– Вот и все, – сказала Вероника, – то, что было дальше, уже неинтересно: скажу только, что больше они никогда не встречались, хотя Авдеев еще долго проработал с Юлиным мужем; до тех пор, пока тот не обанкротился, и все это время, что он работал, он звонил своему боссу домой по разным делам.
Юлия брала трубку, вежливо здоровалась и подзывала мужа.
Вероника замолчала, и за столом воцарилось молчание. Почему-то все избегали смотреть на Марата, который сидел с непроницаемым видом, и порывался погасить пальцем пламень свечи. Желая разрядить обстановку, Галя сказала:
– Одна я осталась, может и мне чего рассказать?
– Расскажи, – произнес Шилов, – если тебе жизнь не дорога.
– Ну, я же не о себе буду рассказывать, – ехидно объяснила Галя, а о своей подруге.
– Хорошо они устроились, – заметил Шилов, – а Марат Петрович? Главное есть на кого свалить, на мифическую подругу, на фантом, на мираж.
И тут же предложил:
– давай по грамульке, пока Галя будет делать свой выбор между жизнью и смертью.
Но Галя уже решилась.
– Я, конечно, не так умно говорить буду, – начала она, – я баба деревенская, словесных изысков и философии от меня не ждите. Ну, а если что, мне автор поможет.
– Деревенская, но зато с высшим образованием, – гордо заметил Шилов, – а вот я коренной москвич, в третьем поколении, только аттестат зрелости имею, правда, я всю жизнь самообразованием занимаюсь, – скромно заметил Шилов, – о чем можно догадаться по моей эрудиции. Но это я так к слову, говори Галя, я уже понял, что слово «Жизнь» ты вычеркнула из списка за ненадобностью.
Рассказ Гали
Нести охапки роз, отрадней нету груза
И розы разбросал отрадный лад «новруза»
Мы в супруги возьмем себе дев с глазами дикой лани;
а если мы девы сами,
то мы юношей стойных возьмем в супруги,
и не будем чаять души друг в друге.
Ведь я, как в Москву приехала, долгое время в общежитие жила в институтском, которое постепенно стало семейным…
– Как общежитие монаха Бертольда Шварца, – перебил ее Шилов и едва успел увернуться от брошенной в него деревянной ложки.
– … С той поры прошло много времени, было это в начале восьмидесятых, а сейчас, к сожалению, наступил двухтысячный год, сколько лет назад это было, считайте сами, а я не буду, не хочу расстраиваться. Я иногда встречаю людей живших в том общежитии, и, что характерно, ни одна пара не сохранилась в первоначальном составе, все расстались друг с другом, а я так им завидовала в то время; то есть, выходит, что время уравняло наши шансы. Я живу одна, если не считать этого прохвоста, который пьет мою кровь. Те девчонки, бывшие в то время замужем, сейчас одни, у многих дети, как напоминание о счастливом времени; а я рада, что у меня и этого нет, я не из тех, кто любит травить себе душу воспоминаниями. Между прочим, я много думала о том, почему так все вышло. Я не себя имею в виду, я-то отдельный случай, я всех их имею ввиду…
– Это называется «не ждите философии», – не удержался от реплики Шилов, – а я вот вам скажу, что у нас в Узбекистане процент разводов на душу населения крайне низок. А почему? Социологи почившего в бозе Советского Союза, долго ломали себе над этим голову. Ответ оказался прост, ибо, – как сказал наш местный чайханщик Муззафар ихнему профессору социологии Рубинштейну:
– «Калым надо за девушка платить, а когда с женой разводишься, калым обратно не даем». Поэтому никто не разводится. Экономические законы вступают в силу; как говорил наш заводской председатель профсоюза товарищ Полотеров: «Рублем будем воспитывать, рублем».
– … Шилов, ты заткнешься когда-нибудь? – в сердцах сказала Галя.
– Заткнусь, – вдруг обиделся Шилов, – я вообще могу избавить вас от своего присутствия, уйти к волкам на мороз.
– Оставайся Шилов, – сказала Вероника, – только помолчи, пожалуйста.
– Опять сбил меня с мысли, ну что ты будешь делать, а? – Галя немного помолчала, пытаясь поймать тот лад, который настроил ее на этот монолог.
– Сейчас, я начинаю верить в то, что в раздельном обучении был определенный смысл. Нынешняя ранняя свобода, которую обретают молодые люди в конечном итоге выходит им боком. Представьте себе учебное заведение, в аудиториях которого половину своего времени проводят юноши и девушки, вторую половину они проводят в общежитии. Им никто не указ, вот они и крутят любовь напропалую, с кем попало, а раньше родителей спрашивали; как хотите, а в этом было много хорошего, потому что родители сразу понимали, пара сыну избранница, или нет, и наоборот; исходя из этого, давали свое согласие, или не давали. А некоторые и подбирали пару своему ребенку, при этом очень хорошо зная нрав своего ребенка. Вы, конечно, можете назвать меня ханжой, но это не так, и доказательством служит то, что я живу в грехе с этим иродом.
– А как же любовь? – спросил неистребимый Шилов.
