Он вспоминает, как поначалу упрямо не желал верить, помнит это свое ощущение — будто трогаешь давно знакомые и прочные вещи, но те песком осыпаются под пальцами. В понедельник, двадцатого июля, на следующий день после несостоявше-гося свидания с Джудит, в полдевятого утра Игнасио Абель вышел на улицу в абсурдном убеждении, что если повторить обычные действия понедельника, то разумная нормальность жизни сама собой восстановится. Где-то на западе глухо бухали далекие выстрелы. Маленький самолетик с досадной настойчивостью бесцельно, словно слепень, кружил над городом. Триумфальные радиоагитки балансировали на грани истерики, прорывавшейся в чрезмерной громкости гимнов, пасодоблей и музыкальном сопровождении рекламных объявлений, которые методично чередовались с воззваниями и угрозами. «Мария-де-ла-О, все при тебе, но как же ты, цыганочка, несчастна»{134}. Кровью героев-ополченцев и верных Республике армейских частей, мужеством и самоотверженностью всех антифашистов, энергичной поддержкой наших доблестных летчиков пишутся в эти дни самые славные страницы истории испанского народа. Он вышел из парадной — на улице веяло свежестью. Редкие и очень далекие артиллерийские выстрелы раздавались как бы нехотя, будто каждый из них обещал стать последним. Так же было и в 1932-м, и в 1934-м. Перестрелки, опустевшие улицы, витрины магазинов с опущенными ставнями, пешеходы, что при повороте за угол на всякий случай поднимали вверх руки, а потом — ничего. Из всех уголков Испании на борьбу с мятежниками движутся мощные колонны народных милиционеров, все как один поднявшихся на борьбу в горячем республиканском порыве.
Свежий, только из душа, несколько заторможенный после бессонной ночи, не позавтракав (прислуги дома не было, а сам он не умел готовить, в том числе завтраки), вспоминая собственные пешие перемещения по Мадриду минувшей ночью как кошмарный сон, Игнасио Абель, сжав ручку портфеля, переходил улицу Принсипе-де-Вергара, направляясь в автомастерскую, где этим утром, в час открытия, ему обещали вернуть отремонтированный автомобиль. Хозяин молочной лавки на углу улицы Рамон-де-ла-Крус приветливо помахал ему из-за прилавка (он, пожалуй, вернется сюда завтракать, когда заберет машину); продавец льда дремал на облучке телеги, влекомой тощей клячей и оставлявшей на брусчатке мокрые следы; бакалейная лавка на углу была закрыта, и металлическая роль-ставня опущена, но это вполне может объясняться тем, что в этом квартале, сильно обезлюдевшем в сезон летних отпусков, она откроется чуть позже. Беспорядочное бегство мятежников из Сьерра-де-Гвадаррама подтверждает близость победы, завоеванной кровью и отвагой народной милиции. Если не отступаться от обычного распорядка обычных действий, то жизнь, привязанная к ним, возобновится сама собой. Если, не включая радио, сначала одеться, причесаться перед зеркалом и поправить галстук, а потом энергичным утренним шагом спуститься по гулким мраморным ступеням лестницы, то мощный айсберг нормальности вряд ли будет поколеблен. В рутину не вписывалась только пара незначительных мелочей: звучащие вдали размеренные выстрелы артиллерии да кружащий над городом самолет — слишком маленький, старой модели, он вспыхивал, попадая в лучи утреннего солнца, и крылья его, подобные крылышкам насекомого, отливали всеми цветами радуги. В историю победоносного штурма вооруженным народом казармы Куартель-де-ла-Монтанья, где намеревались трусливо отсидеться предатели и заговорщики, свою славную страницу вписала авиация Республики.
«Да их уже разбили, — сообщил привратник, подойдя почти вплотную, чтобы распахнуть перед ним дверь и избежать риска быть подслушанным каким-нибудь жильцом, который в этом буржуазном квартале вполне может оказаться на стороне заговорщиков. — В Барселоне их вынудили сложить оружие. А в Мадриде, как видите, они даже не осмелились на улицу выйти. Но вы все же поберегитесь, дон Игнасио: говорят, фашисты, сукины дети, постреливают с балконов». Внезапно в памяти, куском вчерашнего кошмара, всплыл блеск потного лица шурина Виктора в полутемном коридоре, с дальнего конца которого слышался гомон вооруженных заговорщиков. Долорес Ибаррури, популярный депутат от Коммунистической партии, в своем радиообращении призвала трудящихся Мадрида беспощадно преследовать реакционных шакалов, трусливо стреляющих в народную милицию с балконов и колоколен. Из дома он вышел с внешне безупречной решимостью, не имея, в общем-то, ни малейшего понятия, куда поедет, когда заберет машину. В Университетский городок, на площадь Санта-Ана, на шоссе в Ла-Корунью — при условии, что героическая эскадрилья верных правительству самолетов, поднявшись в небо с аэродрома в Куатро-Вьентос, действительно обратила в бегство наступавшую на столицу с севера колонну мятежников в их заранее обреченном на провал стремлении овладеть горными вершинами и тропами Сьерры. Однако за считаные минуты до выхода ему удалось-таки дозвониться до казармы жандармерии их городка, и, прежде чем бросить трубку, чей-то голос прокричал: «Вставай, Испания!»