– Я сказала это только для того, чтобы спасти твою шкуру, – сказала она ему ровным голосом. – Перестань на меня так смотреть.
Она с трудом поднялась на ноги, стараясь не морщиться. Ее спина горела огнем. Мокрые и отвратительные бинты прилипли к телу. Прихрамывая, Катьяни подошла к Ачарье, все еще лежавшему на земле, и ткнула его в плечо.
– Я знаю, что вы живы, Ачарья. Пожалуйста, встаньте. Я не думаю, что смогу вас нести.
Дакш вскочил на ноги.
– Я это сделаю, – сказал он хриплым голосом.
– В этом нет необходимости.
Ачарья приподнялся на локте, массируя шею.
– Я все еще могу пользоваться своими ногами.
Дакш помог ему сесть в экипаж и пошел за его посохом.
Катьяни заглянула под повозку и заметила кучера.
– Можешь вылезать. Она ушла.
Он выполз, дрожа.
– Ты была такой храброй, – дрожащим голосом произнес он. – Я никогда раньше не видел, чтобы кто-то сражался лицом к лицу с даян.
– Видел, лежа вниз лицом? – усмехнулась она. – Не смеши. Я просто воззвала к лучшему, что в ней есть.
Кучер бросил на нее взгляд, который ясно дал ей понять, что он считает ее слова нелепыми. Он взобрался на козлы, бросая через плечо нервные взгляды.
Дакш нашел посох и, вернувшись, встал перед ней.
– Что? – спросила она, чувствуя себя не в своей тарелке.
Он колебался:
– Могу я помочь тебе забраться внутрь?
– Нет.
Она отвернулась, чтобы он не видел выражения ее лица, и залезла в экипаж. Ачарья с задумчивым видом сидел у окна. Дакш последовал за ней и положил посох рядом со своим отцом. Экипаж тронулся с места, и они покатились прочь от места, где могла случиться смертельная схватка.
Дакш предложил ей еще одну флягу с водой; она выпила ее, а затем села, прислонившись боком к стенке кареты. У нее перед глазами плясали темные точки. Прошло четыре дня с тех пор, как она в последний раз ела. Ее духовная сила сгорела дотла, превратившись в тлеющий уголек. В ее памяти, там, где раньше хранились драгоценные моменты, теперь зияли оставленные Ченту дыры. Злобная тварь. Катьяни задрожала от гнева, вспомнив его злорадный, холодный голос. Она должна была отомстить. Такое оружие не должно существовать в этом мире.
– Ты выплатила свой долг, – сказал Ачарья. – Пришло время разорвать связь.
– Это может подождать день или два, – сказала Катьяни. – Пока я немного не поем, не поменяю повязки и не почувствую себя лучше.
– Как только мы вернемся в гурукулу, – решительно сказал Ачарья, – я разведу огонь.
– Если ты уверен, – пробормотал Дакш, наморщив лоб.
– Какой огонь? – спросила Катьяни, садясь.
– Конечно, я уверен, – отрезал Ачарья, игнорируя ее. – Я чувствую, как это пытается вырваться наружу. Это ужасно. Я слишком чувствителен к такого рода магии.
– Я скучаю по своему мечу, – сказала Катьяни. – Каждый раз, когда кто-то меня раздражал, я могла направить на него свой меч и заставить прислушаться.
Они посмотрели на нее с застывшим на лицах удивлением.
– Какой огонь? – повторила она, довольная, что привлекла их внимание.
– Связь была создана с помощью жертвоприношения духовной силы, – сказал Ачарья. – Чтобы ее расторгнуть, я должен принести подобную жертву.
– Королева всегда говорила, что мы обе будем знать, когда придет время разорвать связь, – сказала Катьяни.
Ачарья пренебрежительно махнул рукой:
– Она солгала тебе. Ты ничего ей не должна, и все же она год за годом держала тебя подле себя.
Его слова прожгли ее насквозь, словно яд. Да, королева солгала ей. Но, конечно, не во всем. Королева могла похитить ее и держать в заложниках, как пленницу. Но она создала связь, и Катьяни смогла жить той жизнью, которая у нее была.
Или, возможно, Катьяни просто хотела в это верить. Какова бы ни была правда, она умерла вместе с Хемлатой.
Вскоре Ачарья задремал, прислонившись головой к оконной раме. На его шее, там, где сомкнула свои длинные пальцы даян, остались красные отметины. Катьяни могла чувствовать призрак этой боли на своей собственной шее. И она не сомневалась, что при следующей встрече с даян ему не выжить.
Дакш порылся в сумке и достал апельсины, чтобы они могли поесть.
Катьяни бросила на него укорительный взгляд.
– У тебя все это время была еда? Я умираю с голоду.
Его губы дрогнули.
– Еще пару часов назад ты спала.
Он очистил один апельсин и протянул ей.
– И уж прости, что мне было не до этого, когда нас пыталась убить даян.
Катьяни отправила в рот дольку апельсина, и по ее языку разлилась божественная сладость. Она никогда не пробовала ничего вкуснее. Девушка быстро доела первый апельсин и стащила еще один очищенный фрукт у Дакша из рук как раз в тот момент, когда он собирался его съесть.
– Не за что, – сказал он, приподняв брови.
– Я не благодарила тебя, – невнятно произнесла она с набитым апельсином ртом.
