— Когда мне было восемь лет, умерла моя бабушка, — начал он, крутя ножку бокала между большим и средним пальцами. — Она оставила мне пару маленьких статуэток, которые всегда стояли у нее на туалетном столике: мальчишка-пастушок и девочка с кроликом. Сейчас они у меня на книжной полке. Ты смеялась над ними. Дешевка, сувенир, какие покупаешь, выбравшись на денек к морю. Настоящий китч. Но они пережили мою бабушку, эти две китайские статуэтки. И могут пережить меня. Жизнь Этана Ринга канет в пустоту, исчезнет и будет забыта, а босоногая девочка будет по-прежнему ласкать своего кролика, а мальчишка — посвистывать, засунув руки в карманы. Это понимание проникло в меня, как кусок льда в сердце, как громадная темная стена на краю жизни, такая высокая, что не переберешься, и такая длинная, что не обойдешь, омрачающая любую живую мысль и дело; и каждый день, каждую минуту каждого дня, каждое мгновение становящееся все ближе, выше и шире. Три месяца я не мог ничего делать, никуда ходить, никого видеть без мысли о смертной тени, распростертой над всем миром.
— Теперь в наших руках бессмертие, — проговорила Лука, думая, что подает утешение.
— В наших руках призраки и память, для тех, кто может за них заплатить.
В викторианский бар ввалилась толпа мужчин в костюмах с диджитфонами и биопроцессорами Olivetti\ICL модели Марк 88 во внутренних карманах. Они нарочито громко, каркающе переговаривались, как свойственно людям в костюмах. С диджитфонами. И с Olivetti\ICL модели Марк 88.
— Маркус умер сегодня утром. В восемнадцать минут двенадцатого.
— Черт подери... Этан.
— В одиннадцать двенадцать он вышел из комы. В одиннадцать тринадцать у него начались конвульсии. В одиннадцать восемнадцать все было кончено. Еще через двадцать три минуты объявили, что у него наступила клиническая смерть, и его печень, почки и поджелудочную забрали для трансплантации. Сердце и роговицы не тронули. Сказали, что от них практически ничего не осталось. Я был с ним, когда он очнулся. Какое-то мгновение он был самим собой, Маркусом, просыпающимся от кошмара. Тут он как будто что-то вспомнил, что-то увидел, кошмар, который выдул из его черепа все нейроны.
— Боже, Этан... фракторы...
Кружа пальцем по влажным следам от стаканов на исписанном столе, Этан Ринг кивнул.
— Когда я его нашел, то кое-что успел увидеть. Такое впечатление, что кто-то треснул меня кирпичом по затылку. Я потом еще несколько дней не мог ни ходить, ни как следует видеть. Бог знает сколько времени он сам на это смотрел. Лука, я забрал диск. Не мог допустить, чтобы его нашли.
— Избавься от него, Этан! Брось его в реку, засунь в мусорный контейнер, сожги. Избавься от него! То, что я повторю тебе трижды, истинно. Это смерть, Этан. — Она взяла ладонями его лицо, потом вдруг стукнула по щеке. Мужики в костюмах оглянулись, издавая животное фырканье.
— Прости...
— Не извиняйся. — Она снова его ударила. — Сделай это, иначе ты меня больше не увидишь.
Этану показалось, что она никогда еще не была такой прекрасной, как к концу этого второго удара.
Два дня диск таился в университетской папке на раскладном столе в его крошечной кухне. К вечеру второго дня, примерно в час начала «мыльных опер» по телевизору, она ему позвонила:
— Ты уже сделал?..
— Пока нет, Лука. Я все еще думаю... Она повесила трубку.
Еще два дня диск лежал на его университетской папке на раскладном столике в крошечной кухне. И он все время вползал на периферию его поля зрения. Когда в сериале «Коронейшн-стрит» началась реклама, она снова ему позвонила:
— Ну, что, сделал?
— Я собираюсь, завтра... Обещаю тебе... Она повесила трубку.
Следующие два дня диск торчал в рюкзаке с парой туристских ботинок и засунутыми в них носками, а Этан в это время пребывал в непрерывных сомнениях. В один из таких моментов, на пороге Великого Выбора, она опять позвонила:
— Ну?
— Лука, это не так просто...
— Это просто, как «да» и «нет», Этан.
— Лука... Пип-пип-пип...
— Лука!
Он взял рюкзак и отправился на автобус, на поезд, на биотакси, к дверям Девятнадцатого Дома, к своим ком-биматерям.
— Это Лука, — сказала королева сандвичей, недавно потерявшая франшизу.
— Наверняка она от него забеременела, — вмешалась бывшая дилерша фьючеров, предвкушая, что в сообществе появятся новые малыши.
— У него проблемы с копами, — высказала свое мнение ювелирша.
— Дело в наркотиках, — заявила телеком-дизайнер европейских сельскохозяйственных журналов.
— Сейчас никого за наркотики не преследуют, — возразил Никки Ринг.
— Ну, так что? — спросили все хором.
— Со мной все нормально, — отозвался Этан Ринг. Услышав такую фразу, любая мать сразу поймет, если это ложь. — Мне нужно время кое-что обдумать.
Время вышло в четыре часа двадцать три минуты утра в темном конце пляжа, куда не доставал свет прожекторов и свечение вновь отстроенного эллинга. Бредя с рюкзаком за плечами, Этан встретил человека, трусившего в странном костюме из эластомера.
