Поднял потяжелевшую собаку и вышел во двор, неся ее на руках. Меня сразу обступили молчаливые фигуры хлеборобов – каким-то образом новость о моем горе облетела Элеваторы и пекарни. Кто-то хлопал по плечу, кто-то начал рассказывать дурашливую историю, стремясь поднять мне настроение.
Компания вела меня за ворота, где в небольшом отдалении виднелись силуэты старых дубов. Под дубами стояли одинаковые деревянные обелиски с табличками, и я понял, что из-за отдаленности и бедности поселения покойников тут до сих пор хоронят, а не сжигают. Они не боятся грабителей могил, не слышали про распродажи имущества покойных – в минских полисах они некоторое время тому назад были популярны.
Под ветвями старого дерева уже была подготовлена яма. Хлебороб, в котором я узнал Петрока, прыгнул вниз и принял из моих рук тело. Остальные, натренированные на зернотоке, в несколько минут забросали глиной мою девочку. Появился Повар. И пока мы возвращались к ограде рабочей деревни, он утешал меня так:
– Как это ни банально, но просто нужно время. Все заживет. Надо просто подождать. Лучше – побыть среди людей. Будем рады помочь с работой. Заработки у нас не очень, но сколько-то зарядов можно с собой унести.
– Нужно идти, – решительно отверг я предложение, отметив, что почти в каждом месте, где я останавливаюсь, появляется искушение, которое сбивает меня с пути. Подумав, добавил то, что раньше казалось не самым важным:
– Там, на дороге, между заправкой и Элеваторами, свинорылые порезали троих людей. Я пытался спасти собаку, поэтому не позаботился об останках.
– Мы позаботимся. Но надо засветить эту новость Оракулу. Тот участок дороги считался безопасным. Нужно предупредить остальных, чтобы они были готовы к нападению. У нас нет своей световой башни. Так что, если встретишь деревню с башней, попроси людей передать это Оракулу.
Мы попрощались, и, уже далеко отойдя, я поймал себя на мысли, что надо было купить хлебцев в дорогу. Но потом вспомнил, что денег у меня не осталось. А позволять им помогать мне еще раз было уже не по-человечески. Поэтому я просто пошел вперед.
Утрата Герды привела меня в сомнамбулическое состояние: после исчезновения создания, о котором я должен был заботиться, все мои собственные заботы показались несущественными. Рюкзак ничего не весил. Вода у меня была. Шлось легко и пусто. Возвращаться назад к тому месту на тропе, где я рассыпал свое богатство, казалось нецелесообразным. Не только из-за осознания, что богатство то уже подобрано другими путешественниками, но и из-за нежелания поворачивать назад.
Заботиться о себе казалось сейчас чем-то комичным: я не был ранен, и если что-то и волновало меня по-настоящему, так это мысль о батарейках в налобнике. Когда они кончатся, я окажусь в полной темноте. И даже по заброшенным хатам мне придется шарить, доверяя только собственному зрению. Если в животе просыпались остренькие коготки голода, царапающие внутренности, я делал несколько глотков воды. Это помогало какое-то время ни о чем не думать. Из помощника в размышлениях ходьба стала способом сохранять тишину в голове. Я шел, и этого было достаточно. Мертвых не поднять.
Вскоре одеяло облаков у меня за спиной откатилось настолько далеко, что стала видна Большая Медведица. Полярная звезда сзади, Орион – впереди. Это все, что мне нужно было знать о направлениях. С той минуты, как из-за облаков открылся космос, Орион не поменял своего положения над полями, но я уже не помнил, должны ли созвездия как-то перемещаться в течение ночи или нет. В конце концов, на фоне поведения Луны это было не главным. Луна выглядела так, будто ее проецировали на небесный свод, забыв правдоподобно анимировать.
То, что я отошел уже далеко, я понял по тому, насколько большой стала изумрудная звезда впереди и чуть справа. Отсюда стала заметна ее особенность: чередование вспышек и затемнений, обычная, казалось бы, световая азбука, происходило тут с нечеловеческой скоростью. Световой передатчик мелькал так, как мелькают пульсары в небе. Не знаю, чья рука могла бы зажигать и гасить свет с такой пулеметной скоростью. Созерцание трепещущего света несло ощущение тревоги, которую испытываешь при взгляде на то, что не можешь объяснить.
Потом вспышки стали менее заметными и наконец исчезли совсем, пропали и звезды. Я пригляделся: к месяцу пристала черная лепешка тучи. Под ней было какое-то помутнение, будто, проползая по Млечному Пути, туча своим задком подняла ил со дна.
Вынырнув вскоре из оцепенения, я понял, что шелест, наполнивший лес вокруг, – это дождь. Холодные капли, которыми небо тут сыплет неведомо сколько времени, превратили землю в вязкое тесто. И легче было слепить на этой тропинке большой грязевой каравай, чем продолжать использовать ее по назначению. Каждый шаг требовал удвоенных усилий, приходилось вытягивать засасываемые грязью ступни, которые глина отпускала с жадным чавканьем.
Ноги в изношенных военных ботинках промокли. Влага прокралась через изломанные долгой дорогой подошвы, пробралась через две пары шерстяных носков и теперь леденила ступни. Пальто намокло и стало настолько тяжелым, будто я снял его с бронзового памятника Ленину. По лицу текли реки, вода заливала глаза. Зонта у меня, понятое дело, не было.
