– А с ужином, дорогой Марат, – хором сказали Галя и Вероника, – у нас то же, что и со светом.
Шилов вскочил с табуретки и принялся нервно ходить по комнате, затем подошел к Марату и произнес:
– Увы, мой дорогой, плохи наши с вами дела. Мы, мужчины, как более слабые существа умрем первыми от голодной смерти, а женщин, может быть, еще успеют спасти.
– Типун тебе на язык, – сказала Галя.
– Значит, у нас нет света, еды и автомобиля, – подытожил Марат.
– Если бы, – горестно откликнулся Шилов, – самое обидное, – это то, что у нас нет справедливости. Посудите сами: некоторые спят, невзирая на то, что им не предстоит дальняя дорога, ибо не на чем ехать. Другие идут в леса, на заготовку дров; возвращаясь, они совершают ошибку, опять же, движимые благородной целью, и что же мы видим, – те, кто спали без задних ног, ходят чистыми, а на других – всех собак вешают. Все-таки прав был поэт: «Не выходи из дома, не совершай ошибок».
– Может быть, его застрелить? – предложил Марат, обращаясь к Гале.
– Ты, что, Марат, – воскликнула Галя, – а за дровами, кто будет ходить?
– Однако, перспектива у нас не самая радужная, – заметила Вероника, – а я то, как дура, ела утром картошку, давилась. Как бы она сейчас пригодилась.
Шилов простер к ней длань и сказал:
– Знаете ли вы, что это такое?
– Ну?
– Костлявая рука голода, – страшно сказал Шилов и завыл – у-у.
В следующее мгновение, словно вторя ему, до их слуха совершенно явственно донесся жуткий звериный вой.
– Господи, что это? – испуганно сказала Вероника.
Галя обвела всех взглядом.
– А это, мои дорогие, те самые волки, почуяли, что мы в западне, гады!
– А я вот им сейчас покажу, кто в лесу хозяин, – озлобился Шилов, и, схватив ружье, выбежал во двор, где произвел два выстрела в воздух.
– Думаешь, напугал их, – спросила Галя, когда Шилов, ободренный собственной смелостью, вернулся в дом.
– А то.
– Побереги патроны, дружище, – тоном заправского ковбоя, – сказал Марат, – они нам еще понадобятся. Пищу добывать, или отстреливаться.
– Ну ладно, Шилов, лезь в подвал, – скомандовала Галя.
– А можно, я еще погуляю, – попросил Шилов.
Из-за Галиной спины донеслись странные звуки. Это Вероника давилась смехом.
– Я, Галя, сказал, про то, что во мне проснулись гены партизана, а не карателя, – заметил Шилов, – я не собираюсь теперь жить в подвале.
Галя погладила Шилова по голове.
– Ну, что ты, Саша, в подвале картошку надо поискать.
– Я вчера все выгреб.
– Саша, полезай в подвал и ищи, иначе мы помрем с голоду.
– Галя, но там же темно, – жалобно сказал Шилов.
– А Марат тебе фонарик даст. Марат, дай ему свой красивый фонарик.
Марат достал из нагрудного кармана тонкий фонарь в виде авторучки и протянул Шилову.
– Эхма, – сказал Шилов: взял в руки фонарик, откинул половичок, вытащил из пола две доски и со словами: «Считайте меня коммунистом» буквально провалился под землю.
– Там, по углам пошарь, – посоветовала Галя и пошла на кухню. В ответ Шилов продекламировал: «В глубине смоленских руд, храните гордое терпенье, не пропадет ваш скорбный труд и дум высокое стремленье».
Марат сел на диванчик рядом с Вероникой. Она немедленно обхватила его шею и горячо зашептала в ухо: «Ты, что же, подлец, такой, не хочешь спать со мной»?
– Увы, – ответил Марат.
– Я все равно приду к тебе ночью, – продолжала Вероника.
– Мы здесь вдвоем не поместимся, – пытался возражать Марат, – если только ты на меня ляжешь.
– Да, – согласилась Вероника, – но лучше ты на меня.
Вернулась Галя, неся толстый желтый огарок сечи:
– Насилу нашла. Марат, у тебя есть спички?
– Баня готова, – сказал Шилов, – пошли париться.
Баней служило небольшое деревянное, некрашеное, а потому почерневшее от времени строение, все больше и больше враставшее в землю. Маленькая узкая дверь, скорее напоминавшая садовую калитку, нежели вход в баню, к тому же неплотно закрывавшуюся, так сидя в предбаннике, куда человек попадал, согнувшись пополам, можно было видеть единственную деревенскую улицу, лежавшую выше уровня бани. Лязгая зубами от холода, Шилов мгновенно разделся, и вполз в парилку, куда вела дверь еще меньшего размера, чем входная, она напоминала амбразуру дота, следом за ним пролез и Марат. Баню топили по черному, поэтому изнутри она была еще чернее, чем снаружи. Сильно пахло дымом. Из крошечного оконца под потолком, проникал тусклый свет.
– Это называется, ты баню протопил, – сказал Марат, забравшись на полок, – кажется, здесь холодней, чем на улице.
– Спешка до добра не доводит, – не оправдываясь, философски заметил Шилов, – но ничего, ща поддадим, будет нормально, возможно, что ты и с полки слезешь.
– Это вряд ли, – сказал Марат, – пока баня не остынет, я отсюда никуда не тронусь. Мне торопиться некуда; башка болит, машина не заводится.
– И то, – согласился Шилов, – ах, ты, блин, веники забыл замочить.