– Я представил, что ты это сделала. Я всегда представлял тебя гораздо более вежливой, чем ты есть на самом деле.
И он пристально оглядел ее, как будто на самом деле представлял нечто гораздо большее. Ее бросило в жар.
– Я не могу понять… – начала она, сохраняя легкомысленный тон. – Почему вежливость так переоценивают. Я уже говорила, что скучаю по своему мечу? Сейчас я могла бы просто наставил его на тебя и потребовал все твои апельсины.
Дакш подавился долькой, и ему пришлось прерваться, чтобы выпить воды из единственной оставшейся фляги. Он поднял свой меч и протянул его ей.
– Вот, одолжи мой.
Что? Духовные воины, такие как Дакш и Уттам, ревниво относились к своему оружию, никто другой не мог его брать. А золотой меч Дакша был известен во всем Бхарате. Она не могла поверить, что он предложил его ей. Но юноша, казалось, был совершенно серьезен. Она осторожно взяла меч у него из рук, провела пальцами по серебряным ножнам, украшенным резьбой в виде надписей на санскрите. По ее телу пробежала дрожь. Казалось, что, прикасаясь к мечу, она прикасается к самому Дакшу. Она вытащила клинок из ножен на один дюйм – ровно настолько, чтобы увидеть его огненное сияние, – а затем снова вложила в ножны и вернула юноше.
– Ты не хочешь обнажить мой меч? – спросил он разочарованно.
Она подавила смешок. Если сейчас дать волю смеху, он сотрясет ее тело сильнее, чем движущийся экипаж, и заставит плакать от боли в спине.
– Есть так много ужасных шуток, которые я могла бы сейчас отпустить, – сказала она. – Но я не буду. Не потому, что мне не нравится смотреть, как ты краснеешь, а потому, что я не в том состоянии, чтобы смеяться.
Он озадаченно посмотрел на нее, а затем на свой меч, как будто в нем и заключался секрет ее веселья.
Это было невыносимо. Катьяни сжала губы, но все равно фыркнула от смеха. Она скрестила руки на груди и смотрела на спящего Ачарью до тех пор, пока не почувствовала себя достаточно спокойной, чтобы снова взглянуть на его сына. Он ел дольку апельсина с той же серьезностью, с какой делал все остальное в этой жизни.
– Что смешного? – спросил он, нахмурив брови.
– Ты, – сказала она, пытаясь сохранить самоконтроль.
– Ты невозможна, – сказал он. – Неужели ты никогда не можешь быть серьезной? Ты получила ужасные раны и столкнулась с даян. Тебе, должно быть, очень больно. Как ты все еще можешь смеяться?
– Только представь, Айрия, я через столько прошла, а ты все еще можешь заставить меня смеяться. Этот редкий дар есть только у тебя.
– Дакш, – сказал он.
– Что?
– Ты можешь называть меня Дакш.
Она уставилась на него. Он попросил ее перестать называть его по почетному званию. Помнил ли он тот день, когда она впервые это сделала? Тогда он поцеловал, как будто прежде его сдерживала лишь формальность. Поцелуй навсегда запечатлелся на ее губах; она все еще чувствовала его вкус. Ее пальцы взлетели к губам. Щеки Катьяни вспыхнули, и она разозлилась сама на себя. Это она должна была привести его в замешательство. А не наоборот.
Ачарья пошевелился.
– Мы близко? – пробормотал он. Катьяни опустила руку и отвернулась, глубоко вздохнув со смешанным чувством облегчения и досады из-за того, что их прервали.
– Я проверю, – с готовностью сказал Дакш и высунулся, чтобы поговорить с кучером. – Три часа, – доложил он минуту спустя, – если только мы не столкнемся с новыми проблемами.
Ачарья вздохнул:
– Ничто больше в Нандоване меня не беспокоит.
Катьяни украдкой взглянула на него. Действительно ли даян была его любовницей? Обещал ли он на ней жениться? Или просто заставил ее поверить, что этот брак возможен? Она чувствовала, что, думая о даян, он испытывал лишь вину и печаль. Но она не могла узнать, что случилось на самом деле, если только он сам ей не скажет, что было столько же вероятно, как то, что небо упадет им на головы.
Остальная часть поездки, к счастью, прошла без происшествий. Веталы и яту, возможно, и не могли бы сравниться с Ачарьей и его сыном при обычных обстоятельствах, но встреча с даян их обоих истощила, а Катьяни едва могла сидеть прямо.
Они прибыли к воротам гурукулы поздно вечером. Воздух, влажный в преддверии дождя, был насыщен ароматом созревающих фруктов и овощей. Свет заходящего солнца поблескивал на пагоде.
У Катьяни возникло такое чувство, как будто она вернулась в прошлое. Здесь, в этом месте, она была в безопасности, могла прийти в себя и спланировать месть, на которую ее благословила даян. Ее больше не волновали жесткие правила и нелепое время для купания. Это место осталось последним среди всех мест в Бхарате, где она могла – пусть и ненадолго – почувствовать себя как дома. Ачарья сделает все возможное, чтобы безопасно снять узы, и она наконец будет свободна. Свободна. Эта мысль заставила ее почувствовать себя так, словно она воспарила в нескольких дюймах от земли.
Толпа старших учеников хлынула вперед, чтобы их поприветствовать. Впереди всех шел Варун, такой же худой и с таким же торжественным выражением на лице, как и всегда.