– Проблема с информацией в том, что люди, которые сами ничего не видели, рассказывают об этом людям, которые ничего не хотят знать. Отсюда следует, что информации без манипуляции не бывает.
– Слушайте! – Я утратил терпение. – Это все очень интересно, и вы – очень остроумный критик общества и медиа, но нужно сделать так, чтобы, ступая на тропу рядом с Элеваторами, люди снимали оружие с предохранителей.
– При этом вы же сами рассказывали, что свинорылых пуля не берет, – вставил он ернически.
– Увы!.. Я так понимаю, что других возможностей, кроме как вышка в Городе Света, вы не знаете?
Мой собеседник потрогал пальцами костяной амулет, который кожаным шнуром крепился к клапану кармана его пиджака. Амулет напоминал несимметричную звезду, сделанную из шести соединенных друг с другом акульих зубов.
– Вот что, – наконец отрезал он, – если хотите, расскажите Оракулу про это событие лично.
– Что вы имеете в виду? – удивился я. – У вас есть переносной световой передатчик?
– Да просто пойдите и поговорите с ним, – заявил Самуэль таким тоном, будто сам неоднократно виделся с Оракулом.
– Погодите. Мне много раз говорили, что Оракул – не человек. Что он – световой столб.
– «Говорили», – передразнил он меня.
– Столб света, который все знает, потому что должен все знать. При этом живет он на высокой башне в несколько километров высотой.
– Среди темных людей, – он сделал ударение на прилагательном, – действительно распространены предрассудки, согласно которым «Оракул» – что-то вроде разговорчивого огонька со сверхспособностями. На самом деле Оракул – это довольно примитивный осветительный прибор, установленный на старой телекоммуникационной вышке А-четыреста. Которая достигает нескольких сотен метров в высоту, а, конечно, не «многих километров». И занимается этим осветительным прибором… Хотя я вам все удовольствие порчу!.. Рядом с изумрудной звездой, которую вы наверняка уже заметили на горизонте, есть огороженное металлической сеткой поле. Там стоят предостерегающие знаки, но не обращайте на них внимания. Вышку держат двенадцать тросов, на каждом огонек определенного цвета. В бетонном постаменте рубинового троса есть спуск, рядом с ним – короб с кодовым замком. Нужно набрать: три, четыре, девять, пять, восемь, шесть, девять – это откроет проход в подземелье, где и живет Оракул.
Я задвигал губами, запоминая комбинацию цифр. Записать ее было не на чем, если не считать сокровища, которое я носил на сердце в серебристой визитнице. Но на нем точно не стоило ничего калякать. Самуэль поднялся, держа кожаную сумку у груди, – он сделал это так неожиданно, будто за ним внезапно приехал его «Харли-Дэвидсон».
– Пришло мне время идти.
Я удивленно развел руками. Никто уже не носит часы, а значит, опоздать куда-то невозможно. К тому же он обещал, что дождь скоро кончится, и непонятно, куда он собрался, пока лить продолжало в обе ноздри.
– Подождите, выйдем вместе! – предложил я «Мише».
– О нет! Вам надо отдохнуть. Там, – он кивнул на окна комнаты за террасой – найдете постель. Она оплачена на один полный сон, но я ею не воспользовался. Отдохните как следует. Завтра вас ожидает долгий переход. К тому же – знакомство с Оракулом. Лучше отоспаться. А я – прощаюсь!
Ковбой кивнул, придерживая шляпу пальцами правой руки, и уверенно шагнул в водопад. Секунда – и он стал невидим в черных струях, летевших с небес. Я успел отметить, что у этого чудака не было оружия. Пока он сидел рядом, я думал, что его рычажный винчестер, наверное, ждет его в комнате. Но он ушел, и я даже не успел спросить, как он выживает без хорошего ружья.
Я проглотил остатки пищи – после того, как исчезла необходимость манерничать с рыбой, она показалась еще более вкусной. Вымыл руки под дождем и осторожно заглянул в комнату. У меня было чувство, что, как только я войду в нее, рядом со мной сразу же возникнет вышибала в белой рубашке, который молча использует мое тело для отработки боевых удушений. Но за дверью меня ждал теплый сухой номер в стилистике винтажного хюгге – о чудо! – с горячей водой, льняными простынями, массивным шкафом, в котором вместо одежды хорошо бы смотрелись корабельные якоря. В ногах неразобранной постели – горка белоснежных мохнатых полотенец.
Затянув внутрь рюкзак, двустволку и влажное пальто, я сразу же предался тому занятию, которому неизбежно предается любой профессиональный бродяга, как только находит комфортное, сухое и теплое лежбище с горячей водой.
И вы не путешественник и не знали тягот бродячей жизни, если сейчас подумали о горячей ванне и возможности затем сладострастно поваляться в чистой постели с вытянутыми ногами и ничем не нагруженной спиной.
Где там! Занятие, которое меня ожидало, называлось постирушками. Мне необходимо было смыть дорожную грязь и пот с футболок, носков, рубах. И все шло хорошо и весело до тех пор, пока я не содрал с себя свитер и не окунул его в ванну. И не увидел, как вспыхнули розово-рубиновым запекшиеся на нем после той операции пятна. И только тогда, сидя в тепле, после сытного ужина, собираясь отдохнуть и выспаться, я горько заплакал и не мог остановиться, глядя на смываемую водой кровь Герды.
