилось невыносимо?
О том, что Герда снова увидела месяц и звезды. О том, как она поднимала нос и жмурилась, а ветер играл в ее шерсти. О том, как мы брели сквозь туман. О том, как она глотала ту полендвицу.
Я улыбался. Улыбался.
Тетрадь третья
Раздел первый
Перелив оставшуюся воду из рукомойника в термос, я оставил на столе баночку с неиспользованными антибиотиками. Пойдет в зачет за недоплату за лекарства. Засунул ружье в легкий рюкзак, приклад уперся в дно, половина ствола торчала снаружи. Идти так будет удобней. Но вспомнил про монстра, от которого пришлось защищаться в тумане, и все-таки переместил оружие из рюкзака на плечо: так безопасней.