— Доброе утро, — сказал Этан. Человек в странном спортивном костюме бросился наутек. Он положил диск Маркуса у самого уреза воды, где волны намыли грязноватые разводы пены, кучки обломков полистирола и водорослей, полил его растворителем и оторвал спичку от книжечки с эмблемой сомнительного греческого ресторана. Небо прочертил метеор.
— Черт подери!
Он зашвырнул спички вместе со всеми воспоминаниями о сувлаки и сальмонеллезе вслед меркнувшему метеору. Рюкзак тяжело оттягивал ему плечо, а он шагал по мягкому песку к ближайшему городу рассказать Луке Касиприадин, что он сделал.
Неделей позже Лука подала заявление о переводе в Школу изящных искусств города Парижа и съехала из квартиры над Этаном Рингом, не оставив нового адреса.
За десять лет запах растворителя выветрился из ящика с демонами. Подобным же образом потускнели убеждения и догмы тех лет. Анализируя прошлое с точки зрения гейзенбергианскои перспективы моих тридцати лет, я понимаю, что тот Этан Ринг, который брел по темному пляжу под весенним звездопадом, безусловно, имел какую-то важную причину, не позволившую ему уничтожить Сефирот-диск. Но теперь я ее не помню.
Я обнаруживаю заляпанного Дорожного Волка, принадлежащего моему другу, у стены общественной телеком-ка-бины в Двадцать шестом храме. Стучу по пластику, чтобы он знал, что я прибыл. В тот же миг он прекращает разговор и вешает трубку. По-английски... Я слышал, что он говорил по-английски. Замечаю, что на инструкции для пользователя накорябан номер, безобразные каракули выдают почерк моего актера кабуки. Код Йаватахамы.
— Кому звонил? — спрашиваю я. Лживо невинная интонация.
— Другу. Не виделись несколько лет, — отвечает он. Лживая прямота. И мы, два лжеца, направляемся в храм молиться о благодати из рук Кобо Дайцы. Вооруженные и защищенные бронежилетами полицейские, которые проверяют документы перед Синто-симулятором, провожают нас долгими, тяжелыми взглядами, пока мы идем сквозь толпу и поднимаемся по пологим ступеням в зал
Буду. На их куртках и шлемах все тот же орел с молниями эмблемы «Тоса Секьюрити Корпорейшн».
Они явились за ним, когда джаз-банда в перестроенной церкви, где по четвергам проходили дискотеки, как раз исполняла заключительную композицию. Потеряв Луку, Этан Ринг превратился в завсегдатая курсовых вечеринок, окунувшись в них с отчаянием человека, который видит, как вокруг него смыкается ловушка собственной его ограниченности.
— Почему она не хочет вернуться ко мне? — откровенничал он с Кирсти-Ли, курсовой шлюхой, которая обнимала его за талию своими затянутыми в розовую лайкру бедрами, а нежным язычком исследовала ухо лишь потому, что где-нибудь когда-нибудь его, может быть, придется использовать для Деловых Целей.
Они вломились одновременно в обе двери и пожарный выход. Что там такое? Что случилось? Что? Что? Стулья, столы, бутылки — все покатилось. Группа вырывает штепселя из розеток и устремляется за кулисы. Лука! Но при чем здесь Лука... Это хряк-полицейский распинает его на стене с постерами легендарных групп из блистательных 1970-х, раздвигает ему ноги, шарит в карманах. «Что за?..» Рука выныривает кое с чем, зажатым между пальцами, кое с чем, выглядящим как пластиковый пакетик Ziploc, с кое-чем, выглядящим в точности как мра-морно-красные таблетки в форме крылатых головок херувимов.
— Ну и что это такое, парень?
— Это вы сами туда их засунули, — оторопело и недоверчиво бормочет Этан. — Это вы, суки!
— Придержите язык, сэр, — говорит хряк-полицейский и прыскает в лицо Этану галлюциногенным аэрозолем. Столы... стулья... бутылки... однокурсники... ребята из оркестра... все плывет... И Кирсти-Ли как распахнутые крылья ангелов...
Туалет. Это задача номер один. В полу имеется металлическая щель.
Граффити. Это задача номер два. Тут все исписано на языке, где сплошные удвоенные гласные. Что-то германское?
Еда. Это задача номер три. Еда оказалась изысканной. Была даже бутылка пива, которого никогда не осилил бы студенческий бюджет.
— О господи! Я в Бельгии, — прохрипел он, и его вырвало в металлическую щель в полу. Когда исчезли последние следы галлюциногена, они явились и отвели его в камеру с резиновым полом к женщине в красных очках и с множеством колец на пальцах, которые она постоянно вертела и крутила. По тому, как она подняла голову в его сторону, когда он садился в удобное кресло, Этан понял, что она слепая.
— Гент — приехали, дружок, — проговорила она в свободной разговорной манере на том английском, в котором слышится намек, что это не родной язык говорящего.
— Гент, — повторил Этан Ринг. — И что в Генте?
— Секретариат по безопасности Европейского сообщества.
— Не слишком ли это круто для облавы на наркоманов?
Слепая женщина улыбнулась и вынула из ящика стола компьютерный диск мега-плотности. От него слабо, но отчетливо пахло растворителем.