– Прошу прощения, сигноми, – извинился он.
– Мой друг говорит: вы и ваши друзья – хорошие люди, потому что разделили с нами скорбь, – ответил ему похожий на моряка рыбак со множеством татуировок.
Томас озадаченно посмотрел на него:
– Нам всем очень грустно из-за случившегося, и нас так растрогали танцы прошлой ночью. Мы никогда этого не забудем.
– Когда вы, все четверо, вернетесь на родину, вы будете рассказывать об этом? – Моряк явно знал его друзей и собирался перевести ответ Томаса для остальных.
– Мы из четырех разных стран, – медленно произнес Томас, – из Германии, Англии, Ирландии и США, но все мы увезем память об этом к себе на родину.
– Надо же, мы думали, что вы знакомы целую жизнь, – сказал мужчина с татуировками.
Проснувшаяся Фиона прочла записку Эльзы. Ну не удивительно ли, что жизнь случайно послала ей такую добрую и отзывчивую знакомую? Эльза уже становилась для нее почти такой же хорошей подругой, как и Барбара. Как это прекрасно! Она непременно расскажет Шейну, он будет рад.
Он скоро свяжется с ней, что бы там ни думали остальные. Фиона вымыла волосы и высушила их феном Эльзы. Выглядела она не так уж плохо: да, бледная, немного сонная, но не настолько, чтобы, завидев ее, «птицы попадали с веток». Так обычно говорил ее отец о неопрятных людях.
Некоторое время Фиона уделила мыслям об отце. Он был таким любящим, таким чудесным, пока она не привела Шейна знакомиться. Лично ей очень хотелось присутствовать на серебряной свадьбе своих родителей.
Но в том, что она не поедет, виноват только отец.
Он был ужасно предвзят, когда дело касалось Шейна. Нет, не стоило тратить время на мысли об этом. Она будет жить как живется, пока Шейн не приедет за ней. Она даже наденет свой лучший наряд и не спеша отправится в гавань, чтобы Эльза не думала, будто она какая-то жалкая неудачница.
Фиона покажет себя с лучшей стороны.
Они оставили Дэвида на пляже учить сегодняшние десять фраз на греческом. Вскоре Вонни на площади выпустила детей из фургона, затем около одиннадцати высадила в гавани Эльзу.
– Спасибо за компанию, – сказала Вонни.
– И как только жители Айя-Анны не боятся оставлять на вас детей, Вонни? – спросила Эльза.
– Сама не знаю. Я уже столько лет у них на глазах, что, видимо, считаюсь достаточно надежной нянькой, – неуверенно ответила та.
– Столько – это сколько?
– Я здесь уже тридцать с лишним лет.
– Что?! – Эльза была в шоке.
– Ты спросила – я ответила, – бесстрастно припечатала Вонни.
– Действительно… Простите. Вы наверняка из тех людей, которые не любят, когда к ним лезут с расспросами, – извинилась Эльза.
– Но если уж лезут, то я предпочитаю здравые вопросы. Я приехала в Айя-Анну в семнадцать лет, к человеку, которого любила.
– И вы стали жить вместе? – спросила Эльза.
– И да и нет. Расскажу в другой раз.
Вонни завела фургон и уехала.
– Томас!
Он взглянул на нее, сидя на старом деревянном ящике в устье гавани, откуда открывался вид на волнующееся море.
– Рад тебя видеть, Эльза. Хочешь устроиться по-королевски?
Когда он подтащил к ней еще один ящик, Эльза села так элегантно, будто и впрямь находилась в королевской гостиной.
Он вдруг осознал, какой хорошей телеведущей та, наверное, была. Или оставалась. Эльза никогда не суетилась, не давала слабины, контролировала любую ситуацию.
– У тебя волосы влажные. Искупалась?
– Да, в маленькой лагуне километрах в пяти отсюда, там действительно красивый пляж. Это вверх по тому побережью, – указала она.
– Только не говори мне, что прошагала десять километров! – опешил он.
– Нет, к моему стыду, Вонни отвезла меня туда и обратно. Там мы встретили Дэвида, вот он в хорошей форме, даже на прокатном велосипеде приехал. Томас, мне только кажется или отсюда открывается самый красивый вид на море?
– Этот вид в любом случае получше, чем в моем районе Калифорнии: там, где я живу, земля пологая. Закаты обалденные, но ни прибоя, ни красочных пейзажей.
– Ты не можешь представить, до чего ледяное в Германии море – неподалеку от Дании и Нидерландов. Там оно вообще не такое, как здесь. Неудивительно, что людей так вдохновляет этот остров. Я имею в виду, небо, конечно же, отражается в море, но вода все равно выглядит такой синей.
– «Бушуй, глубокий Океан, царь синих волн!» – процитировал Томас.
– Не укротят тебя ни флотский легион, Ни человек, хоть и свиреп он; власть его – На берегу…[8] – к его изумлению, продолжила Эльза.
Он смотрел на нее с открытым ртом.
– Ты цитируешь английских классиков! Как ты смеешь быть настолько образованной!
Эльза рассмеялась, довольная похвалой:
– Моя школьная учительница английского обожала Байрона. Она была в него просто влюблена! Выбери ты любого другого поэта, я бы сразу растерялась.
– Но я серьезно. Я не смог бы процитировать ни строчки из немецкой поэзии. Да какая там поэзия! Я и одного слова по-немецки не знаю.
