Машинист был одет очень легко: шорты, майка и вьетнамки. Однако обнаженные части тела не белели в ночи, перепачканные смесью угля, масла и пота до состояния полной неразличимости с его грязной одеждой. Этот человек выглядел отлитым из чугуна. Не потому ли на нашем языке железную дорогу и называют чыгункой?
– С вами по стандартной таксе, – коротко сказал он Караванщику, и в чугуне блеснули белки его глаз и белые зубы. – А это кто?
– Это мой очень хороший знакомый, я вам скажу. Умен, как ребе Элияху бен Шлома Залман, известный также как Виленский гаон. О, да вы, я вижу, не знаете, кто такой Элияху бен Шлома Залман!
– С очень хорошего знакомого семь цинков, десять – если с обратным билетом, – распорядился Машинист.
Наблюдая за его движениями и репликами, я уверился, что этот человек воспитан был не без участия Андрея Платонова. В юности увлекался Хлебниковым и Маяковским. Человек незлой, но вряд ли занимается благотворительностью.
– Извините, пожалуйста, – поклонился я. – Но вот сейчас у меня совсем нет с собой денег. Весь цинк кончился по дороге вследствие множества злоключений.
– Кто без цинка – идет пешком, – коротко заключил Машинист.
– Вы не представляете себе, какой это талантливый человек! – всплеснул руками Караванщик. – Скоро будет Сказителем в Городе Света, можете мне поверить! А мы скоро поедем? Стоять тут небезопасно!
– Если это такой талантливый пассажир, заплатите за него сами, – предложил Машинист. – Семь цинков в одну сторону, в обе стороны – десять.
Реплика железнодорожника не нашла отклика в сердце бывшего ювелира. Человек, который заправлял тремя фургонами цинка, сделал вид, что не услышал предложения.
– Давайте уже поедем! – повторил он без особенного напора.
– Послушайте, – обратился я к перепачканному углем черту. – Я очень люблю поезда. Движение. Котел, похожий на «живот всего трудящегося человечества», как у Платонова. Я всю жизнь хотел проехать на паровозе. Правда, вот как раз сейчас – ну совсем денег нет.
Тот задумался. Что-то шевельнулось у него в сердце. Литература – великая сила.
– Кто без денег – могут ехать на тендере, – он кивнул на прицеп, который помещался за кабиной мастодонта.
Из клубов пара по-импрессионистски вырисовался Команданте. Он снова больше напоминал попа, чем главаря хунты, из чего я сделал вывод, что козлоногие в очередной раз проигнорировали компанию заинтересованного во встрече с ними поставщика энергоносителей.
– Погрузка закончена, – отчитался он. – Готовы цеплять вагон и отправляться.
– А нельзя ли мне присоединиться к вам? – спросил я осторожно, не представляя, что это значит – «ехать на тендере». Комфортного путешествия тендер не обещал.
Команданте покосился на меня, долго колебался, размышляя, стою ли я вообще ответа. Наконец скривил рот и процедил:
– В вагон с цинком допущена только личная охрана Караванщика. Едем без артиллерии, поэтому вынужден отказать.
Я попробовал заглянуть в глаза лысому, но они все время косили куда-то в сторону – очевидно, когда разговор заходил о безопасности денежного предприятия, он становился чрезмерно осторожным и не обращал внимания на сантименты и личные привязанности.
– Может, вы мне хотя бы вернете мое ружье и нож, которые забрал ваш боец? – Я решился об этом попросить, потому что не был уверен, что по прибытии про меня снова не забудут и мои средства защиты не исчезнут по законам военного времени.
– Тоже нельзя, – нахально усмехнулся бородатый. Мстил за «Орден Желтого Дятла»? Или просто вредничал для поднятия настроения? – Напомните про конфискованное в Городе Света.
Мне показалось, что он прямо сейчас отдаст инструкции выкинуть мое ружье и нож из окна вагона в поле, чтобы потом мне впрямь их случайно не вернули.
– Это единственные средства защиты, которые у меня есть! – воззвал я к Караванщику. Но он, кажется, что-то подсчитывал в уме.
Олигарха и Команданте скрыл очередной паровой выдох дракона. Когда белые лохмы рассеялись, они куда-то пропали. Машинист смотрел на меня из окошка. Внутри монстра что-то грохнуло, его нутро вместе с белыми клубами выдало истошный визг, предупреждая, что сейчас слонопотам начнет движение. Сообразив, что локомотив готовится тронуться без меня, я схватился за скользкие от прикосновений железнодорожника поручни и поспешил наверх. Платоновский типаж встретил меня не самой вежливой из виденных мною в жизни гримас. Попробуй я описать двумя словами всю гамму эмоций, которая запечатлелась в облике погонщика стальных слонов, получилось бы «Куда прёшь?».
– Извините, пожалуйста! – заблеял я, понимая, что моя взволнованная манерность резко контрастирует с чугунным стилем жизни этого человека. – Я просто не понял, как это – «ехать на тендере». Где он находится?
Для большей красноречивости я повторял его движения, показывая на заднюю часть паровоза. Вагон, который был за ним прицеплен, представлял собой сплошной параллелепипед из проклепанного черного металла. Ни дверей, ни окон в нем не было.
