Нечего есть.
Не за что купить.
Не умею так жить.
Прочитав, отступил и оперся на лопату, не до конца осознавая, что тут произошло. И увидел еще один печальный смайлик, выведенный прямо на траве. Две пустые гильзы от патронов двустволки лежали на его «глазках».
Наконец я догадался подсветить дно ямы – и уронил свою лапшу на пол. В незакопанной могиле свет выхватил ботинки и линялое стариковское галифе покойника, который и был, похоже, этим «дедом Василем». Я сразу же отвел фонарь, чтобы не беспокоить мертвого.
Поднял ружье, переломил. В стволах один патрон целый и стреляная гильза от второго.
Не умею так жить.
Столбик света снова уперся в выведенный на траве смайлик. Маслянистый росчерк белого пульверизатора превращал сцену тройного самоубийства в произведение современного искусства. Это был не просто призыв обратить внимание на важную деталь, проясняющую ситуацию. Это была подпись художника. Под произведением в жанре appropriation, которое он изготовил из чужого горя. Прохожие, побывавшие здесь раньше меня, подходили, качали головами и шли дальше, «затронутые» искусством. Они вели себя как зрители, посетители галереи. Какая точная демонстрация того, во что превратилось искусство перед тем, как культура исчезла! Ни сочувствия, ни человечности. Только игра на чувствах. Только грустные смайлики. Или веселые – какая разница.
Первую лопату песка я кинул на белый росчерк рядом со стреляными гильзами. Достал целый патрон и поставил ружье рядом с крестом деда Василя. Уперся в песочный холмик и ссыпал его внутрь, в яму. То, что осталось, быстро сбросил лопатой вниз, закрывая могилу. Сформировал насыпь. Задумался, правильно ли сделал, ведь теперь тела могли откопать томб райдеры в поисках сокровищ. Но потом понял, что записка деда Василя будет охранять покойников от мародеров: понятно, что ловить тут нечего. Можно унести разве что мою недоеденную лапшу.
Вернувшись к поленнице, стесал топором со столба смайлик со стрелкой. То же самое сделал и со знаком на входе. Искусство не прошло проверки аудиторией.
Вышел за ворота, растирая зудящие мозоли на ладонях. Вот и поел, дурачина. Туча «Отца Дождя» осталась далеко за спиной, наверху дышало чистое звездное небо с иллюминатором луны, прикрытым черной заслонкой. Бежал через черный бархат покемон Ориона. Черный горизонт под алмазными небесами выглядел как берег, с которого можно было бы прыгнуть вверх в звездное озеро.
Я брел и думал о том самом алгоритме, который почему-то определил для деда Василя, бабы Галины и бабы Снежаны именно такой конец. Интересно, какими такими своими поступками они это заслужили? И как такое может считаться справедливым?
Изумрудный огонек был уже совсем близко, настолько близко, что его сияние бросало зеленоватые отблески на сосновый лесок невдалеке. Из темноты вырисовывалась башня – огромный металлический штырь, который вознес световой маяк высоко, под самый небесный живот. Дорога тут забирала левей, к Оракулу нужно было идти через чащобу. Я обратил внимание, что с тропинки никаких ответвлений в ту сторону нет – почва не была исхожена, люди обходили стороной место жительства пророка. Включил фонарик, чтобы, пробираясь через заросли, не выколоть себе острой веточкой глаз. Включил и отметил, что свет стал слабее: цинк подсел и скоро совсем скончается.
Лес тут стал совсем нехорошим – ниже, темней. Чем ближе к вышке, тем больше попадалось сухих сосен, потерявших кору и иголки. Они стояли, будто окаменевшие гидры. К их потрескавшимся щупальцам, как черные бородавки, прилепились многочисленные шишки. Бурые колючие лапы оголившегося сосняка походили на пустынные колючки. Вокруг гигантской башни лес был не выше человеческого роста. Ни одной сосны с прямой спиной, все – прибитые к земле, выкрученные, чуть ли в узлы не завязанные. Под ногами дыбились омертвелые корни – какая-то сила и их заставила конвульсировать. Идти приходилось с большой осторожностью: корни цеплялись за ботинки, норовили сбить с ног, толкнуть на острые ветви.
Я шел через мертвый лес, и было мне неспокойно. Ведь Самуэль не уточнил, кто он такой, этот Оракул. Человек? Или какое-то другое создание? Если проржавевшая, выкрашенная красным и белым металлическая вышка своей неказистостью постулировала, что ее построили человеческие руки, то излучавший зеленый свет изумруд допускал, что ее питает какая-то нездешняя энергия. И управляет им, возможно, существо не из мира людей.
Со времен, когда в литературе впервые возник концепт пришельцев из космоса, через богатую фантастическими сюжетами мечтательную прозу XIX столетия и до предапокалиптических фильмов о контакте, наше представление об инопланетянах сильно изменилось. Когда-то пришельцы появились именно на том фрагменте реальности, который французские просветители освободили от Бога. Поскольку необъяснимых вещей на свете осталось много, а говорить о Творце после подколок Вольтера было уже не модно, пришельцы – марсиане, сатурняне и прочие – сначала вытворяли с людьми разнообразные чудеса, параллельно обучая их «правильно» жить. В двадцатом веке пришельцы начали пугать, переместились в катакомбы хоррора – для того, чтобы в нашем столетии стать равными партнерами в диалоге о гаджетах. Можно сказать, что человечество вошло в эру Ночи, вообще ничего не боясь.
