Из гавани донесся гудок одиннадцатичасового парома до Афин. В полдень ожидалось прибытие другого парома с еще большим количеством людей, желающих попасть на похороны.
– Эльза, хочешь, я останусь? – спросил Дэвид.
– Только на пять минуточек, чтобы я не сбежала снова, – засмеялась она.
– Не сбежишь. – Он похлопал ее по руке.
– Надеюсь, нет, Дэвид. Скажи, ты когда-нибудь в своей жизни влюблялся как одержимый, просто до одури?
– Нет. Я вообще ни разу не влюблялся.
– Уверена, это не так.
– Увы. Не то, чем стоило бы гордиться в двадцать восемь лет.
Дэвид заметно оправдывался.
– Так мы ровесники! – с удивлением воскликнула Эльза.
– Ты распорядилась своей юностью явно лучше меня, – улыбнулся он.
– Если бы ты знал меня, ты бы так не говорил. Я бы обошлась без этой любви. Может, у меня получится вспомнить, какой я была до всего этого. Такую возможность я ни на что не променяю. – Она смотрела вдаль.
Дэвид мечтал найти правильные слова. Он был рад возможности сказать что-то дельное, заставить эту грустную девушку улыбнуться. Знал бы он хоть какую-нибудь шутку или смешную историю, чтобы поднять ей настроение… Он долго ломал себе голову, но на ум шли только шутки про гольф, которые так любит его отец.
– Эльза, ты играешь в гольф? – внезапно спросил он.
Та опешила:
– Немного. Что, задумался о гольфе?
– Нет-нет, сам я не играю, просто хочется тебя немного подбодрить, вот и вспоминаю анекдоты про гольф.
Ее это растрогало.
– Тогда рассказывай.
Еще подумав, Дэвид вроде как нашел нужный анекдот. Он был про парня, чья жена умерла на поле для гольфа. Когда друзья принялись ему сочувствовать, тот сказал: «Да нет, все не так плохо, только тяжело было таскать ее от лунки к лунке».
Эльза уставилась на него, ожидая окончания шутки.
– Боюсь, это все, – опечалился Дэвид. – Понимаешь, гольфисты настолько увлеченные ребята… что он скорее таскал бы ее труп по полю, чем прервал игру… – Он осекся, ужасаясь самому себе. – Слушай, извини, Эльза, сегодня ведь похороны, а я тут с глупыми анекдотами… Вот дурак!
– Нет, ты не дурак. – Она протянула ладонь и погладила его по голове. – Ты очень милый и добрый, и я так рада, что ты здесь. Не хочешь вместе приготовить ланч?
– Или я мог бы пригласить тебя на омлет триа-авга… Грекам нравится, когда его заказывают… То есть когда просят именно три яйца. – Казалось, эта идея его воодушевила.
– Я бы предпочла не высовывать носа, Дэвид, если не возражаешь. Здесь мне намного безопаснее. Можем поесть на террасе и разглядывать всех так, чтобы нас не замечали. Ты не против?
– Конечно нет, я с удовольствием! – И он с радостью направился к холодильнику Эльзы за сыром фета и помидорами.
– Здравствуйте, могу ли я поговорить с начальником полиции?
Йоргис устало поднялся.
Он увидел перед собой Фиону, в синем хлопковом платьице, с вязаной белой сумкой через плечо. Волосы, падающие ей на лицо, не могли скрыть синяка. Она выглядела хрупкой, не способной справиться ни с одним ударом судьбы.
– Проходи, кириа[5], присаживайся. – Он предложил ей стул.
– Видите ли, прошлой ночью сюда прибыл мой друг, – начала она так, словно Йоргис заправлял не тюрьмой Айя-Анны, а элитным отелем с бесплатными завтраками.
Йоргис высвободил руки. Она так беспокоилась за этого парня, так отчаянно готова была простить ему содеянное? И как только свиньям, вроде Шейна, удавалось влюблять в себя таких хороших девушек? А теперь ему, Йоргису, придется сообщить ей, что час назад Шейн отбыл на пароме и даже не обернулся. Было трудно подобрать нужные слова.
– Шейн очень сожалеет! Может, по нему и не видно, но ему правда жаль, – начала она. – Во многом это я виновата, что так вышло. Я могла объяснить ему все как следует, но оплошала и…
– Он уплыл в Афины, – прямо сказал Йоргис.
– Нет… Он не мог, он не уехал бы без меня, не сказав мне. Нет-нет! Это невозможно! – На ее лице читалось смятение.
– Отбыл на одиннадцатичасовом пароме.
– Он что, не оставил мне даже записки? Скажите, куда он поехал? Где мне с ним встретиться? Не мог же он просто так взять и уплыть!
– Он свяжется с тобой, как только все уладит, я уверен.
– Но как он свяжется? По какому адресу?
– Полагаю, он напишет на этот адрес, – с сомнением произнес Йоргис.
– Нет, вы же понимаете, что он не станет!
– Или, может, на тот адрес, где вы оба остановились?
– Нет, он точно не вспомнит дом Элени и где он находится. Нет! Я должна попасть на следующий паром, я найду его!
– Увы-увы, дорогая моя девочка… Афины – огромный город. Лучше побудь здесь. Здесь у тебя хорошие друзья, оставайся, пока не окрепнешь духом.
– Но я должна быть с ним… – заплакала Фиона.
– Сегодня из-за похорон паромы больше не будут ходить. Пожалуйста, успокойся. Он уехал, и это к лучшему.
