все нет. Один давний эпизод из моей жизни, в котором я не виноват. О контрацепции должна была позаботиться Моника. Я не имею отношения к ее ребенку, никогда не имел и не буду. Мы начали жизнь заново.
– Но у Герды не было отца.
– Перестань повторять ее имя, ты ее не знаешь! Ты только пересказываешь сплетни этой суки Биргит.
– Ты должен был рассказать мне.
– Нет, это тоже было бы неправильно. Ты бы заявила, что меня по-прежнему интересует мой ребенок от бывшей пассии. Скажи честно, Эльза, тебе такое не понравилось бы.
– Мне это понравилось бы намного больше, чем отец, который отказался участвовать в жизни дочери, оставил ее гадать о причинах и уповать на его возвращение.
– Сплошь выдумки. Ты ничего не знаешь об этом ребенке!
– Это же история моей жизни. Мой отец ушел от нас, и после я годами ждала его, надеялась, верила… Каждый день рождения, каждое Рождество, каждое лето. Я так сильно верила, что он мне напишет или позвонит. Или придет навестить.
– Это другое: твой отец жил с вами. У тебя было право думать, что он всегда будет рядом. Меня же ничто не связывало с ребенком Моники. Никогда. На меня не возлагали никаких надежд.
Эльза пристально посмотрела на него.
– Что ты хочешь, чтобы я сделал? – спросил он в конце концов.
– Ничего, Дитер.
– Ты бы вернулась, начни я как-нибудь общаться с этим совершенно чуждым ребенком?
– Нет, я никогда не вернусь к тебе.
– Но все это… – Он снова посмотрел на кровать, где они занимались любовью. – Для тебя это ничего не значило?
– Ты понимаешь, что это значило. Прощание, – сказала она, одеваясь.
Спрятав нижнее белье в сумочку, Эльза подошла к двери.
– Ты не можешь так поступить! – воскликнул он.
– До свидания, Дитер, – сказала она и направилась через ухоженные сады камней «Анны бич» к воротам, забросив темно-синий жакет на плечо.
– Не уходи, Эльза, прошу тебя, не уходи! – звал ее Дитер из бунгало. – Я так сильно тебя люблю! Не оставляй меня…
Но она пошла дальше.
В доме Марии кончилось молоко, а ведь утром все его захотят. Как только дыхание Марии выровнялось, Вонни выскользнула из большой двуспальной кровати и прихватила глиняный кувшинчик, намереваясь пойти в «Анну-бич», где кухня работала круглосуточно.
Повара на кухне охотно наполнили ее кувшин. Она возвращалась с ним к Марии, когда увидела бредущую в одиночестве красивую немку. На лице у той были слезы. Чтобы не столкнуться с ней, Вонни отступила за большой куст бугенвиллеи.
Немку звал, окликал какой-то мужчина.
Вонни плохо говорила по-немецки, но она вполне понимала, что он кричит. И если она вообще могла судить, то говорил он серьезно, кем бы он ни был.
Но Эльза не оглянулась.
Глава 8
Томас вышел за горячим свежим хлебом и инжиром для завтрака. Заварил большой кофейник, загремел чашками.
Появившаяся бледная и сонная Фиона благодарно улыбнулась. Дэвид сложил легкий плед, который выдал ему Томас, взбил подушки и с нетерпением подошел к столу завтракать.
– Балует он нас, Фиона, – заметил Дэвид. – Как же нам с ним повезло.
– О да! – Фиона тоже воодушевилась. – Сегодня я чувствую себя намного лучше, у меня столько планов.
– Расскажи про свои планы, – улыбнулся Томас.
– Я спокойно и без истерик пойду к начальнику полиции. Я попрошу его помочь мне найти Шейна, – возможно, тот подскажет направление. Мы пробыли в Афинах всего сутки по дороге сюда, но Шейну понравилась площадь Синтагма; вдруг какие-нибудь знакомые Йоргиса из полиции смогут с ним связаться. После этого я вернусь к Элени, переоденусь, я ведь уже несколько дней в одном и том же платье, а потом разыщу Вонни и спрошу, не нужна ли ей помощь с детьми. – Вместо мертвого, обреченного взгляда теперь Фиона демонстрировала взгляд, полный энтузиазма.
Дэвид, казалось, тоже излучал энергию.
– А я загляну в таверну еще раз повидать Андреаса, – сказал он. – Он настоящий джентльмен, если это слово не слишком глупое.
– Он именно джентльмен, и он обрадуется, увидев тебя снова. Передавай ему наши наилучшие пожелания.
– Обязательно, – пообещал Дэвид.
– У меня сегодня тоже есть дела. Подожду, пока в Калифорнии все проснутся, и позвоню сыну. Но сначала найду Вонни – вчера она не вернулась домой… то есть в свой сарай.
– Откуда ты знаешь? – удивился Дэвид.
– Обычно она шарится там с фонариком, а вчера вечером я этого не заметил. Но когда я найду ее, то потребую, чтобы она жила в своей спальне; я прямо дергаюсь каждый раз, вспоминая, что она живет во дворе.
– Дергаешься? – переспросила Фиона.
– Знаю, классное слово, да? Это когда ты дико взбудоражен, аж до мурашек.
– Шейну это слово понравится, – радостно сказала Фиона.
И ее друзья не нашлись с ответом.
Эльза сидела у себя в квартире. Она знала, что не уснет, поэтому устроилась на балконе и смотрела, как в Айя-Анне занимается рассвет.
Она видела, как деревня оживает. Затем, словно осознав наконец, что ночь, полная страхов и ужасов, закончилась, Эльза вернулась в дом. Она долго стояла в душе, вымыла голову. Потом надела свежее желтое хлопковое платье и вернулась на балкон с чашкой кофе, чтобы посмотреть на отходящий паром.
Дитер уедет в Афины на восьмичасовом. Она была в этом абсолютно уверена. Он уже знал, что она не отправится с ним, так зачем ему ждать одиннадцати? Такой, как Дитер, не станет терять время зря. Вчера он отослал Клауса и оставшуюся команду на арендованном вертолете. Дитер знал, что искать ее по всей деревне бесполезно. А она с этого балкона, оставаясь для него невидимой, сможет убедиться, что он уехал.
Эльзе не удавалось различить Дитера в толпе, выстроившейся перед ярким трапом. И все же она знала, что он там будет. Они превосходно знали друг друга, несмотря ни на что.
А потом она и впрямь увидела его, растрепанного, в рубашке с распахнутым воротом и с хорошо знакомой ей кожаной сумкой с ручками.
Дитер всматривался в толпу вокруг себя, будто надеялся увидеть ее среди этих людей. Увы, он никого не встретил, но он знал Эльзу достаточно хорошо, чтобы предположить: она наблюдает за ним. Он поставил сумку на землю и, вскинув руки, прокричал:
– Я люблю тебя, Эльза! Где бы ты ни была, я всегда буду любить тебя!
Пара молодых людей одобрительно похлопала его по плечу. Такие признания – это же очень смело.
Эльза сидела окаменев, глядя на маленький паром, уходящий по морю в афинскую гавань Пирей. По ее лицу медленно стекали слезы, капая в кофе и ей на колени.
– Дэвид, друг мой, добро пожаловать, добро пожаловать! – Андреас обрадовался его приходу.
Дэвид мог только мечтать, чтобы его отец вот так сиял при его приближении, а не выражал всем своим видом недовольство и разочарование в единственном сыне. Они с Андреасом запросто обсуждали вчерашние печальные похороны и Айя-Анну, где уже ничего не будет по-прежнему.
– Вы хорошо знали Маноса? – спросил Дэвид.
– Да, здесь все друг друга знают, никто ничего не скрывает, вся жизнь напоказ. Ребенком Манос приходил играть с Адони и еще одним мальчиком. Они соорудили качели вон на том дереве, и Манос сюда приходил побыть вне семьи – семья большая, восемь человек… Адони же был единственным ребенком, поэтому мы так радовались, что к нему приходили поиграть. Моя жена, которая сейчас у Бога, занимаясь готовкой, посматривала в окно, как мальчики играют с нашим старым псом, качаются на качелях, и была уверена, что они в безопасности. Интересно, Дэвид, смотрит ли она сейчас оттуда… Знает ли, что бедный Манос лежит в земле? Знает ли, что Адони отрезал себя от нас, уехав в Чикаго? Тоска на ее бедном сердце, верно, лежит, как свинец, если сердца на небесах умеют тосковать.
Хотел бы Дэвид обладать такой же вежливой проницательностью, как у людей вроде Томаса. Томас, конечно, сказал бы что-то умное и полезное; возможно, он даже вспомнил бы парочку подходящих к случаю стихотворных строчек.
А вот Дэвиду не шло на ум ни одной цитаты, хотя бы отдаленно связанной с Андреасом.
– Мне знаком лишь еврейский рай, и то немного, – извиняющимся тоном произнес он.
– Что ж, а из еврейского рая видно, что происходит на земле, как думаешь? – спросил Андреас.
– Думаю, да, но оттуда наверняка видно больше, видна вся картина целиком. Ну, мне так говорили.
Странно, но это будто бы принесло Андреасу некоторое утешение. Он покивал.
– Пойдем, Дэвид, пообедаем вместе. Сегодня мало кто сюда заглянет.
Дэвид бросил взгляд на распахнутые шкафы со всем, что наготовил старик Андреас, и ощутил комок в горле. Хозяин так старался на кухне – но никто не придет.
– Никогда не видел столько пасты, – начал он.
– Пасту я бы оставил в морозильнике, Дэвид, ты же не против? Она приготовлена не далее как сегодня утром. Могу я предложить тебе мусаку или каламари? Хоть это и не очень гостеприимно – выставлять на стол лишь то, что завтра уже пропадет. – Смущенный Андреас самокритично рассмеялся.
– Давайте мусаку, про пасту я сказал лишь потому, что ее много. Не хотел, чтобы столько стараний пропало зря.
– Ты так добр к старику. Посиди здесь на солнышке, я принесу стаканы и тарелки.
Дэвид задумался, а что глупый сын Андреаса вообще забыл в Чикаго, когда он мог быть рядом с таким отцом.
Элени поздоровалась с вошедшей Фионой, которую сразу поразило исчезновение всех вещей Шейна. Ни мятых рубашек, ни джинсов, ни холщовой сумки, ни даже банки с табаком и прочими снадобьями, которые он мог в ней хранить, ни бумаги для самокруток. Фиона отчаянно надеялась, что он оставил записку хотя бы здесь, в доме. Но записки не было.
Внезапно она почувствовала сильное головокружение. То ли это было от духоты, то ли от осознания, что Шейн действительно исчез из ее жизни.
Для него было бы так просто написать ей записку и оставить ее здесь, если он уж так не хотел делать этого в полицейском участке. Голова шла кругом, и казалось, Фиона вот-вот потеряет сознание. Но она взяла себя в руки, не желая расклеиться перед доброй Элени, чье лицо выражало сочувствие и жалость.