– Нет, знаешь: вчера вечером ты сказал «вундербар»[9] и «прозит», – утешала его она.
– «Прозит» я вообще повторял без умолку… О, я вспомнил еще одно немецкое слово: «райзефибер».
Эльза залилась смехом:
– Не больше и не меньше… Где ты его услышал?
– Переводится как «чемоданное настроение», не так ли? Это когда ты в панике мечешься по вокзалу или по аэропорту?
– Именно так, Томас. Подумать только, что ты его знаешь! – Эльза была впечатлена.
– Один парень у нас на факультете постоянно искал всякие подобные словечки, а мы их невольно подхватывали.
Им было хорошо вместе, так, будто они знали друг друга всю жизнь.
Неудивительно, что рыбаки приняли их за старых друзей.
Вонни пригнала фургон обратно к дому Марии. Та сидела за столом перед опустевшей чашкой кофе.
– Нисколько не полегчало, только еще тоскливее становится, – произнесла Мария. – Мелькнула мысль, что это Манос возвращается на своем фургоне…
– Еще бы не тоскливее. Скорбь засасывает, а дальше только больнее. – Ключи от фургона Вонни повесила на крючок, а затем водрузила на стол горячий кофейник и порцию слоеной пахлавы из таверны через дорогу.
Мария подняла заплаканные глаза.
– Ты всегда знаешь, чего людям хочется, – с благодарностью произнесла она.
– Вовсе нет. Это я-то? Моих ошибок хватит на всю Айя-Анну, вместе взятую, – возразила Вонни.
– Я ничего такого не помню.
– Просто ты еще совсем молоденькая. Все самые жестокие ошибки в своей жизни я совершила еще до твоего рождения.
Вонни походила по кухне, не привлекая внимания тем, как собирает разбросанные тут и там вещи, ополаскивает чашки и всячески наводит порядок.
Наконец Вонни села.
– Вчерашние танцы были бесподобны, – сказала она. – Маносу бы это понравилось.
– Я знаю. – И Мария снова заплакала. – Вчера вечером я чувствовала себя сильной, будто его дух был совсем рядом. Сегодня это чувство прошло.
– Что ж, возможно, оно вернется, когда я расскажу тебе свой план, – сказала Вонни, передавая Марии бумажное полотенце, чтобы та вытерла слезы.
– План?
– Да. Я собираюсь научить тебя водить машину.
Марии даже удалось изобразить слабую улыбку.
– Водить машину? Меня? Вонни, хватит шутить. Манос не позволил бы мне даже подержать ключи от его фургона.
– Но сейчас он бы хотел, чтобы ты водила его машину, я точно знаю.
– Нет, Вонни, нет: он бы решил, что, взявшись за руль, я убью всех в Айя-Анне, включая себя.
– Что ж, придется нам доказать ему, что он не прав. Потому что на новой работе ты обязана будешь водить машину.
– На какой еще работе?
– Да-да, ты же не откажешься помочь мне с магазином, правда? Еще в круг твоих обязанностей будут входить визиты в такие места, как Калатриада, и перевозка вещей. Заодно избавишь меня от долгих поездок на автобусе.
– Но ты можешь и сама ездить туда на фургоне, Вонни… Он теперь стоит, никому не нужный…
– Нет, я не могу. Маносу бы это не понравилось, он долго и упорно копил на этот фургон, и он не хотел бы, чтобы ты его кому-нибудь отдала. А вот если фургон понадобится тебе для работы, Манос будет гордиться.
И, как по волшебству, Мария вновь улыбнулась. На этот раз настоящей, живой улыбкой. Она ощутила, будто дух Маноса вновь посетил их дом, будто они вот-вот снова заспорят, как частенько делали при его жизни.
– В самом деле, Манос, ты будешь поражен, – сказала она.
Дэвид наткнулся на них на большом пустыре в верхней части деревни, где они устроили урок вождения.
– Сига, сига! – закричала Вонни, когда фургон резко дернулся и вздрогнул.
– Что это значит – «сига»? Не впервые слышу это слово, – поинтересовался Дэвид.
– Что ж, ты явно не слышал, чтобы его произносили с таким отчаянием! – Вонни вышла из фургона, вытерла лоб и сделала несколько глубоких вдохов; Мария тем временем стиснула руль так, словно ее руки приклеились к нему. – Это означает «помедленнее», но наша автоледи явно незнакома с таким понятием.
– Это жена Маноса, не так ли?
Дэвид взглянул на нее, все еще сжимавшую руль.
– Бог свидетель, я в жизни не назвала бы себя собранной, но по сравнению с ней я могла бы быть гонщиком «Формулы-один», – покачала головой Вонни, на мгновение закрывая глаза.
– А ей это точно нужно? – спросил Дэвид.
– Еще утром я думала, что нужно. Теперь уже не уверена. Но, ясное дело, это ведь мой болтливый рот исторг эту идею. Так что надо продолжать, – вздохнула Вонни.
– Я научил свою маму водить машину, когда никому другому это не удавалось. От нее отказались три автошколы, – медленно произнес Дэвид. – Возможно, я мог бы попробовать?
– Как ты ее научил? – В глазах Вонни появилась надежда.
– Я был очень терпелив. Ни разу не повысил голос и часами выжимал сцепление.
– Дэвид, так ты правда согласен? О Дэвид, дорогой мой, славный мой, не мог бы ты этим заняться?