– А что мне с твоей любви, Шилов? Ко мне сватался хороший парень из нашей деревни. Уж как меня мама, царство ей небесное, уговаривала, так нет же, не пошла, не любила. А тебя люблю и живу как дура, одна, на дорогу смотрю, когда мой Саша что-нибудь соврет жене и прибежит ко мне. Ты же гад за десять лет со мной ни одного нового года не встретил.
– Зато Старый новый год я всегда с тобой встречаю, и двадцать третьего марта я всегда с тобой – нимало не смущаясь, заявил Шилов, а потом, если разобраться – все это условности, язычество, если хочешь знать, до Петра первого, новый год в России не встречали.
– А что у нас двадцать третьего марта? – подозрительно спросила Галя.
– Ну, как же, – мусульманский новый год, – бодро ответил Шилов.
– Уберите его от меня, – сказала Галя, – или я за себя не отвечаю.
Шилов благоразумно отсел от Гали.
– Знаешь, Вероника, – мечтательно произнесла Галя, – иногда ночью, когда я вдруг просыпаюсь и лежу без сна, думая о своей судьбе, а в это время рядом спит пьяный Шилов, да еще и храпит к тому же: мне хочется пойти на кухню, наполнить ведро холодной воды и вылить на этого гада.
– Спасибо тебе, Галя, – проникновенным голосом сказал Шилов, – добрая ты, некоторые, как свидетельствует история литературы, – яд в ухо наливали, другие – топор хватали, «чтоб зарубить аккурат насмерть».
– Я отвлеклась от своего рассказа, – сказала Галя. – Итак:
– …Дом, в котором находилось общежитие, стоял на окраине нового микрорайона; двенадцатиэтажный панельный дом с совершенно жуткой планировкой квартир, в которых всегда было сумрачно, оттого что расположен был так, что солнце почти не заглядывало в его окна; и почему-то сыро, хотя дом стоял на некотором возвышении, обдуваемый всеми ветрами. Одной стороной своей он смотрел в поле, заросшее одуванчиками, потому что была весна, а другой – во двор, образуемый несколькими жилыми зданиями, лежащими квадратом, наподобие костяшек домино. С той стороны, где поле, в самом начале его была детская площадка – песочница, железные качели, горка, на которой всегда копошилось около десятка детей и столько же родителей присматривало за ними. Как я уже сказала, была весна, и поле было покрыто цветущими одуванчиками, для тех, кто основательно залил глаза водкой, я тебя имею в виду, Шилов, и не может сейчас представить, как выглядит цветущий одуванчик, я напоминаю – белые лепестки, желтая серединка.
– Роберт, – сколько же ему было тогда лет, в прочем все мы в ту пору находились в одном возрасте – от двадцати до двадцати пяти. Прекрасная пора, – мечтательно произнесла Галя, – время надежд, хорошо про это время сказал поэт – «Сладкоголосая птица юности». Я вот сейчас смотрю на молодых, какие они все расчетливые, и, главное, вечно всем недовольны, все у них есть, а они недовольны. А как я им иногда завидую, оттого что они такие раскованные, сидят, где придется. Пьют пиво, и плевать хотели на прохожих; я завидую их беззаботной жизни, в их возрасте я думала о том, как выжить в Москве, но кажется, меня опять понесло не в ту сторону. Итак, Роберт, который сидя на скамейке, приглядывал за своим сыном, увидел женщину, гуляющую в поле, среди одуванчиков. Ее ребенок собирал цветы, а сама она задумчиво брела за ним. Роберт обратил на нее внимание из-за ее белого платья, которое было удивительно уместно на бело-желтом поле, затем, переведя взгляд на ее малыша, он с улыбкой отметил, что ребенок одет в желтый костюмчик.
Когда они вернулись на детскую площадку, Роберт поздоровался с женщиной, она кивком ответила ему.
– Это было очень красиво, – сказал он.
Молодая женщина удивленно подняла брови.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду вас на этом поле, вы с ребенком были похожи на один большой, разделившийся одуванчик, лепестки отдельно, сердцевина отдельно, которому надоело стоять он решил прогуляться.
Женщина на мгновение задумалась, потом согласилась.
– Да действительно, я в белом, а сын в желтом, как вы правильно заметили, но мы не специально так оделись.
– Даже если и специально, это было здорово, хорошо смотрелись.
– Спасибо, – вежливо сказала женщина.
Она опустилась на корточки и принялась одергивать на спине ребенка желтую курточку.
– Меня зовут Роберт, – представился.
– Дина, – в свою очередь сказала женщина.
– Я тоже со спиногрызом, – продолжил разговор Роберт.
– Дина пожала плечами.
– Я тебя раньше не видел, – переходя на ты, сказал Роберт, – ты живешь в этом доме?
– Да, над вами.
– В каком смысле.
– В прямом, вы на восьмом этаже, а я на девятом, причем в той же комнате.
– Ну, раз мы соседи, говори мне ты.
– Хорошо, буду говорить вам ты. Кстати, я помню такой фильм «Его звали Роберт» со Стриженовым в главной роли, помнишь?
– Ну, как же, мне ли не помнить этот фильм: я родился сразу после выхода фильма на экран; вот мама и назвала меня Робертом. Но мой герой другой Роберт, из «Трех товарищей» Ремарка, помнишь?