– Нет-нет, какое тут «лучшее»?
– Иначе он бы оказался в тюрьме, за решеткой. А так он, по крайней мере, свободен.
– Он оставил для меня какое-нибудь сообщение?
– Понимаешь, он собирался в большой спешке…
– Вообще ни словечка?
– Он спрашивал о тебе, интересовался, где ты.
– Ах, ну зачем я уехала?! Ни в жизнь себе этого не прощу!
Йоргис неловко похлопал ее, рыдающую, по плечу. Через это плечо он увидел у подножия холма шагавшую мимо Вонни с маленькой группой детей, и у него возникла идея.
– Андреас говорил, ты работаешь медсестрой.
– Ага. Работала.
– Медсестры всегда остаются медсестрами… Может, кому-нибудь здесь нужна твоя помощь? Видишь там Вонни? Она взялась присмотреть за детьми на время похорон. Уверен, она будет рада, если ты ей поможешь.
– Не думаю, что от меня сейчас будет толк…
– Так всегда кажется, когда мы на самом деле нужны, – ответил Йоргис.
Он что-то крикнул по-гречески. Вонни крикнула что-то в ответ. Фиона выглядела задумчивой.
– Знаете, вот бы мы могли остаться здесь, родить ребенка; мы бы выучили греческий и стали бы здесь своими, совсем как Вонни. – Фиона говорила почти что сама с собой, но Йоргис услышал ее и ощутил комок в горле.
Томасу было неспокойно; он хотел, чтобы похороны поскорее начались и поскорее закончились. Над деревней повисла атмосфера напряженного ожидания. Томас не мог расслабиться, пока всех погибших не упокоят. И конечно, он не мог дождаться, пока уедут телевизионщики и прочие журналисты. Чтобы всё в деревне снова шло своим чередом.
Хотя и не без изменений, конечно.
Семья Маноса, как и семьи других погибших, уже не будут прежними. Часть туристов собирались похоронить прямо здесь, еще часть собирались отправить в гробах в Англию и Германию.
Но для всех будет лучше, когда этот день наконец-то закончится.
Он обещал Эльзе, что заберет ее из квартиры и сопроводит в маленькую церковь, надеясь, что та не встретит человека, которого избегала и которого, похоже, так боялась. Всякий раз, когда она говорила о нем, на ее лице было столько боли.
На похоронах будет очень людно. Этот человек, кем бы он ни был, не сможет высмотреть Эльзу в толпе.
– Я Фиона, – сказала она загорелой морщинистой женщине.
– Из Дублина? – спросила та.
– Да, а вы? Мне сказали, вы тоже ирландка.
– С запада Ирландии, – ответила Вонни. – Правда, я уехала оттуда очень-очень давно.
– Куда вы с детьми идете?
– Их семьи сейчас у Маноса дома. – Вонни говорила по-английски с ирландским акцентом, но слегка на иностранный манер, будто это был ее второй язык (вероятно, так теперь и было). – Хочу сводить детишек на окраину деревни, пособирать цветы на холме. Ты как, поможешь?
– Да, конечно, но я ничего не знаю… В смысле, не знаю, как с ними общаться.
– Мы с ними как раз учим английский. Ты, главное, говори почаще «очень хорошо» и «спасибо». Думаю, это как раз их уровень. – Морщинистое лицо Вонни расплылось в широкой улыбке, которая озаряла весь мир.
– Конечно, – кивнула Фиона, на мгновение оживившись и протянув руки двум пятилетним детям.
Вместе они шли беспорядочной шеренгой по пыльной дороге, ведущей к окраине деревни, чтобы собрать цветы для церковных венков.
Священники шагали по двое, видел Томас. Высокие, в длинных робах, с седыми волосами, завязанными сзади в пучки под черными головными уборами. Их лица выглядели бледными и мрачными, и Томас невольно задумался о том, что заставило бы молодых греков родом с этого солнечного острова выбрать для себя религиозную стезю. Но если подумать, даже в солнечной Калифорнии он знал людей, состоявших в священном сане. Такие встречались даже в профессорском и преподавательском составе. Один молодой священник, например, преподавал мистическую лирику; другой, проповедник-методист, читал лекции по литературе елизаветинской эпохи. Вера поддерживала этих людей. Возможно, то же самое было верно и для этих греческих православных отцов.
Томас знал, что им с Эльзой уже пора было в церковь. Он зашел за ней, как и обещал, и был удивлен, услышав чьи-то голоса в ее квартире. Возможно, она все-таки наткнулась на своего парня.
Томас был опечален, но следующая догадка его приободрила: этот парень, разумеется, не будет топтаться возле Эльзы, он ведь должен заниматься съемками похорон.
Он постучал в дверь и удивился, когда ему открыл Дэвид.
– Это всего лишь Томас! – крикнул Дэвид в квартиру.
Прозвучало не очень приветливо.
– Вообще-то, я говорил Эльзе, что пойду с ней в церковь, – обиженно произнес Томас.
– Господи, Томас, прости! Не знаю, что со мной сегодня, я, наверное, не перестану нести чушь даже под угрозой смерти. Просто мы думали… мы боялись, что…
Тут к ним вышла Эльза, одетая в элегантное льняное платье кремового цвета и темно-синий жакет. Она выглядела очень официально, под стать церемонии.
У Томаса в кармане был галстук на случай негласного дресс-кода. Теперь он понял, что не зря прихватил его с собой.