— Именно он держит сковородку за ручку, — проронила Джудит, с удовольствием пользуясь случаем исправить ошибку ван Дорена, предложив вместо его буквального перевода с английского свой вариант — настоящий испанский фразеологизм, — она выучила его совсем недавно, и он ей очень нравился.
— Все, что нам до сих пор предлагали, это были pastiches[15], как вы, вероятно, и сами можете догадаться. — Ван Дорен в очередной раз с манерным прононсом произнес французское слово: — Pastiches готики, имитация имитаций, подражания греческим храмам, римским термам, железнодорожным вокзалам или выставочным павильонам, имитирующим греческие храмы и римские памятники, в общем, разнообразные тортики в стиле Beaux-Arts[16]. А мне вовсе не хочется, чтобы згу землю профанировали строительством какого-то монстра, напоминающего почтовую контору. Мне бы хотелось, чтобы вы взглянули на это место. Обязательно пришлю вам фотографии и планы участка, если понадобится. Пустырь в окружении кленов и дубов, небольшой холм к востоку от кампуса, откуда открывается вид на Гудзон. Здание будут видеть пассажиры поездов, едущих вдоль реки, его увидят с судов, которые идут вверх и вниз по течению. Оно будет заметно и с другой стороны — с отрогов Нью-Джерси. Но лучше всего — с территории колледжа. Я так и вижу его в своей голове, представляю, как оно вздымается над кронами деревьев — чуть менее заметное, когда деревья покрыты листвой, — в конце дорожки, которая, уходя от центральной прямоугольной площадки, станет стезей уединения и возвышения — наверх, к книгам, к горящему до полуночи светочу знаний. Да, там будут книги, но кроме них — пластинки с музыкой, самой разной, со всех уголков света. Джудит, с ее великолепным слухом, конечно же, поможет мне подобрать записи образцов испанской музыки. У моей семьи также есть интересы в сфере звукозаписи. Так что я рисую себе и оснащенные звукоизоляцией кабины для прослушивания пластинок, и залы с проекторами, в которых каждый сможет запустить для себя кинофильм. Меня весьма заинтересовал проект, что реализуется сейчас в Испании: идея записать на грампластинку голоса наиболее выдающихся современников. Будут там и читальные залы с высокими окнами, из которых сверху вниз откроется вид на лес и реку, на другие здания кампуса. Моя библиотека не должна стать одной из этих мрачных английских библиотек, которые так абсурдно копируются в Америке, с их запахами плесени и гнилой кожи, со стеллажами и каталожными ящиками из почерневшего дерева, словно это гробы или кладбищенские памятники, с низкими настольными лампами под зеленым абажуром, от которого лица бледные, каку мертвецов. Мне же здание библиотеки видится светлым, как жилые и промышленные здания, выстроенные вашими учителями в Германии, как та ваша школа в Мадриде. Это должна быть практичная библиотека — как хороший спортзал, спортзал для тренировки ума. Сторожевая башня и в то же время-убежище.
— Хотелось бы мне поработать в такой библиотеке, — вступила Джудит, однако ван Дорен не имел ни времени, ни желания ее выслушать. Он размахивал большими руками с розоватыми ногтями, поддергивал рукава свитера, словно сгорая от нетерпения начать работу над придуманной им библиотекой: вынимать грунт под фундамент, выравнивать площадку, ровными рядами класть красные кирпичи или блоки прочного сероватого камня, что встречается на лесных полянах.
— Сегодня я пригласил вас вовсе не для того, чтобы вы дали мне согласие и считали себя связанным договором. У вас полно всяких разных дел, как и у меня. По словам доктора Негрина, для вас этот год обещает быть особенно трудным, поскольку поставлена задача к октябрю сдать в эксплуатацию Университетский городок. Задача трудновыполнимая, буду откровенным, с вашего позволения. Почти нереализуемая.
— Вы были на стройплощадке?
Прежде чем ответить, ван Дорен молча улыбнулся, словно самому себе, словно не решаясь открыть все, что ему известно, или желая создать впечатление, что известно ему больше, чем он может сказать.
— Этот визит был одной из главных причин моей поездки в Мадрид. Я внимательно ознакомился с ходом работ, изучил и планы, и макеты. Великолепный проект, непревзойденного для Европы уровня, однако реализуется он неимоверно медленно и несколько бестолково, рискну высказать вам свое мнение. Мне, кстати, чрезвычайно понравилось ваше здание — то, что спроектировано именно вами. Теплоцентраль, если не ошибаюсь.
— Да это почти и не здание. Всего лишь коробка для механизмов и пультов управления. Но объект до сих пор не введен в эксплуатацию. Кто вам его показывал?
— На этот вопрос Фил ни за что вам не ответит, — прокомментировала Джудит.
Ван Дорен одарил ее мимолетной улыбкой не без нотки восхищения, одобряющей сказанное. Этому человеку больше всего нравилось обладать информацией, недосягаемой для остальных, пользоваться привилегией иметь доступ к тому, что для других оказывалось невозможным. Игнасио Абелю ничуть не понравилось, что она вновь назвала его уменьшительным именем.
— Да, это строение-куб, однако создается впечатление, что оно будто выросло из-под земли, что оно — его часть. Похоже на крепость, но нет ощущения, что оно чрезмерно давит: эдакое мощное сердце, что прокачивает горячую воду и подает тепло в упомянутый городок. Стоишь рядом с ним, и тебе хочется постучаться в дверцу в каменной стене, проникнуть в этот замок. Сразу бросается в глаза, что вы работали с весьма компетентными инженерами. И что вы отдаете должное не только вашим немецким учителям, но и, позволю себе заметить, кое-каким скандинавским архитекторам. Проект принимали со скрипом?
— Да нет, не особенно. Это чисто утилитарное сооружение, и никто не обращал на него особого внимания. На такой объект не требуется лепить виньетки, крыть крышу в стиле платереско или подражать Эскориалу.
— Эскориал просто ужасен, не находите? Меня на прошлой неделе свозили туда на экскурсию ваши же соотечественники, они им безмерно гордятся. Впечатление такое, как будто очутился в зловещих декорациях «Дона Карлоса». Гранит так и давит, словно на тебя опустилась рука Филиппа Второго в железной перчатке. Или рука статуи Командора в «Дон Жуане». Вам, наверное, обидны мои слова? — И ван Дорен внезапно расхохотался, напрасно ожидая поддержки от Джудит, а потом повернулся к Абелю, полностью сменив тон, как будто заговорил с другим человеком: — Вы коммунист?
— А почему вы спрашиваете?
— Background check[17], — еле слышно проронила Джудит с видимым раздражением, нетерпеливо. Она поднялась и направилась к окну, ощущая неудобство оттого, что беседа начинала походить на допрос, к чему она, возможно, в какой-то мере чувствовала и свою причастность.
— Некоторые ваши однокашники и преподаватели в Баухаусе как раз коммунисты. К тому же у меня создалось впечатление, что вы — человек, который предпочитает, чтобы дела двигались. Обладающий сразу и прагматизмом, и утопическим мировоззрением.
— И для этого непременно нужно быть коммунистом?
— Коммунистом или, боюсь, фашистом. Нужно любить великие проекты и немедленное и эффективное претворение их в жизнь, а также не обладать терпимостью к болтовне, к растеканию мыслию по древу. В Москве или Берлине ваш Университетский городок был бы уже готов. И даже в Риме.
— Но ведь могло статься, что в таком строительстве там не увидели бы никакого смысла. — Игнасио Абель, не оборачиваясь, чувствовал, что взгляд и внимание Джудит прикованы к нему. Не вполне отдавая себе в этом отчет, говорил он для нее, говорил так, чтобы его слова понравились ей. — Другое дело казарма или тренировочный лагерь.
— Не повторяйте вульгарностей пропаганды, вам не идет. Немецкая наука — лучшая в мире.
— Это уже ненадолго.
— Теперь вы говорите точно как коммунист.
— Ты утверждаешь, что для того, чтобы не симпатизировать Гитлеру, обязательно быть коммунистом? — Джудит Белый стояла у окна: рассерженная, серьезная, вся на нервах.
Ван Дорен взглянул на нее искоса, ничего не сказав. Его взгляд был прикован к глазам Игнасио Абеля, который говорил спокойно, не повышая голоса, с тем инстинктивным стеснением, которое проявлялось в нем всякий раз, когда приходилось вести беседу о политике:
— Я социалист.
— А есть разница?
— Когда в России коммунисты пришли к власти, социалистов они упрятали за решетку.
— А в Германии в тысяча девятьсот девятнадцатом году социалисты расстреляли Розу Люксембург, — парировала Джудит.
Ван Дорен с наигранной веселостью наблюдал за дискуссией.
— Но как только верх берут фашисты или нацисты, коммунисты вместе с социалистами оказываются рядышком в одних и тех же тюрьмах, несмотря на свои недавние раздоры. Вы не сможете поспорить с тем, что это не лишено комизма.
— Я очень надеюсь, что в моей стране этого не произойдет.
И что мы сможем в установленные сроки ввести в эксплуатацию Университетский городок и нам не понадобится государственный переворот фашистского или коммунистического толка. — Игнасио Абелю не терпелось закончить этот разговор и удалиться, но если он уйдет прямо сейчас, то одному богу известно, когда он сможет снова увидеть Джудит.
— Мне нравится ваш энтузиазм, Игнасио, если позволите называть вас запросто, по имени. Мне известно, что лекцию вы закончили весьма красноречиво: прямо-таки революционным призывом. И об этом вовсе не Джудит мне рассказала, не вините ее. Мне бы очень хотелось, чтобы вы звали меня просто Филом и чтобы мы перешли на «ты», хотя мне прекрасно известно, что мы с вами едва познакомились, а Испания — страна намного более формальная, чем Америка. Мне импонирует, что вы, по всей видимости, не считаете для себя зазорным оставаться за рамками больших современных течений в политике, если уж иметь ее в виду.
— В моих глазах все они страшно примитивны.
— Два года назад я побывал в Советском Союзе, да и по Германии и Италии поездил. Полагаю, что я — человек без предрассудков: американец, открытый всему новому, что может предложить мир. Простак за границей, как сказал бы один из величайших путешественников моей страны, Марк Твен. Мы по сравнению с вами, европейцами, нация молодая и принимаем с симпатией все, что означает решительный разрыв с прошлым. Мы, собственно, так и образовались — порвав со старой Европой, покончив с королями и епископами…