{135} С каждым часом все с большей уверенностью звучали утверждения о скором восстановлении республиканской законности на всей территории страны и о сокрушительном разгроме мятежников, которым на этот раз не стоит надеяться на пощаду. По дороге в автомастерскую, расположенную в переулке Хорхе Хуана, он миновал отель «Веллингтон», возле дверей которого внушительных размеров портье со свистком во рту и в длинной, почти до щиколоток, ливрее внимательно глядел в дальний конец улицы, высматривая такси для четы иностранцев в дорожных костюмах — те стояли неподалеку, под маркизой, возле целой пирамиды баулов, чемоданов и шляпных коробок. Сорок офицеров, участников мятежа, покончили с собой в Бургосе, осознав неизбежность поражения. Под сводами деревьев бульвара улицы Веласкеса совершенно неожиданно для себя он окунулся в птичий щебет и свежий, почти рассветный, ветерок, заплутавший в тени акаций. Не выпуская свистка изо рта, отельный портье козырьком приставил ко лбу руку в перчатке, следя за самолетом, кружившим теперь намного ниже и быстрее. На углу из переулка Хорхе Хуана вынырнула и пронеслась к улице Алькала громыхающая колонна автомобилей, да так резво, что Игнасио Абель при виде юных лиц в окошках отшатнулся на тротуар, опасаясь попасть под колеса. Последним в караване ехал зеленый «фиат» с опущенным кожаным верхом — точно такого же цвета, как у его машины. На часах еще нет девяти, большая часть дверей жилых домов и магазинов в переулке Хорхе Хуана закрыта: молочные лавки, небольшие магазинчики, угольная лавка, булочная. Однако железная рольставня автомастерской поднята доверху. Вдалеке вновь громыхнула пушка, а затем, принесенный ветром, раздался оглушительный звук фейерверка с какого-нибудь гулянья в дальнем квартале. У входа в мастерскую спиной к стене, склонив к коленям голову, сидит паренек лет четырнадцати-пятнадцати в рабочем комбинезоне — сын хозяина: вроде бы уснул, не выспался, верно, встав до рассвета. Подойдя ближе, Игнасио Абель замечает, что колени у парня ходят ходуном, а голова, прикрытая руками, конвульсивно дергается, наклоняясь все ниже, будто в спазмах рвоты, которой не удается извергнуться. Но с подбородка мальчишки свисают нити слюны, а между ног — лужа блевоты. Мастерская огромна, сероватый свет проникает сверху, просачиваясь сквозь грязные слуховые окна, внутри стоит сильный запах бензина, смешанный с вонью блевоты, и нет ни единого автомобиля. На цементном полу, испещренном пятнами смазки, лицом вверх, широко раскинув ноги и сложив крестом руки, лежит хозяин мастерской; ярко-алая кровь вокруг рта и посредине груди — резкий контраст с пепельно-серым цветом его лица, еще более бледным в грязноватом, струящемся сверху свете. На нагруднике комбинезона лежит кусок картона, наполовину пропитавшийся кровью: «фашист». «Он не хотел отдавать им машины, — произнес у него за спиной паренек, который уже встал на ноги, но все еще дрожит и совсем по-детски кривит губы, едва сдерживая слезы. — Говорил, что машины эти не его и что он скажет клиентам. Отец велел мне сегодня прийти пораньше — вымыть вашу машину».
В памяти всплывает страх — самый примитивный страх, вновь обретенная боязнь ночи, ужас перед полной опасностей тьмой, еще большей, чем в слушанных в детстве сказках. Мало пойти домой, пока не стемнело, мало закрыть за собой все двери, тщательно проверив щеколды и задвижки, нужно еще свернуться под одеялом клубочком, как малыш-бояка, крепко-накрепко закрыть глаза и заткнуть пальцами уши, как будто стоит что-то страшное увидеть или услышать — и навлечешь на себя беду. Соседи, похоже, пооткрывали окна в комнатах с радиоточками, выкрутив громкость на максимум. Далекие крики; отдельные выстрелы; приближающиеся машины, которые, как тебе кажется, вот-вот остановятся, но все же они проезжают, и звук мотора стихает вдали; открывается дверь в парадную, потом — мощная волна воздуха, когда та захлопнется, эхо шагов и голосов в мраморе вестибюля, затем — на лестнице; звяканье колечек на ремнях ружей и ключей в большой связке привратника. Информация для ночных сторожей и привратников многоквартирных домов: осмотр жилья может производиться исключительно представителями органов правопорядка и милиции, которые по первому требованию обязаны предъявить соответствующие удостоверения. Однажды ночью он видел в глазок, как вооруженные люди выводят соседа из квартиры напротив. Министерство внутренних дел напоминает, что задержания граждан могут осуществляться исключительно сотрудниками полиции, штурмовой гвардии и жандармерии. Сосед вышел из квартиры в пижаме, сопротивления не оказывал. Они с соседом почти не общались, только здоровались при встрече. Тогда в душе его возникло не сочувствие, а облегчение. Спустя пару дней жена соседа надела траур. Мадрид живет своей обычной размеренной жизнью во всех ее проявлениях, бодрость духа мадридцев только крепнет от известий о каждодневных атаках республиканских войск и постоянных поражениях войск мятежников. На безлюдных улицах, откуда исчез транспорт, с наступлением темноты слух ловит шум приближающейся машины издалека. У себя в кабинете, без особой цели, он лениво перебирал архитектурные планы, когда прямо под окном, возле парадной, остановилась машина. Лица, пользующиеся временными трудностями вследствие текущих событий и совершающие насильственные действия с угрозой для жизни или собственности в отношении других лиц, считаются преступниками и подлежат строгому наказанию, предусмотренному законом. Он положил карандаш на широкий лист синьки, снял очки. Удостоверился, что ставни, в строгом соответствии с официальными предписаниями, закрыты плотно, что свет настольной лампы не просачивается на улицу. В обязанности народной милиции и верных правительству граждан входит соблюдение всех предосторожностей, направленных на пресечение трусливой деятельности укрывшихся в городе подрывных элементов, с неимоверной подлостью и коварством осуществляющих действия, напра