Сверкая задом, он вылез в предбанник и вернулся с двумя высохшими вениками. Положил в шайку, залил кипятком. Потом набрал в ковш холодной воды и плеснул на камни.
– О, уже лучше, – заметил Марат.
Шилов плеснул еще и еще. Волна горячего пара затопила помещение.
– А-а, – отозвался Марат, почувствовал, как лицо покрывается испариной, – на зубах что-то скрипит.
– Это сажа, – сказал Шилов, – он поддал еще раз и присел.
– Пар есть? – спросил он.
– Есть, есть, – задушенным голосом ответил Марат, горячий воздух перехватывал дыхание, – хорошо.
И сказал он, что это хорошо, – добавил Шилов, подсел к Марату, закрывая уши. На носу его висела крупная капля.
– А что, башка-то болит до сих пор?
– Да.
– Ничего, сейчас пройдет, надо было похмелиться.
– Я не похмеляюсь.
– Ну и дурак.
– Сам дурак. У меня не от этого башка болит, а от угара. Говорил Гале, не закрывай вьюшку раньше времени, она все равно закрыла.
– Да, Галя – женщина упертая, чижолая.
– Это оттого, что она до сих пор не замужем, – сказал Марат, – вот, женишься на ней, она проще станет, и добрее.
Шилов что-то буркнул в ответ неразборчивое. Марат вопросительно посмотрел на Шилова. Капля, все еще свисала с носа, или это была уже другая капля. Подождав, пока она упадет, Марат спросил:
– Или ты думаешь, что обойдется?
– Вполне возможно, – бодро сказал Шилов, – ты вот на всех своих любовницах женился, они, что добрее становились? То, что ты сейчас не женат, говорит само за себя.
– Понимаешь, дело в том, что я женился на них слишком рано, чтобы они могли оценить мой поступок, или слишком поздно, исполняя, так сказать моральное обязательство. Жениться надо вовремя.
– Ну, тогда, я припоздал.
– А Бога ты не боишься? – лениво спросил Марат, – дело ведь не в том, что ты на ней не женишься, а в том, что ты ей не оставляешь шансов выйти за другого. Ей же не двадцать лет, и даже не тридцать. Нехорошо это.
– Ах, мон дье, Марат Иванович, – задушевно сказал Шилов, – кто вообще может знать, что хорошо и что плохо в этом мире. Ну, допустим, расстался б я с Галей, вышла бы она замуж за какого-нибудь подлеца и была бы несчастна, глядишь, уже развелась бы к этому времени, осталась бы с дитем на руках. А со мной ей хорошо, и мне с ней хорошо. Я, лично, считаю, что мне ее Бог послал.
– Интересно бы узнать еще ее мнение, – сказал Марат.
– Пошли отдохнем, – предложил Шилов.
Облились водой, и перешли в предбанник.
– На каких только шалавах я не женился, – задумчиво сказал Марат, – знаешь, как сказал Иосиф Бродский: «Привет тебе Тиберий, две тыщи лет назад, ты тоже, как и я женатым был на бляди».
– Как голова? – спросил Шилов.
– Кровь стучит в висках, не знаю, – ответил Марат.
Со всех щелей предбанника, а особенно от двери тянуло дымным холодным воздухом, но пока это было приятно для разгоряченных мужчин.
– Кровь у тебя сейчас разойдется в сосудах, и боль пройдет, – сказал Шилов. – А я, Марат Иванович, по поводу твоих упреков вот что тебе отвечу. Ты – человек благородный и по отношению к женщинам ведешь себя благородно как с равными. И в этом твоя беда, потому что женщина в принципе не человек.
– Шилов, кажется, ты договорился.
– А я настаиваю на своих словах и берусь доказать.
– Ну, попробуй.
– Коварство женщин, ставшее нарицательным, объясняется тем, что она, в отличие от мужчины, в большей степени подвержена природным инстинктам, то есть, она в большей мере животное, чем человек. Любить она будет того, кто ей по душе, спать с тем, кто ее больше удовлетворяет, родит дитя от наиболее породистого, а уж замуж выйдет за того, кто это дитя лучше прокормит. И никакого коварства здесь нет. Это все природные инстинкты. И относиться к женщинам надо точно так, как они относятся к мужчинам. А ты с ними миндальничаешь. Правильно я говорю?
– Ну, это, смотря, какие женщины, – рассеянно сказал Марат, – пойдем похлещемся.
– Пойдем, – легко согласился Шилов.
За стол сели в пять часов. За окном было совершенно темно. Галино пророчество сбылось; мороз немного ослаб, но началась метель. Рассвирепевший ветер снегом бился в окна, заставляя утонченную Веронику вздрагивать. На столе лежали три картофелины, которые разыскал в подвале Шилов, сваренные в мундире, и банка консервированной морской капусты.
– Как кружит, как кружит, – заметил Шилов, вернувшийся из похода во двор. Просто Артур Чилингаров, какой-то – полярная романтика, зимовка на южном полюсе.
– Почему на южном? – спросила Вероника, – или, может быть, Шилов, вы считаете, что там теплее, чем на северном.
– Нет, о юная «язва», – ответил Шилов, – просто слово юг, мне милее, чем слово север.
Он зябко передернул плечами, потер руки и произнес:
– Ну, что, как говорил Антон Павлович, «надо нарочно долго гулять по осеннему саду, озябнуть, вернуться в дом, выпить большую рюмку водки и закусить укропным огурцом, потом погодить и выпить другую».