– Ты, как всегда, несправедлив к нему. Когда ты звонишь, Энди всегда старается не мешать, а потом расспрашивает Билла, хорошо ли вы пообщались. Единственный тут, кто всем недоволен, – это ты.
– Ширли, прошу, позови его, мы же в роуминге.
– Я, что ли, виновата?
Он почти услышал, как Ширли пожала плечами.
– Привет, пап.
– Билл! Рассказывай, как твой день. – Томас вполуха слушал рассказ мальчика о семейных веселых стартах по легкой атлетике в университете.
Они с Энди выиграли забег на трех ногах.
– Командный бег для отцов и сыновей, так его называют? – горько спросил Томас.
– Нет, папа, уже не называют… Сейчас ведь многие семьи как бы перестроились.
– В смысле «перестроились»?! – ахнул Томас.
– Учитель так говорит. О том, что стало много разводов и всего такого.
Это объяснение было лучше надуманного Томасом, хотя оно все равно не охватывало всей современной картины.
– Ладно, и как же теперь называют такой забег?
– Гонка сеньоров и юниоров!
– Класс!
– Пап, ты чем-то расстроен?
– Ты там сейчас один?
– Да, Энди всегда выходит во двор, когда ты звонишь, а мама на кухне. А что?
– Просто хочу сказать, что люблю тебя.
– Папа!
– Да ладно тебе, сказал и сказал. Больше не буду. Сегодня купил тебе одну замечательную книгу, благо в этой маленькой деревне есть книжный магазин. Это мифы Древней Греции, но глазами современного читателя. Я и сам зачитался. Ты знаешь какие-нибудь древнегреческие мифы?
– История про тех ребят, которые плавали за золотым руном, – она ведь греческая?
– Верно, вот и расскажи-ка мне о ней, – удовлетворенно ответил Томас.
– Там про брата и сестру, они катались на спине овцы…
– Ты прочел это в школе?
– Да, пап, у нас новая учительница по истории, она заставляет нас читать.
– Как здорово, Билл.
– Здорово, что в следующем году у меня появится братик или сестренка!
Сердце Томаса отяжелело, словно налилось свинцом. Ширли снова беременна. И конечно же, у нее не хватило смелости и такта сообщить ему об этом. Теперь у них с Энди будет семья, а она молчит. Томас еще никогда не чувствовал себя таким одиноким. Но он должен был оставаться полностью открытым к Биллу.
– Ну конечно, отличные новости, – процедил он сквозь зубы.
– Энди уже красит детскую. Я рассказал ему, как ты делал то же самое для меня, вешал книжные полки, хотя я еще даже не родился…
И у Томаса на глаза навернулись слезы, едва он окунулся в эти воспоминания, немедленно испортившие все настроение.
– Что ж, уверен, Энди навешает там полок для кроссовок, кубков и спортинвентаря для бедного малыша. К черту книги!
Он услышал, как Билл ахнул:
– Это несправедливо, папа!
– Жизнь вообще несправедлива, Билл, – брякнул Томас и повесил трубку.
– Давай рассказывай, – произнесла Вонни, увидев лицо Томаса пару часов спустя.
Тот даже не шевельнулся в своем кресле, где просидел весь день. Весь день.
– Да ладно, Томас, ты что, снова угробил ребенку все настроение?
– