{128} и танцовщиками фламенко тавернах с лязгом падают при их приближении. Парни, гроздьями свешиваясь с грузовиков, что проносятся мимо, визжа тормозами, едва удерживаясь на поворотах, приветствуют это шествие, размахивая знаменами и вздымая кулаки, но эти люди только изумленно, никак не реагируя, таращатся, далекие от какой бы то ни было идеологии, с глубоким сарказмом следя за детскими повадками этих цивилизованных. Разбуженные заревом пожаров, они выплеснулись из своих пещер и шалашей, словно повинуясь общему древнему импульсу. Они идут со своими узлами и скудными пожитками кочевников, со стаями собак, женщины — с детьми за спиной или на груди. Никогда прежде до этой ночи не решались они наводнить своими телами, столь многочисленными группами те самые улицы, что всегда были для них под запретом. На углу улицы Кадис внезапно закручивается людской водоворот, втягивая в себя и Игнасио Абеля. Растрепанные женщины и целая туча ребятишек берут штурмом бакалейную лавку, двери которой распахнуты настежь. Стеклянные и жестяные банки в огромной витрине одна за другой переворачиваются, их содержимое высыпается на прилавок. Женщины горстями распихивают по карманам чечевицу и турецкий горох, выбегают на улицу с охапками батонов и связками колбас. Кто-то резким движением скидывает на пол весы. Лезвие ножа вспарывает мешок с мукой, и дети немедленно затевают веселую игру, подбрасывая вверх белые облачка, валяясь по полу: огромные глаза на выбеленных лицах. Чья-то рука лезет Игнасио Абелю в карман брюк; кто-то дергает за портфель, стараясь вырвать. На самом верху лестницы появляется хозяин лавки — с проклятиями на устах, закрывая лицо руками. В грудь ему упирается дуло винтовки. Лавка выходит в узкий, насквозь пропахший мочой и горелым маслом переулок, в нем — строй мусорных баков с отходами из соседнего ресторана. Игнасио Абель останавливается обтереть пот с лица и оттряхнуть с себя муку, когда за его спиной звучат слова:
— Зятек, кого я вижу!
Брат Аделы, взяв под руку, тащит его за собой, настойчиво подталкивая к узкой полутемной лестнице, подниматься по которой приходится почти на ощупь. За лестницей коридор, тот ведет в помещение, откуда сочится зеленоватый свет и доносятся сухие удары бильярдных шаров. На звук их шагов на пороге появляется фигура: совсем молодой человек, сильно младше Виктора, с блестящим от смазки пистолетом в одной руке и с тряпицей в другой — похоже, его отвлекли от чистки оружия.
— Игнасио, что ты здесь делаешь — на улице, этой ночью?
— Твои родители и сестра заждались тебя сегодня к обеду.
— Ну у тебя и манеры. Я тебе не мальчик в коротких штанишках.
— Кто это с тобой, товарищ?
— Мой зять. Все в порядке. Входи, перекусишь с нами чем бог послал, Игнасио. Ночка-то не совсем та, чтоб по улицам шляться.
— Я спешу. А тебе бы лучше в Сьерру уехать, к родным. Брось ты эти свои фантазии и пистолеты. Твой отец только сегодня вечером просил меня за тобой присмотреть.
Говорят они тихо, близко друг к другу, в коридоре под неплотно притворенной дверью, из-за которой вместе с ударами бильярдных шаров долетают звуки радио. Только радиостанция не мадридская, а из Севильи{129}. Среди шума помех выныривают звуки горна, потом слышится командирский голос. Игнасио Абель собирался что-то сказать, но Виктор потребовал тишины, приложив к губам палец. Толком расслышать слова Игнасио Абель не смог.
— Этот командир — настоящий мужик, зятек. Все закончится за два дня. С нами — лучшие из лучших. Погляди только на этот сброд, который высыпал на защиту вашей Республики. Думают что-то там защитить, поджигая церкви и грабя лавки.
— Если застукают с этим радио, мало тебе не покажется. Тебе и твоим приятелям.
— Что ты себе позволяешь, зятек, ушам своим не верю — будто я малец какой…
— Тебя пристрелят, как только найдут пистолет.
— Какой еще пистолет?
— Тот, что у тебя в пиджаке, в кармане. Может, членский билет «Фаланги» тоже при тебе?
— Столько ко мне вопросов! Сам-то ты ничего не хочешь мне поведать?
— Уезжай в Сьерру, сегодня же. И посиди там с родными пока все не затихнет.
— Не затихнет, зятек. Хода назад теперь уже нет. Ты что, Кейпо по радио не слыхал? За пару дней колонны легионеров очистят Мадрид, как вычистили Астурию в тридцать четвертом. Здесь фонарей не хватит для всех этих подонков. Кровь потечет в Мансанарес вешними потоками. Запомни мои слова. Испании не очиститься иначе как большой кровью.
— Это собственные твои слова?
— Сам бы я тебе пулю влепил — сию же секунду!
— Не лишай себя этого удовольствия.
Тот же молодой человек снова выглянул в коридор, все еще с пистолетом и тряпицей. Из-под гражданских брюк видны сапоги военного.
— Все в порядке, товарищ?
— Да. Мы тут с приятелем просто беседуем.
— Ну так закругляйся, дел еще много.
— Ты что себе вообразил, раз ты муж моей сестры и отец моих племянников, так я до скончания века стану терпеть твои насмешки?
— Пусти. Мне нужно идти.
— Идти куда? Наставлять рога моей сестрице?
— Если понадобится, приходи. Будет где укрыться.
— Ты хочешь сказать, что ежели я испугаюсь, то смогу спрятаться в твоем доме?
— Если бы дом был только мой, то нет, но дом принадлежит и Аделе.
— Слушай, это тебе впору просить меня, чтоб я тебя прятал.
— Трудновато поверить. В Барселоне твои сложили оружие.
— Ты все еще веришь тому, что говорит правительство?
— Это правительство — законное. И оно всегда будет пользоваться большим доверием, чем банда нарушивших присягу военных.
— Законное правительство не раздает оружие преступникам и не открывает тюрьмы, выпуская на свободу убийц. Погляди только, что творят твои дружки из Народное фронта Стреляют людей на улице, как собак. Жгут церкви Пользуется беспорядками, лишь бы пограбить с оружием в руках.
— Виктор, мне нужно идти.
— Я бы на твоем месте не стал шататься по улицам этой ночью. Не думай, что ежели ты социалист, то в безопасности. Таких социалистов, как ты, нынче тоже к стенке ставят Ваши же за предателей их держат.
— Предатели — те, кто сначала клянется Республике в верности, а потом устраивает против нее мятеж.
— Иди домой и сиди там тихо, не высовывайся. Этот сабантуй твоих приятелей-революционеров скоро закончится. Жандармерия с нами. И лучшие армейские части. Все гарнизоны Мадрида выйдут на улицу еще до полуночи.
— Не слишком ли ты много болтаешь?
Виктор, весь потный, с жидкими, прилипшими к черепу волосами стоял поперек коридора, не давая пройти. От сильного волнения его слабые легкие едва справлялись — дышал он с трудом. Под тканью летнего пиджака бугрился пистолет. Рука Виктора потянулась было туда за поддержкой — противопоставить сарказму сестриного мужа явное доказательство своего мужества. Игнасио Абель, не тронув того и пальцем, отстранился, сделал шаг в сторону и в мутном сумраке двинулся к выходу. У себя за спиной он услышал щелчок затвора, но удержался — не обернулся. На ощупь спустился вниз и, выйдя из парадной, почувствовал, что ступает по рассыпанному то ли гороху, то ли чечевице, то ли рису, что под ногами — осколки бутылок и банок, остро пахнет уксусом. Железная рольставня бакалейной лавки на этот раз оказалась уже опущена, а от грабителей не осталось и следа. Выйдя на улицу, он не нашел ни свежести, ни облегчения в горячем воздухе над толпой, катившейся по направлению к Пуэрта-дель-Соль. Лучше бы вернуться назад или, на худой конец, свернуть на какую-нибудь боковую улочку, но возможностей для маневра уже нет. Передвигался он не сам, не на своих ногах: его несло толпой, силой тащило в направлении великого рокота над площадью — не гула человеческих голосов, а раскатов несмолкающего грома, грохота лавины, увлекающей за собой все, что ни встретится на пути, пронизанной гудками автомобилей, сиренами скорых, пожарных машин, фургонов штурмовой гвардии. Ощущение времени оказалось начисто стерто. Встреча с братом Аделы, их абсурдный разговор в полумраке оставили в нем чувство какого-то клейкого промедления. Он стал считать совсем уже близкие удары часов на здании Министерства внутренних дел — насчитал одиннадцать. Максимум через десять минут он окажется на противоположной стороне площади Пуэрта-дель-Соль, поднимется по улице Кармен либо Пресьядос до площади Кальяо, дойдет до дома, где живет ван Дорен (ждать, пока спустится лифт, он не будет, а побежит, задыхаясь, по лестнице, а потом — в коридор, где когда-то услышал ту мелодию, предвестницу, о чем тогда он еще не знал, явления Джудит). С решимостью лунатика он отмерил себе срок: будет искать ее до полуночи. Если не сдастся до полуночи, то сможет ее вернуть. Если только получится протиснуться между сплавленными в единую массу телами, тесно сдвинутыми головами и искаженными лицами с широко разинутыми, орущими что-то ртами, кулаками, что взлетают вверх в барабанном ритме бесконечно повторяемых слогов, которые эхом, сухими и яростными волнами, отражаются от окружающих площадь строений. Прибой этот наталкивался на кубический мол Министерства внутренних дел с настежь распахнутыми балконами, обнажающими интерьеры со сверкающими хрустальными люстрами и с гостиными с красной драпировкой. Ру-жей, ру-жей, ру-жей, ру-жей, ру-жей, ру-жей. Фары застрявших в толпе легковых автомобилей и грузовиков выхватывают из тьмы лица в самых драматических ракурсах; водители упрямо и тщетно жмут на клаксоны. Ружей, ружей, ружей, ружей, ружей. Кое-кто влез на крышу стоявших без движения трамваев, вскарабкался на фонарные столбы, подтягивается к зарешеченным окнам первого этажа министерства, словно спасаясь от растущего половодья. Над крышами домов мигает светящаяся реклама алкогольных напитков «Анис дел к Моно». «Тмо Пепе — солнце Андалусии в бутылке», рядом — элегантная бутылка с натянутой на горлышко широковатой шляпой, обряженная короткий фрак пикадора или танцора фламенко Слаженный общий ор рвется в небо в едином порыве, сопровождаемый ритмом стучащих по земле ног и яростными взмахами взлетающих над головами кулаков, в некоторых из них зажаты пистолеты, винтовки, палки, охотничьи ружья, бог знает где украденные сабли — не в арсеналах, а в антикварных лавках, торгующих сувенирами для туристов. «Ру-жей», — скандировали в унисон все эти разверстые рты, произнося слово по слогам, усиливая их хриплым рычанием, от которого воздух над площадью вибрирует не меньше, чем от поездов под землей