В этом контексте можно вспомнить, что республиканцы в годы гражданской войны потерпят поражение не только в боях, но и на культурном фронте. Уже в 1937 году павильон Испанской Республики на Всемирной выставке в Париже останется в тени масштабных павильонов Германии и СССР, в своих формах провозглашавших возврат классической традиции и отказ от революционных экспериментов Баухауса и конструктивистов.
Говоря о субъективности восприятия героя, мы не должны забывать, что единственной версии исторических событий и единственной памяти о них не существует. Так память главного героя контрастирует не только с официальным взглядом советской истории на события в Испании или с исторической политикой франкистского режима, но и с анархистской памятью. Анархизм, так же как образ Советского Союза, представляется героем только в негативном свете. Весь уникальный опыт испанского анархизма, на счету которого и экономические успехи, и яростное, непримиримое противостояние мятежникам, сводится в сознании героя к хаосу и торжеству террора. При этом анархисты, помимо социально-экономического эксперимента, ратовали за атеизм, за либерализацию отношений в семье, за гражданские браки, за легализацию абортов, они же поддерживали эмансипацию женщин. В их рядах была и первая испанская женщина-министр — Федерика Монсени. Эти ценности близки и Игнасио Абелю, но он страшится хаоса и не верит в революцию, анархистский эксперимент несовместим с его стремлением к упорядоченности и рациональному устройству бытия, где нет места крайностям.
Мы прощаемся с главным героем романа в октябре 1936-го, а уже со следующего года все сильнее будет чувствоваться раскол в рядах республиканцев и приближение трагического финала. Зимой 1938–1939 годов вереницы беженцев потянутся к французской границе, а 1 апреля 1939-го Франсиско Франко объявит о победе над анти-Испанией.
В ходе гражданской войны в Испании погибнет около миллиона человек, десять процентов населения окажется в эмиграции, в изгнании, как говорят испанцы. Страна будет расколота на побежденных и победителей. Уже в первом своем декрете Франсиско Франко обозначит ценности и приоритеты, связанные с торжеством истинной, традиционной Испании, а всех, кто сражался на стороне республиканцев, объявит предателями.
Гражданскую войну в Испании называют последней войной идеалистов и репетицией Второй мировой войны. Участники испанских событий спорили не о территориях или экономических выгодах, речь шла о битве за идеи, где с одной стороны были мечты республиканцев об обновленной Испании, а с другой — стремление франкистов к порядку, сохранению традиций и уничтожению «коммунистической заразы». В этой войне примирение было невозможно. Только победа, только уничтожение противника, никаких компромиссов.
Отголоски гражданской войны в Испании слышны и сегодня: жесткие политические дебаты вызывает закон о памяти, социалисты добились выноса тела Франсиско Франко из мемориала «Долина павших». Испанцы вновь спорят, но теперь не о будущем, а о прошлом, пытаются восстановить справедливость по отношению к жертвам гражданской войны, выносят окончательный приговор франкизму или взывают о примирении. Внутренние противоречия и переживание травм прошлого не оставляют их.
Роман Антонио Муньоса Молины вышел в Испании в 2009 году. Это было время обострения противоречий на фоне прихода к власти консерваторов из Народной партии и заморозки действия закона об исторической памяти. В этом контексте роман, посвященный прошлому, оказался острополитическим и представляющим собой весомый аргумент в защиту республиканской памяти. Не менее актуален он и сегодня, когда споры о прошлом не стихают не только в Испании, но и во всем мире.
Актуален роман и с точки зрения художественного метода. Продолжая традиции романов потока сознания, «Ночь времен» в полной мере отражает тенденции исторического поворота, перенося действие в пространство памяти героя.
Автор романа в потоке сознания своего героя интегрирует личное, социальное и политическое, ставя ключевой вопрос об идентичности, соотношении интернационального и национального как в самопозиционировании Игнасио Абеля, так и в архитектурных проектах эпохи. Мировоззрение героя основано на архитектурных принципах, он верит в рациональность, гармонию и порядок, на основе которых проектируются здания мадридского кампуса, где он ищет опору и не может найти в тот момент, когда дело его жизни испытывает на прочность хаос гражданского конфликта.
В сегодняшней Испании, Испании законов о памяти и сведения исторических счетов, прошлое часто представляется как борьба двух непримиримых сторон. Судьбу героя романа и судьбу архитектурного сооружения, которое он возводит, объединяет страшный опыт невероятной скорости перехода от нормальности к катастрофе, от света к ночи времен. Автор романа дарит своему герою надежду на будущее, но в этом будущем навсегда останутся страшные образы Мадрида, охваченного хаосом катастрофы 1936 года.
Екатерина Гранцева, кандидат исторических наук, руководитель Центра испанских и португальских исследований Института всеобщей истории Российской академии наук
Эльвире
What I am now I owe to you[1].
