– Затем Джимми Кину, владельцу гаража, стало казаться, что Ставрос отлынивает от работы. Он намекал, что вот-вот уволит Ставроса, и я потеряла аппетит и сон из-за страха, что Ставросу придется уехать, мол, как же я буду без него? Я спохватилась, когда подошло время школьных экзаменов. Я едва ли могла понять задания, не то что решить их.
– И каковы были результаты? – Как преподаватель, Томас не мог не поинтересоваться.
– Я не знаю! Понимаешь, тем летом в Ирландии случилась банковская забастовка – лучшее в мире событие! – Ее глаза засияли от воспоминаний.
– Банковские служащие вышли бастовать? Быть не может!
– А вот и может! – радостно сказала она.
– И как же все работало?
– В основном на чистом доверии. На долговых расписках, ради них даже печатали пустые чековые книжки, чтобы все выглядело хоть немного законно.
– А потом?
– Потом случилось чудо! – сообщила Вонни. – В супермаркетах скопилась наличка, банки не могли ее хранить, но свои люди могли обналичивать «чеки». Меня хорошо знали в городском супермаркете в десяти милях от Ардивина: там заправлял кузен моей матери. И я обналичила «чек» на две с половиной тысячи фунтов. В тот же день Джимми Кин сообщил, что Ставроса все-таки придется уволить. – Вонни вдруг принялась мерить шагами комнату, но продолжила рассказ: – Ставрос клялся, что будет по мне скучать, что я – его единственная любовь и что мы будем вместе. Вот вернется он в Айя-Анну, откроет там собственную заправку и сразу же за мной пришлет. А я ему: разве нельзя нам обоим уехать сейчас? У меня были средства, на них он мог открыть свое дело. Я сказала, что сама накопила денег.
– Его это, конечно, обрадовало.
– Его – да, но моих родных – нет. Я в тот же день поставила их перед фактом, что мне уже семнадцать с половиной, а значит, через полгода мне не потребуется их согласие на брак. Мол, и что вы сделаете? Запрете меня? Дальше было много слез, скандалов, обвинений в мотовстве, в том, что я подам плохой пример сестре, в том, что ославлю семью на весь Ардивин… Мой отец был учителем и очень уважаемым человеком. А мать была на короткой ноге с самыми влиятельными из местных лавочников. И тут такой позор!
– Но вы стояли на своем.
– Я заявила, что уже вечером меня здесь не будет, и мы сели на автобус в семь тридцать.
– А деньги?
– Ах да, деньги… Забастовка в Ирландии еще не окончилась, а мы уже были в Айя-Анне. Добирались сказочно, поездами и паромами, всячески экономя, – знаешь, мы почти и не прикасались к деньгам до конца путешествия. Разъезжали по Швейцарии и Италии, а питались хлебом и сыром. В жизни не припомню себя – да и никого – счастливее, чем я была в ту пору.
– А потом вы прибыли сюда?
– И все пошло кувырком. Оказалось, одна девушка уже донашивала ребенка от Ставроса, думая, что он едет жениться на ней. Это была Кристина, сестра Андреаса и Йоргиса. Узнав, что он вернулся не ради нее, она попыталась покончить с собой. Но не умерла. А вот ребенок, которого она носила под сердцем, – умер. Это было ужасное время для всех.
– Что стало с Кристиной?
– Ее положили в больницу выше по холму, если помнишь, есть такая по дороге в Калатриаду.
– Да, помню. А с вами, Вонни… Что стало с вами?
– Я-то? Выучила греческий, купила бензозаправку. Научилась менять колеса, накачивать шины. Кристину навещала каждую неделю – та не разговаривала со мной сорок пять недель, потом вдруг заговорила. А вскоре она поправилась, вышла замуж за хорошего человека. У нее теперь дети, внуки. Их семья живет на другой стороне острова. Мы часто видимся.
– Вы со Ставросом поженились?
– На гражданской церемонии в Афинах. Ни моя семья в Ардивине, ни его семья здесь, в Айя-Анне, не считали это настоящей свадьбой.
Кажется, Вонни начала уставать от этого разговора. Томас знал, что не должен на нее давить.
– А в тысяча девятьсот семидесятом, в тот же год, когда ты родился в своей Калифорнии, появился на свет и Ставрос, наш сын. К тому времени местные ко мне привыкли. На крестинах в церкви даже отец Ставроса растрогался и запел вместе со всеми. А Кристина подарила мне всю детскую одежду, которую она сшила, полагая, что у них со Ставросом будет ребенок.
– Поразительно… – проговорил Томас.
– Да уж. В Ирландии, конечно же, отмалчивались. Я написала родителям, что у них теперь есть внук. И не получила ответа.
– Их, должно быть, грызла обида.
– Что ж, деньги стали последней соломинкой, сломавшей спину верблюду.
– Ах, деньги! – улыбнулся Томас.
– Вообще-то, я с самого начала собиралась вернуть им долг.
– Разумеется, – пробормотал не слишком-то убежденный Томас.
– И я это сделала, – добавила она так, словно иначе и быть не могло.
