Адони просматривал газеты со снимками деревни, где он рос. Он увидел лицо своего друга Маноса, которого знал всю жизнь. Там же была фотография Марии. Адони танцевал на их свадьбе.
Казалось таким странным, что газеты по всей Америке публикуют фотографии и статьи о его родной деревне. Но здесь, в Чикаго, он никому не рассказывал о своей родине. Он приехал сюда много лет назад, по наводке Элени из Айя-Анны: здесь работал один из ее кузенов, он-то и пристроил к себе парнишку, которого та порекомендовала.
Кузен уехал, а Адони остался. Ему здесь нравилось, хотя иногда бывало одиноко. Но он не распространялся, что трагедия произошла в его деревне. Зачем притягивать к себе горе?
Люди здесь, в овощном, где работал Адони, мало слышали о нем и его прошлом. Если бы он рассказал, то они бы узнали, почему он не поддерживает связь, узнали бы о его ссоре с отцом, о годах тишины. Но они никогда не поймут его. Эти люди с его работы жили только своими семьями, их отцы регулярно заглядывали к ним в гости. Ну и что все они подумают об отце и сыне, которые не общаются девять лет?
Конечно, он мог позвонить отцу, выразить соболезнования насчет того, что случилось в Айя-Анне. Только отец воспринял бы это как слабость, уступку, признание, что Адони был не прав. Отец знал, где сейчас его сын. Если ему так надо пообщаться, пускай сам звонит.
Шейн не понимал, как работает метро в Афинах. В их первую поездку сюда всем этим занималась Фиона. Метро здесь называлось «илектрико́с» или типа того… Она ведь покупала проездной в киоске? Или проездной действовал для троллейбусов? Шейн не помнил.
Шейна тянуло в район Экзархия; на пароме поговаривали, что там полно питейных и таверн. У него в сумке еще оставалось приличное количество травки, ее можно будет там и продать. Затем он сядет и решит, что делать дальше. Вот теперь он свободен, свободен как птица. Никто не вывалит ему на голову дикие сказки о том, как он должен черт знает где до гробовой доски проработать официантом. Фиона, верно, белены объелась, раз такое предложила.
В конце концов, и она его предала, как и все остальные. Но Шейн постоянно ждал такого от людей. И на самом деле Фиона, конечно же, не была беременна. Он это знал. Будь она беременна, она бы не уехала, не бросила его в полицейском участке. Она сейчас наверняка на пути в Дублин, едет домой, к своей гнусной семье. Вот они обрадуются, когда поймут, что она и Шейн больше не вместе! Ради такого и откормленного теленка зарезать не жалко.
Наконец он понял, что должен доехать до станции метро «Омония». Боже, какие нелепые здесь названия, все эти нечитаемые письмена…
– Входи, Барбара, – впустила ее мать Фионы.
– Ты припозднилась. – Отец Фионы был не очень приветлив.
– Вы же знаете, мистер Райан, у меня смена с восьми утра до восьми вечера и от больницы до вас – час езды.
Барбара была весела и не брала в голову чепухи. Она бросилась в кресло, как делала это годами, приходя в этот дом; ее рыжие волосы были растрепаны, лицо выглядело утомленным после долгого рабочего дня.
– Чая, Барбара? Чего-нибудь покрепче?
– Ох, я бы убила за стаканчик джина, миссис Райан, особенно если речь пойдет о Шейне, – извиняющимся тоном сказала Барбара.
– Шон?
– Ну, если речь о нем, то выдай-ка и мне «обезболивающего», – сказал он.
– Я вот думаю, не написать ли Фионе о том, что мы всё неверно поняли.
Мать Фионы подала им джин-тоник и села, переводя взгляд с одного на другого.
– По-моему, мы всё поняли очень даже верно, – сердито воззрился на нее муж. – Наша дочь увлеклась невежественным уголовником, чего тут непонятного?
– Но, как мы уже говорили, наш подход не сработал. Теперь она за сотни миль отсюда. И я скучаю по ней, Шон, каждую секундочку. Как я мечтаю, чтобы она пришла к нам, прямо как Барбара, и рассказала про свой день. Наша реакция только оттолкнула ее. Барбара, тебе так не кажется?
– Я согласна с мистером Райаном: мы всё поняли, как оно есть. Шейн – говнюк, он манипулирует Фионой, прикидывается, что во всем виновата она. Он обращается с ней как с жертвой, кричит, что весь мир против него, – такому труднее всего противостоять.
– Труднее всего – слышать, как они говорят, что любят друг друга. – Лицо Морин Райан стало обеспокоенным.
– Шейн в жизни никого не любил, только себя, – сказала Барбара. – Он останется с ней до тех пор, пока ему удобно, а потом бросит, униженную, за много миль от дома, без поддержки друзей. Фиона не захочет вернуться к нам. Даже если мы не станем повторять: «Мы же говорили», ей самой придет это в голову.
– Ты скучаешь по ней так же сильно, как и мы, – удивился отец Фионы.
– Конечно. Я скучаю по ней каждый день на работе, скучаю по нашим вечерним посиделкам. Я воображаю кучу всего, что хочу ей рассказать, а потом вспоминаю, что ее нет рядом… Может, еще удастся навести мосты?
– Какие еще мосты? – Шон Райан не питал особых надежд.
– Ну, вы могли бы написать ей письмо, подразумевающее, что мы приняли их роман как вполне серьезный? И я могла бы сделать то же самое. Например, спросить, приедут ли они с Шейном на вашу серебряную свадьбу или на Рождество, что-то вроде того?