В происходящем в Испании я вижу оскорбление, восстание против разума, эдакое высвобождение животного начала и неотесанного примитивизма, отчего содрогаются самые основы моей рациональности. В этом конфликте разум привел бы меня к отрицанию, заставил бы повернуться спиной ко всему, чего не приемлет сознание. Так поступить я не могу. Боль испанца во мне превосходит все. Это добровольное рабство должно сопровождать меня всегда, мне никогда не стать человеком без корней. Я ощущаю своим все испанское, даже самые отвратительные вещи — их нужно переносить как мучительную болезнь. Но это не мешает знать, от какой болезни умираешь, точнее, от какой все мы умерли, потому что все, что мы можем сейчас сказать о прошлом, звучит как с того света.
Неужто правда родина наша растерзана, жизнь отложена и всё на волоске?
1
Посреди сутолоки Пенсильванского вокзала Игнасио Абель остановился, услышав, как кто-то позвал его по имени. Я вижу его сначала издалека, в толчее часа пик, как на какой-нибудь фотографии тех времен, мужскую фигуру, неотличимую от других, кажущихся крошечными на фоне архитектурных громад: легкие пальто, плащи, шляпы; женские шляпки набекрень с перышками сбоку; фуражки с красными козырьками у носильщиков и железнодорожных служащих; размытые лица вдалеке; расстегнутые пальто с разлетающимися при энергичной ходьбе полами; людские потоки, которые пересекаются, никогда не сталкиваясь друг с другом, каждый мужчина и каждая женщина — фигура, так похожая на других и все же наделенная несомненной индивидуальностью, как и уникальная траектория, которой она следует в поисках определенной цели; стрелки, указывающие направление, таблицы с названиями населенных пунктов, временем прибытия и отправления, металлические лестницы, которые звенят и дрожат под галопом шагов, часы, висящие на металлических арках или венчающие вертикальные указатели с большими листами календаря, позволяющими издалека увидеть, какой сегодня день. Необходимо, чтобы все было точно: буквы и цифры такого же насыщенного красного цвета, как козырьки у работников станции, они указывают на день почти в самом конце октября 1936 года. На освещенных циферблатах всех часов, развешанных, словно пленные глобусы, высоко над головами людей, стрелки показывают без десяти минут четыре. В этот момент Игнасио Абель продвигается по вестибюлю вокзала, по огромному пространству с мраморными плитами, высокими металлическими арками, закопченными стеклянными сводами, пропускающими золотой свет, в котором растворяется пыль вместе с гулом голосов и шагов.
Я вижу его со все большей ясностью, возникшего из ниоткуда, появившегося из ничего, родившегося из вспышки воображения, с чемоданом в руке, запыхавшегося от подъема на полной скорости к выходу по лестнице, пересеченной косыми тенями мраморных колонн, оглушенного огромным простором, в котором он сомневается, что вовремя найдет дорогу; я различил его фигуру среди других, с которыми он почти сливается: темный костюм, плащ как у всех, шляпа, европейская одежда, может слишком формальная для этого города и этого времени года, как и чемодан в его руке, массивный и дорогой, обтянутый кожей, но уже потертый от стольких перемещений, с наклейками отелей и судоходных компаний, остатками отметок мелом и таможенных штампов, чемодан, уже слишком тяжелый для руки, уставшей его нести, но кажущийся слишком легким для такого длинного путешествия. С четкостью полицейского доклада и сновидения я различаю детали действительности. Вижу, как они постепенно возникают передо мной и кристаллизуются в тот момент, когда Игнасио Абель на мгновение останавливается между мощными движущимися потоками и оборачивается с выражением человека, который услышал, что его зовут: кто-то, кто увидел его среди толпы, произносит, может, даже выкрикивает его имя, чтобы быть услышанным поверх гула толпы; поверх шума, резонирующего о стены и железные своды, звучной смеси шагов, разговоров, грохота поездов, вибрации пола, металлического эха сообщений из громкоговорителей, голосов торговцев, выкликающих названия вечерних газет. Я погружаюсь в его сознание так же, как в его карманы или содержимое чемодана. Игнасио Абель всегда смотрит на первые страницы газет, надеясь и страшась увидеть заголовок со словами «Испания», «война» или «Мадрид». Он вглядывается в лица всех встречных женщин определенного возраста и роста в нелепой надежде, что случай столкнет его с потерянной возлюбленной, с Джудит Белый. В вестибюлях и на перронах вокзалов, в ангарах портовых построек, на тротуарах в Париже и Нью-Йорке за недели он видел целые леса незнакомых лиц, и теперь они продолжают множиться в его воображении, когда сон смежает ему веки. Лица и голоса, имена, случайно услышанные целые фразы по-английски, которые остаются висеть в воздухе, как ленты слов.