– По рейке до задника водяного танка, там лестница наверх. – Машинист просканировал меня взглядом, явно сомневаясь, что человек, который любит поезда, может не знать, что значит «ехать на тендере». И добавил, обращаясь ко мне как к умственно отсталому: – Тендер – там, где уголь и вода хранится. Сзади – подъем на платформу. За угольным коробом приступка – можно сесть. Там и поедешь.
По его суровому лицу я понял, что сам Машинист много раз ездил на тендере, как ездили и многочисленные уважаемые им люди. Чтобы попасть на указанную им «рейку», мне пришлось зажечь налобник. Проход был не шире доски, хорошо, что по «тендеру» на уровне рук шел металлический прут, за который можно было ухватиться. Когда я сделал столько шагов, что заскочить обратно на приступку кабины стало решительно невозможно, массивный кит, к которому я был прилеплен, вздрогнул всем своим многотонным телом. Тяги на колесах сдвинулись. Ползунки, золотники, кулисы и дюжина других деталей, находившихся сейчас прямо под моими ступнями, со скрежетом пришли в движение.
Я чуть не слетел с рейки и вскрикнул громче, чем мог себе позволить фанат Платонова и паровых машин. Может быть, Машинист так меня проверял: выживет – поедет, не выживет – будет смазка для колес.
Перебирая потными руками черный скользкий прут, я быстро добрался до кормы этого агрегата. И увидел, что тут даже встать негде: сразу под ногами был зацеп с тормозной магистралью, за ним медленно ползли рельсы.
Паровоз шел рывками – я чувствовал каждое движение колесной тяги. Когда кулиса наклонялась, колеса локомотива выдавали характерное чучуханье. «Чух, чух, чух» – как в детском мультфильме. Это было похоже на езду в машине, которая делает подскок каждый раз, когда поршни в цилиндре идут вверх. Но я не собирался зависать над бездной и стал карабкаться по хлипкой лестнице, ведущей на горб этого кита. «Езда на тендере» воспитывала характер. Наверху оказалась площадка, с двух сторон подпертая водозаборниками и прикрытая черным брезентом. Стянув ткань, я выяснил, что брезент, изначально темно-зеленый, просто был присыпан, как и все вокруг, черной пылью, которую щедро выбрасывала паровозная труба. Под брезентом оказался туристический коврик, заботливо кем-то прикрепленный к металлическим частям тендера. Ухватившись за вспененный пластик, было не так страшно нависать над сопящей громадиной паровоза.
Проехав три сотни метров, монстр выдал еще один паровой выдох и остановился. Сзади с визгом приполз антикварный деревянный вагон. Его окна бросали на откос уютный желтый свет, и подумалось почему-то про Бунина и Агату Кристи. Но не успел я умилиться зрелищу, как буфер вагона врезался в паровозный задник. В промозглом воздухе разнесся звон, слышный, должно быть, даже в Элеваторах. Меня бросило вперед – я чуть не высадил зубы о металл угольного короба.
Внизу засуетились люди, прикрепляя зацепы, прозвучал еще один тоскливый свисток. И, откатившись на полметра назад, паровоз с натугой начал свое неспешное движение к Городу Света. Сначала монстр больше скрипел и тарахтел, чем продвигался вперед. Меня подбрасывало и мотало из стороны в сторону, будто я сидел на галопирующем динозавре. Вскоре в рот набился недогоревший уголь, одежда и коврик подо мной покрылись черным песочком. Но я быстро догадался растянуться на площадке и накрыться тканью. Так пепла на меня попадало меньше.
Монстр шел со скоростью застенчивого человека, который оказался в центре незнакомого города с пронзительной необходимостью найти туалет. Но промежутки между «чухами» стали сокращаться, и в лицо мне ударил ветерок, создававшийся нарастающей скоростью. По мере разгона судорожная работа поршней и тяг становилась все менее заметной, локомотив шел уже почти ровно, однако желания выпустить из рук коврик и остаться без страховки у меня не возникало.
Ветер свистел в ушах, и очень скоро я замерз до той стадии, после которой перспектива спикировать головой на рельсы уже не казалась особо трагической. Находиться на открытом воздухе было нестерпимо, стужу невозможно было вынести, из носа текло, голову сжимал обруч холода. Я запихнул рюкзак поглубже под брезент и по-пластунски дополз до лестницы. Двигаться вниз было еще труднее, потому что, во-первых, отмерзли пальцы, во-вторых, поезд набрал скорость, и пусть его уже не колотило по вертикальной оси, как сначала, но тендер все еще бросало из стороны в сторону.
Я хотел поскрестись в бунинский вагон или хотя бы попроситься проехать в будке машиниста: холод – самый эффективный вдохновитель – уверил меня, что сейчас я смогу убедить кого угодно в чем угодно. Я готов был читать лекции о пользе детской литературы для головорезов, кидать уголь, кипятить воду, петь песни и танцевать.
Но, оказавшись у подножия тендера, я увидел, что пассажирский вагон отделен от локомотива капитальной дверью без ручки. И все, что я могу, – заглянуть в домашний уют теплого вагона через окошко из толстого железнодорожного стекла и пытаться поймать взгляд охранника. Который был парень-кремень и сразу же повернулся бы ко мне спиной.