Потом я выжал одежду и развесил ее по деревянным стульям, выстроив их рядом с горячей печью. Закончив, я почувствовал такую усталость, что еле заставил себя залезть в ванну, чтобы смыть дорогу. Наконец, прикоснувшись головой к свежей наволочке, я ощутил запах стирального порошка и деликатной отдушки: все же «Отец Дождя» был постоялым двором высшего класса.
Я хорошо выспался, во сне продолжая разговоры с Самуэлем, и сейчас не смог бы точно сказать, что он сказал мне в действительности, а что мне только приснилось. Так нередко случается, когда реальность оказывается более дружелюбной, чем ты ожидал. Или когда встречаешь людей, больше подходящих миру снов.
Встав с кровати, я заметил, как изменилась звуковая картина вокруг. Я раскрыл окно и кивнул с тем видом, с каким тревожный покупатель убеждается у контрольных весов на рынке, что нет, его не обвесили ни на грамм. Дождя на дворе не было. После таких пробуждений уместно бывает проснуться еще раз.
Раздел второй
На веранде меня ждал бумажный сверток с эмблемой «Отца Дождя», тисненной на настоящем красноватом сургуче. Прощупав его, я опознал внутри два тепловатых ланч-бокса из мягкого пластика. В таких раньше китайскую еду продавали с доставкой на дом недешевые рестораны.
Отметил про себя, насколько удачный это способ вежливо показать гостю, что пора сматывать удочки: с одной стороны, тебя никто не гонит в шею и даже предлагают еду в дорогу. С другой – если задержишься надолго, еда остынет, да и сама тщательная упаковка красноречиво намекает: повар и хозяева ожидают, что поглощать еду ты будешь, уже отчалив.
Печка, к счастью, высушила всю мою одежду. Быстро собравшись, я вышел в темноту. Сейчас, когда дождь закончился, хорошо была видна звезда Оракула, хотя луну и часть созвездий все так же скрывала туча. Самуэль смог неведомым образом предсказать, что из тучи перестанет лить, но, как и всё в недвижимых небесах, туча никуда не сместилась. Ветерок остался в районе заправки, во влажном лесу царила молчаливая задумчивость.
Первая часть пути прошла в споре между двумя базовыми желаниями: протопать как можно дальше, не устав, или все-таки заглянуть, что же мне такое приготовили, пока оно не остыло. «Не спеши, балбес, нажрешься – идти станет труднее», – шипел я внутреннему гедонисту. «Вот остынет вкуснятина – будешь кору с сосен грызть? Надо хотя бы глянуть, что там!» – возражал гедонист аскету. Гедонист, конечно, победил – он всегда побеждает в дороге, пока заботы долгого пути не срежут с него последний жир и они с аскетом не сольются в одну сущность. Самым сложным оказалось найти сухое место для привала – затяжной дождь вымочил тут каждый сантиметр почвы, и, уже выйдя из-под тучи, я шел вдоль ручьев, которые растекались от «Отца Дождя».
Наконец я вышел к хутору – четыре дома, три – с забитыми окнами, один, похоже, был заселен и после наступления Тьмы. На заборе что-то было нарисовано белой краской из баллончика. Я зажег свет и увидел две точки и дугу с опущенными вниз уголками. Грустный смайлик – кажется, когда-то этот знак называли так. На всякий случай ощупал увядшую и пожелтелую травку световым лучом – не хотел попасть в капкан или на растяжку. Что-то же имел в виду тот художник, изображая именно здесь знак печали.
Дверь была заперта на навесной замок, ломиться в хату, имея с собой теплую еду, не имело никакого смысла, поэтому я направился к сараю для дров. Поленница была накрыта листами шифера, кроме того, под навесом стояло полено с воткнутым топором. Я вытащил топор и, не снимая ружья, сел на сухую чурку.
В «ссобойке» оказалась коллекция рисовых пельменей, залитых сычуаньским соусом. Мясо имело вкус настоящей свинины, щедро сдобренной перцем и травами. Во втором боксе я нашел кисло-сладкую лапшу с кусочками, имевшими фактуру курятины. И палочки из лакированного кипариса. Всасывая китайскую вермишель, я заметил на одном из дубовых столбов загородки с дровами очередное изображение грустного смайлика. Стрелка рядом со знаком указывала куда-то за сложенные дрова.
Жадно жуя лапшу, я зажег налобник и просунулся в щель между забором и сараем. Там была дорожка, выводящая за забор. Я уже собирался повернуть назад, когда в свете моего фонаря проявился прямоугольный провал в земле. Подошел ближе и заметил лежащую в жухлой траве у ямы двустволку. Справа были насыпаны два холмика в форме могил. Песочек на них местами обсыпался, но форму держал. Я рассмотрел кресты – сначала один, потом второй: струганая сосна, четыре гвоздя, поверх примотаны проволокой кусочки бересты, на которых угольком выведены надписи. На первом кресте – «Галина, жена», на втором – «Снежана, сестра». И годы жизни с одним и тем же годом смерти – тем, когда пришла Ночь и время остановилось. Галине – восемьдесят четыре. Снежане – девяносто два. Закинув палочки в коробку с лапшой, я подошел к яме. У ее изголовья тоже был установлен крест, подпись на перекладине сообщала: «Дед Василь», на момент смерти – восемьдесят девять лет. Ниже прибит кусок бересты с лишь бы как накорябанными маленькими буковками. Мне пришлось обойти земляной холмик с воткнутой в него лопатой и стать впритык к кресту, чтобы разобрать написанное: