шал, чтобы в нем были женщины, но со всей серьезностью уверял Алису, что против вступления девушки никаких возражений не будет. С недавних пор они стали называть себя Анонимными Убийцами по аналогии с какой-то довоенной организацией, истинных целей которой Папаша не знал. Некоторые из них уходили из сообщества и снова возвращались к убийству, однако некоторое время спустя кое-кто из них приходил опять, еще решительней настроенный завязать.
— Мы, конечно, принимаем таких обратно, — сказал Папаша. — Мы принимаем любого. Любого, кто действительно был настоящим убийцей и хочет покончить с этим. Парней, не запятнанных кровью, мы держим на расстоянии независимо от того, насколько они хороши. Мы получаем огромное удовольствие от наших собраний. Такого веселья вы никогда не видели. Никто не имеет права впадать в уныние или ходить с постной физиономией всего лишь потому, что разик или два кого-то прикончил. Верующий ты или нет, уныние — великий грех.
Мы с Алисой проглатывали все это так, словно стали парой детишек, а Папаша рассказывал нам сказки. Да это, конечно, и было сказкой — сумасшедшей запутанной сказкой. Мы с Алисой знали, что в Мертвых землях такого сообщества, какое описывал Папаша, существовать не могло — оно было таким же фантастичным, как голубое небо, но нам доставляло удовольствие притворяться перед самими собой, что мы во все это верим.
Об убийстве и убийцах Папаша, по-видимому, мог рассказывать вечность, на ту же тему у него имелся бездонный мешок всяких анекдотов и очерков типа об убийцах, которые хотели, чтобы их жертвы поняли их и простили, о тех, кто считал себя маленькими царьками с божественным правом сеять смерть; о тех, кто испытывал потребность лечь (целомудренно) рядом со своими жертвами и на пару часов прикинуться мертвыми; о тех, кто не был так целомудрен, о тех, кто совершал убийства только в какой-то особенной одежде (и неприятностях, которые у них бывали с этими костюмами для убийства); о тех, кто мог убивать людей только с определенными свойствами или внешностью (рыжих, например, или книголюбов, или лишенных музыкального слуха или косноязычных); о тех, кто смешивал секс и убийство, и тех, кто верил, что убийство оскверняется малейшим намеком на секс. Об аккуратных и неряхах, об артистических натурах и мясниках, об отдающих предпочтение топору и предпочитающих стилет; о тех, кто стал убийцей только по необходимости, и отвратительных садистах — честно говоря, если бы выхваченные из жизни и любовно выписанные Папашей портреты присовокупить к «Пляске Смерти», вышло бы ничуть не хуже созданного в средневековье, найдись какой-нибудь великий мастер, чтобы проиллюстрировать их должным образом. Папаша многое рассказал нам и о своих собственных убийствах. Нам с Алисой было интересно, однако на ответную исповедь не тянуло. Частная жизнь — это твое личное дело, как я полагаю, и такое же внутреннее, как и твои кишки, которые не следует шутки ради выворачивать наизнанку.
Нельзя сказать, что во время нашего стремительного полета к Атла-Хаю мы говорили только об убийстве. Беседа текла непринужденно, и мы затронули массу различных тем. Принялись, например, говорить о самолете, о том, за счет чего он летит или, вернее, сам по себе парит в воздухе. Я сказал, что существует, видимо, антигравитационное поле, которое приложено только к корпусу самолета, так как ни мы сами и ни один предмет в кабине не становились легче. Это поле воздействовало только на тускло-серебристый металл. Я доказал правоту своей догадки, взяв Матушку и соскоблив немного металла с края контрольной панели. Стружка зависла в воздухе там, где я ее поместил, и когда я ее двигал, чувствовалось что-то вроде гироскопического противодействия. Это было удивительно.
Папаша отдавал предпочтение гипотезе о магнитном поле. Микроб, находящийся на поверхности магнитной стружки, которая движется к полюсу большого магнита, не ощущает магнитного притяжения — оно действует только на металл, но в то же время микроб будет перемешаться вместе со стружкой и ощущать ускорение и все остальное, если, конечно, сможет удержаться. Но что касается последнего условия, то можно вообразить себе крошечную кабинку внутри стружки.
— Вот мы кто такие, — вставил Папаша. — Три микроба огромных размеров.
Алиса интересовалась, зачем самолету с антигравитационной тягой нужны даже такие обрубленные крылья и реактивный двигатель, поскольку теперь мы припомнили, что видели сопла, и я сказал, что это, вероятно, резервная система на случай отказа антигравитационного поля, а Папаша предположил, что, возможно, это предусмотрено для суперскоростного боевого маневрирования или даже для полетов за пределы атмосферы (что вряд ли имело смысл, как я ему доказал).
— Если это боевой самолет, то где же его оружие? — спросила Алиса.
Никто не знал ответа.
Мы вспомнили шум, произведенный самолетом, перед тем как мы его увидели. Видимо, тогда он использовал свои реактивные двигатели.
— А вы не предполагаете, — спросил Папаша, — что антигравитация каким-то образом породила электрическое сияние на крыше разрушенного завода? Я тогда от страха чуть в штаны не наложил.
И на этот вопрос не последовало ответа.