– Но мы не можем утверждать, что они всегда будут вместе, Барбара. Какой пример мы подадим другим нашим детям, если примем Шейна как спутника жизни их сестры?
– Слушайте, миссис Райан, сейчас он ее спутник, они уехали жить вместе, да ради бога; но в глубине души я чувствую, что это ненадолго. И если мы притворимся, что считаем это нормальным, мы перестанем быть для них частью «такого жестокого мира», который донимает бедного непонятого Шейна. – Барбара переводила взгляд с жены на мужа.
Отец Фионы беспомощно пожимал плечами, будто сообщая, что все это выше его сил. Судя по напрягшемуся лицу матери, та пыталась не разрыдаться.
Барбара сделала еще попытку:
– Поверьте, мне это тоже не нравится, как не нравится и обсуждать мою подругу за ее спиной. Но я считаю, мы должны что-то сделать, иначе мы ее потеряем.
Письмо скользнуло в дверную щель и упало на пол. Мириам Файн пошла посмотреть, кому пришло в голову доставлять что-то вручную посреди ночи.
Это был большой толстый конверт, адресованный им обоим. В нем как будто бы лежала какая-то увесистая карточка. Мириам принесла конверт мужу, и они вместе его открыли.
Внутри обнаружилось подтверждение, что Гарольд Файн получил вожделенную награду «Бизнесмен года», а также подробности проведения церемонии. Ее запланировали на ноябрь, в ратуше перед приглашенной аудиторией. Организаторы рассчитывали, что Гарольд предложит своим родственникам и друзьям сперва выпить шампанского с мэром, а затем поужинать.
– О Гарольд, как я рада за тебя! Наконец-то твою победу зафиксировали черным по белому! – воскликнула она со слезами на глазах.
– Это потрясающе…
Гарольд Файн смотрел на документ так, как будто он мог выпасть или вообще рассыпаться в его руках.
– Дэвид будет так горд и доволен, когда мы сообщим ему, что получили приглашение. Он наконец-то осознает, насколько все реально! Я знаю, ради этого он вернется домой, – сказала Мириам.
– Мириам, не будь так самоуверенна. Бизнесмены, с точки зрения Дэвида, не лучшие ребята. А «Бизнесмен года» – худший среди них.
– Привет, Билл.
– Привет, Энди.
Энди сел рядом с Биллом на качели возле дома.
– Ты чем-то расстроен, малыш? Хочешь пробежаться?
– Нет, от всех проблем не убежишь. – Он даже не поднял глаз.
– Твоя правда, малыш, но это помогает на время отвлечься от плохих мыслей.
– У тебя не бывает плохих мыслей, Энди.
– Не бывает? Ха! Выходит, я неплохо их прячу. – Он нежно ткнул Билла в плечо, но в этот раз мальчик вздрогнул и отстранился. – Прости, малыш! – растерялся Энди.
– Все в порядке, это не твоя вина.
– А чья же тогда?
– Не знаю, думаю, моя. Меня им было недостаточно. Маме и папе. Я не смог сделать их счастливыми.
– Они оба души в тебе не чают, малыш, это единственное, в чем они действительно согласны.
– Мама тоже так говорит, но, возможно, она просто хочет, чтобы я так думал.
– Твой отец тоже так думает, он сказал мне это перед отъездом.
– Но он уехал, Энди.
– Он сделал это ради тебя, малыш, чтобы дать тебе больше свободы. Чтобы ты мог привыкнуть ко мне и почувствовать себя частью нашей общей семьи. Твой отец поступил правильно.
– Мне не нужно столько свободы, – покачал головой Билл.
– Тогда что тебе нужно?
– Наверное, чтобы мама с папой по-прежнему любили друг друга, но так точно не будет. Поэтому мне хочется, чтобы он жил хотя бы поблизости. Вы с мамой ведь не против, если я буду часто видеться с папой. Правда же? – Он с тревогой взглянул на Энди.
– Конечно, мы не против, ты и сам это знаешь.
– А он знает? Папа это знает?
– Ох, Билл, разумеется.
– Но тогда почему ему пришлось уехать так далеко? – спросил Билл.
Ханна, секретарша телецентра, подслушала разговор Клауса и Биргит. В услышанное просто не верилось. Эльза уехала так далеко, чтобы оставить любовь всей своей жизни, как вдруг эта катастрофа вновь свела их вместе.
– Клаус, извини, могу я поговорить с тобой?
– Конечно.
Всем нравилась Ханна, эта эффектная, отзывчивая и уверенная в себе девушка. Она дружила с Эльзой.
– Я просто хотела спросить: она что, возвращается? – спросила Ханна, тоже не имевшая привычки ходить вокруг да около.
– А ты хотела бы, чтобы она вернулась? – мягко спросил Клаус.
– Ну, еще бы я не хотела! Но, думаю, для нее самой лучше быть где-нибудь далеко, – чистосердечно заключила Ханна.
– Хотел бы я объяснить, что произошло, но, честно говоря, я и сам не знаю, – признался Клаус. – Дитер велел нам лететь в Германию без него. Мы, конечно, так и сделали. Но она, Эльза, выглядела иначе. Не как та Эльза, которую мы знаем. Она как-то изменилась, словно приказала себе это сделать.
– Я понимаю, – с сомнением произнесла Ханна.