Меся ногами грязь, я выбрался на асфальт. Идти стало проще, не было необходимости вытаскивать ноги из мягкой трясины, я ощущал возвращение позабытого холода. Пока рюкзак был нагружен, а воздух сух, мурашки не бегали по спине. Сейчас начало подколачивать: трясло ноги, руки, плечи, а про костер не приходилось даже мечтать – мокрый бурелом был пригоден разве что для того, чтобы выжимать из него воду. Следовало как можно быстрее преодолеть завесу дождя и выйти на сухое место. А уж там искать возможность согреться и высушить одежду и обувь. Но туча, которая выглядела такой маленькой в небе, все не кончалась, как будто была заколдована, как будто неким магическим образом изменяла форму и вытягивалась в ту сторону, куда я двигался.
Вскоре влажная тьма слева осветилась тремя огоньками, этакий «пояс Ориона». Покружив перед глазами, выскочив из-за занавеси водных струй мне под ноги, «пояс» оказался электрическими огнями над входом в небольшой придорожный шинок. Третья звездочка мерцала немного поодаль, с террасы в левом крыле харчевни. Широкие двери были гостеприимно распахнуты, в проеме на табурете сидел не обделенный шириной плеч вышибала в белой рубахе. Рядом с ним стоял старый мангал с угольками – так верзила грелся. Весь его вид контрастировал с поэтическим названием этого места, написанного буквами, стилизованными под капельки влаги: «Отец Дождя». Название помогло мне понять, что дождь тут является явлением географическим, а не метеорологическим.
На лице дылды можно было без труда прочитать его литературный бэкграунд: брошюру «Боевые техники Китая», роман «Мы сражались за Шаолинь», биографию Брюса Ли и инструкцию по использованию ЗРК С-500. Все это, в совокупности с крупнокалиберным пулеметом, который был развернут на стационарной установке на втором этаже шинка, давало понять, что к вопросам безопасности тут относятся серьезно. Когда я вошел в сектор обстрела его глаз, он лениво поднял голову и даже попытался улыбнуться, приветствуя меня. Еще доля секунды, и он бы пригласил меня внутрь. Но потом его глаз, наметанный не только на оценку безопасности, но и платежеспособности гостей, сообщил ему обо мне нечто такое, от чего он снова уставился вниз, словно показывая, что я – не клиент «Отца Дождя». И в случае попытки проникнуть внутрь фейсконтроль я не пройду. Не знаю, что тут сработало: мое разодранное под мышками пальто, моя намокшая шапка или разлезшиеся ботинки, многослойно заляпанные глиной.
Я постоял у входа с минуту, раздумывая, стоит ли завести с ним разговор и спросить, могу ли я чем-то помочь на кухне или по хозяйству за право погреться у камина. Но то, с какой принципиальностью верзила на меня не смотрел, позволяло понять, что единственным исходом подобной коммуникации может быть мое унижение. Поэтому я пошел дальше под водопадом дождевых капель, не оглядываясь на гостеприимный дом, на горячие угли, на близость постели, за которую мне нечем было заплатить, и горячей еды, доступность которой определялась не расстоянием, а состоянием финансов.
– Этот дождь скоро закончится! – сказал хрипловатый голос слева, и я замер. На веранде рядом с настольным диодником, стилизованным под садовый фонарь, виднелась мужская фигура. Незнакомец продолжил, обращаясь ко мне:
– И если дождь скоро закончится, не лучше ли переждать его за беседой?
Я остановился в нерешительности. Не было уверенности, что меня приглашают в этот не самый радушный шинок. Да и тезис о том, что дождь лучше переждать за беседой, может не означать готовности обитателя веранды со мной беседовать. Может, это просто теоретизирование человека, упивающегося своим комфортом.
Тут все мое существо пронзило ощущение, будто все это – темнота, дождь и разговор с фигурой у фонаря – со мной уже случалось. Я открыл рот, силясь ответить, и, как это случается во время дежавю, внезапно понял, что точно знаю, что именно должен сказать. Как будто я попал в колею и двигаться можно только в одну сторону:
– Разве дождь, туман или облака теперь не навечно?
– Этот дождь скоро закончится, – повторил мужчина. Я заметил, что его рука сделала приглашающий жест, мне действительно предлагалось присоединиться к нему на веранде. Я подошел ближе и заметил, что к столу ведет еще несколько ступеней. За спиной незнакомца стояли две жаровни с углями, тут было сухо и тепло.
– Присаживайтесь. Сейчас будем есть. – Он кивнул на стул рядом с жаровней. Я быстро сбросил рюкзак, пальто и шапку, расправил их на стульях невдалеке от углей. Пусть подсохнут хоть немного.
Снова ощущая, что говорю что-то уже однажды сказанное мной, я произнес:
– У меня нет денег, чтобы заплатить за ужин.
Хозяин террасы махнул рукой, мол, глупости, не берите до головы. Когда я устроился рядом, из черного проема к нам вышла старая женщина. Она поставила перед моим собеседником блюдо с крупной рыбой, обложенной запеченным картофелем. Рядом с блюдом она положила вилку и рыбный нож – серебряная лопаточка, а не лезвие.