Дэвид вскрыл письмо – первое от родителей за все это время. Он сидел с недоверчивым видом, читая о том, как они счастливы, как они горды получить приглашение на церемонию награждения его отца. Они даже выслали ему снимок приглашения, не забыв подчеркнуть, что оно выполнено методом тиснения на плотной карточке.
Знал Дэвид эти церемонии и эти награждения. Очередная ежегодная сходка бизнесменов, где все похлопывают друг друга по спине. Поощрение только за то, что заколачиваешь деньги. Не за подвиг, не за создание общественных благ, не за исследования, не за помощь нуждающимся. Нет, на таких церемониях принято поклоняться лишь золотому тельцу.
Мать, не переставая, писала про рассадку в ратуше, про дресс-код, про планировку банкетных столов. Она спрашивала Дэвида, скоро ли он приедет домой, успеет ли к награждению.
Ему стоило выдохнуть и ответить вежливым письмом, которое объяснит им: он не приедет. И да, лучше письмом, а не телефонным звонком. Иначе кто-нибудь из них точно устроит сцену.
Фиона же сходила в отель «Анна-бич» и отправила своей подруге Барбаре имейл в Дублин.
Я так рада, что ты мне написала, правда рада. Боже, ты бы видела, как здесь прекрасно, Барб! Счастлива, что мы выбрали именно это место. Катастрофа была ужасной, но люди здесь набрались мужества и каждого стараются приободрить. Шейн ненадолго уехал в Афины по работе, он вернется со дня на день. Я жду каждого прибывающего парома. Спасибо, что рассказала, как дела в больнице. Подумать только, эта корова Кармель – и старшая медсестра!
Напишу снова, как только определимся с планами.
С любовью,
– Пришел факс для вашей подруги из Германии, – сказал мужчина на ресепшене, когда Фиона уже покидала отель.
Ну разве не удивительно, что вся деревня знала, кто с кем дружит!
– Я отнесу его к нам домой, – ответила Фиона.
К тому времени она уже хорошо ориентировалась в Айя-Анне, даже выучила короткие пути между разными концами деревни. Вскоре Фиона положила распечатанный факс на стол перед Эльзой со словами:
– Я бы прочитала, но тут все на немецком.
– Ага.
– Ты не собираешься его читать? Необязательно переводить его мне, – сказала Фиона.
– Я и так знаю, что там написано, – ответила Эльза.
– Ну просто экстрасенс, – удивилась Фиона.
– Там примерно следующее: «Возьми себя в руки, вернись туда, где должна быть, а должна ты быть в моей постели пару раз в неделю, и чтобы больше никакого самоуправства».
– Может, все совсем не так, – подбадривала ее Фиона.
– Хорошо, давай переведу… – Эльза взяла распечатку. – В любом случае письмо довольно короткое.
Дорогая Эльза!
Решение за тобой. Возвращайся ко мне, и мы будем жить вместе открыто, и все это увидят. Мы даже поженимся. Если тебе этого хочется. Я забросаю своего ребенка письмами и подарками, если это сделает тебя счастливой. Мы ведь созданы друг для друга, и оба это знаем. К чему эти игры? Пришли мне факсом как можно скорее свое «да».
С вечной любовью,
В Чикаго Адони держал в руках письмо с греческой маркой. Если в нанявшей его дружелюбной семье итальянцев и считали странным, что из Греции ему никогда не писали, они об этом помалкивали. Он захватил письмо в мужской туалет и сел разбирать паучий почерк отца.
«Адони му» – так начиналось письмо с простым рассказом о яхте, сгоревшей на глазах у всей деревни, в то время как помощь не успевала прийти.
«На фоне этого все, когда-либо произошедшее, отошло на второй план», – писал его отец.
Когда речь о жизни и смерти, любые споры о таверне – это такая ерунда. Сынок, я был бы счастлив, если бы ты вернулся в Айя-Анну и мы свиделись, пока я еще жив. Обещаю, что я не буду разговаривать с тобой в прежнем тоне. Твоя комната всегда ждет тебя, если ты захочешь погостить, и, конечно же, привози с собой кого угодно. Надеюсь, что есть кого.
И Адони достал большой синий платок и вытер слезы. А потом он снова плакал, потому что привезти как раз было некого.
За Шейна в Афинах никто не внес залог, поэтому после первого слушания он вернулся обратно в камеру.
– У меня есть право на телефонный звонок! – крикнул он. – Вы же в гребаном Евросоюзе, а от всех его стран-членов требуется, чтобы они соблюдали права человека!
Ему молча передали трубку.
Он набрал номер полицейского участка в Айя-Анне. Как же звали того старика? Да черт бы его побрал!
– Мне нужно связаться с Фионой Райан, – сказал Шейн.
– Прошу прощения? – ответил Йоргис.
– Я звоню из Афин, из полицейского участка или тюрьмы, или что тут вообще за чертова дыра!
– Вам уже было сказано: ее здесь нет, – не моргнув глазом солгал Йоргис.
– Она должна быть там, она ждет моего ребенка и теперь должна внести залог… – Шейн, кажется, перепугался.
– Очень жаль, но, повторяю, ничем не могу помочь. – И Йоргис повесил трубку.
О втором звонке Шейн буквально умолял. Он так нервничал, что полицейские в конце концов пожали плечами, но предупредили:
– Если в Ирландию, то давайте покороче.