Теперь по логике вещей подошло время спросить у Папаши, что он знал о разрушенном заводе и кто, если не он, мог издать тот вопль, но я чувствовал, что он по-прежнему не скажет, и уж поскольку у нас создалась дружеская атмосфера, не стоило ее нарушать.
Какое-то время мы строили догадки, откуда взялся самолет. Папаша стоял за Аламос, я — за Атла-Хай, а Алиса допустила, что он может быть из обоих этих мест — почему бы Аламосу и Атла-Хаю не иметь между собой соглашения о воздушном сообщении. Мы нашли это вполне вероятным, тем более, что фиолетовая отметка Атла-Хая и голубая Аламоса были на экране гораздо ярче остальных.
— Я надеюсь, что какой-нибудь радар оберегает нас от столкновений, — сказал я.
Я предполагал это, потому что дважды мы слегка смещались с курса, видимо, для того, чтобы проскочить Аллеганские горы. Движущаяся зеленая звездочка заметно приближалась к фиолетовому пятну Атла-Хая. Я взглянул на оранжевый суп, который оставался единственной неизменной вещью, и, представив, как он обволакивает всю Землю (звезды над Ривьерой? Не смешите меня!), по-детски загадал желание, чтобы этот суп исчез навсегда.
Вдруг я услышал, как спрашиваю:
— Папаша, так это ты прикончил того парня, который нажал кнопки и заварил эту кашу?
— Не-а, — тут же ответил Папаша, будто и не прошло почти четырех часов с того момента, как он заводил об этом речь, — не-а, Рэй. Просто месяцев шесть тому назад я принял его в наше маленькое братство. Вот у меня за голенищем его нож, этот, с рукояткой в форме рога, правда, им он никого не убивал. Он признался мне, что много лет казнился мыслью о тех миллионах, которые погибли по его вине от взрывов и радиации. И вот теперь он обрел наконец покой, потому что присоединился к тем, кому принадлежит — к убийцам, и мог попытаться хоть что-то исправить. Несколько парней не желали его принимать. Они утверждали, что он не настоящий убийца, так как мог действовать посредством дистанционного управления, а количество жертв тут значения не имеет.
— Я бы была на их стороне, — сказала Алиса поджав губы.
— Да, — продолжал Папаша, — они действительно разгорячились. Этот парень тоже разгорячился, и пришел в возбуждение, и заявил, что тотчас же пойдет и убьет кого-нибудь голыми руками или хотя бы попытается (эдакий щуплый коротышка), если это необходимо, чтобы его приняли. Мы много спорили. Я обратил внимание собравшихся на то, что мы же засчитываем бывшим солдатам убийства, совершенные на службе, признаем отравления, мины-сюрпризы и тому подобное, что, в своем роде, тоже является убийством на расстоянии. Короче, мы его признали своим. Он делает большую работу. Нам повезло, что мы его заполучили.
— Ты думаешь, он действительно тот парень, кто нажимал на кнопки? — спросил я Папашу.
— Откуда мне знать? — ответил старик. — Он так утверждает.
Я собирался что-то сказать о людях, которые делают ложные признания, лишь бы добыть легкую славу, их и сравнить нельзя с парнями, по-настоящему виновными, — те позволяют, скорее, в куски себя изрубить, но язык не развяжут. Однако в этот момент в кабине зазвучал голос четвертого человека. Казалось, он исходил из фиолетового пятна на экране Северной Америки. Так оно и было — голос в любом случае шел от экрана, и мой ум мгновенно связал его с фиолетом Атла-Хая. Ну и испугал же он нас, скажу вам прямо. Алиса сжала мое колено своими щипцами (она их снова надела) сильнее, чем она, полагаю, хотела, но я даже не пикнул — таким был отмороженным.
Голос говорил на непонятном языке и звучал, как монотонная мелодия.
— Похоже на китайский, — прошептал Папаша.
— Это и есть китайский. Мандаринское наречие, — мгновенно ответил экран на чистейшем английском, так, во всяком случае, я бы его определил. Прямо бостонский диалект.
— Кто вы? Где Грэйл? Выходи на связь, Грэйл!
Я прекрасно понимал, кто такой Грэйл, вернее, кто был им когда-то. Я посмотрел на Папашу и Алису.
Папаша ухмыльнулся — на этот раз вяловато, как мне подумалось, — и взглянул на меня, как бы говоря: «Займешься этим сам?»
Я прочистил горло. Затем сказал в экран:
— Мы вместо Грэйла.
— О, — экран замешкался, совсем чуть-чуть. Затем отозвался: — Кто-либо из вас говорит на мандаринском наречии?
Смотреть на Папашу с Алисой не имело смысла.
— Нет, — ответил я.
— О, — снова секундная пауза. — Грэйл на борту?
— Нет, — отрезал я.
— О. Отстранили за что-нибудь, я полагаю?
— Да, — отозвался я, благодарный экрану за его тактичность, намеренную или нет.
— Но вас назначили вместо него? — настаивал экран.
— Да, — выдавил я, сглотнув. Я не знал, во что всех нас впутываю, слишком быстро развивались события, но действовать в русле сотрудничества казалось наилучшим выходом.
— Очень рад, — заявил экран с интонацией, которая меня позабавила, думаю, то была искренность. Затем он продолжил: — Это… — и замешкавшись, начал снова: — Блоки на борту?