Но сейчас, продираясь через выродившийся лес, я вспоминал одну за одной все страшилки про пришельцев и контакт – от «Белой сороки» Барщевского до «Соляриса» Лема. Когда, наконец, непролазная чаща уперлась в металлическую сетку, я уже совсем не был уверен, что хочу через нее перелезать.
Железный штырь, на котором размещался мигающий изумруд, стоял посреди большого плоского поля, то тут, то там изрытого круглыми ямками, рядом с которыми лежали темные мешки. Поддерживаемая толстыми тросами башня возносилась в далекую высь и к тому же не имела на верхушке никакой платформы. Даже если бы туда сумел забраться человек, продержаться наверху он бы точно не смог. При мысли о технологии, которая – в нашем-то мире – позволила бы управлять маяком на расстоянии, начинала кружиться голова. Сервопривод? Тросик, приделанный к кнопочке на сильном фонаре? А чем этот фонарь питается? Батареечками? И сколько раз в час надо менять их, чтобы поддерживать такой пронзительно мощный свет?
Меня удивила ограда башни. В нашем темном мире, если есть забор и рядом с ним нет пулемета, этот забор обязательно проломают. Просто чтобы продемонстрировать победу хаоса над порядком, анархии над ограничениями. В этой ограде не было повалено ни одного столба, а хлипкая рабица, крепившаяся к столбам традиционным способом, не была прорвана или расплетена. А ведь и столбы, и металлическая сетка недешево стоят в наши дни, когда вокруг любого живого поселения требуется возвести заграждение.
Немного в стороне, прикрытая зарослями, на прутьях висела табличка. Я направил на нее световое пятно налобника. На желтом фоне рядом с похожим на противогаз черепом и двумя куриными косточками было написано «МИНЫ. ПРОХОДА НЕТ». Оперся на рабицу, почесал голову под шапкой. Какое-то в этом чувствовалось глобальное несовпадение: с одной стороны, необъяснимая внеземная сила, которая погнула лес; изумруд, который без всякого человеческого участия сияет в небе. С другой – примитивные «МИНЫ», будто приковылявшие из музея Второй мировой войны. В такой ситуации более уместно выглядело бы предупреждение: «ОСТОРОЖКО, БЛАСТЕР ФИГАЧИТ БЕЗ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ». Или: «ВНИМАНИЕ, НЕЙТРОННЫЙ ДЕЗИНТЕГРАТОР».
Подбадривая себя таким образом, я вцепился в рабицу и полез вверх. Ноги проскальзывали по маленьким ячейкам, я понял, что сейчас упаду и отстрелю себе двенадцатиперстную кишку. Или что-нибудь еще более необходимое для жизнедеятельности. Снял ружье, достал из него патроны и забросил за ограждение. Туда же полетел и рюкзак. Я швырнул его как можно дальше, чтобы, если там и правда есть какие-то мины, он погиб первым. Рюкзак плюхнулся и подскочил в траве – он, в принципе, был слишком легким, чтобы зацепить даже самый чувствительный детонатор.
Спустился на землю. Сделал на цыпочках несколько шагов. Поднял ружье и свою ношу, старательно все это на себя надел, совершая значительно больше движений, чем требовалось. Ступил раз, потом еще. Кто знает, чем руководствовался Самуэль, когда направлял меня на минное поле. Может, хотел посмеяться, узнав, что очередного беднягу порвало на конфетти. Может, хобби у него такое, отправлять накормленных рыбой людей на феерическую смерть. Может, его цель – все тут разминировать.
Я присел и ощупал руками тот участок земли, до которого мог дотянуться. Нашел: один вылинявший окурок, крышку из-под пива «Оливария», тоже одну. Слишком много примет беззаботного человеческого отдыха для типичного минного поля. Разве что мины тут появились уже после того, как люди перестали пить пиво «Оливария».
Уставившись в ближайшую ямку, рядом с которой лежал куль с соломой, я сделал один, два, три шага. Идти быстро было нестрашно. Уверяя себя, что, если я пойду быстро, мины под ногами просто не успеют рвануть, я продвинулся метров на двадцать. До ближайшего троса, на котором блестела лампочка цвета сахарина, оставалось два броска рюкзака. Шаг, еще шаг – и тут под моей ногой хрустнул детонатор противопехотной мины.
Я представил, как эффектно меня сейчас разбросает по пожухлой траве, но мина чего-то ждала. Не убирая ноги, нащупал ступню лучом фонаря. И увидел в бледнеющем свете темно-зеленую пластиковую вилочку. Кто-то тут хорошенько повеселился. Выдохнул с облегчением. Сделал еще несколько шагов, потом снял налобник, достал батарейки и потер их между ладонями. Фонарю оставалось меньше часа работы, и, если ему вздумалось скончаться именно тут, пусть это случится после того, как я выйду с минного поля. Отдав свое тепло цинку, вставил батарейки и включил. Луч действительно стал ярче, но надолго ли? Я обшарил им фрагмент поля, отделявший меня от троса с рубиновым огоньком.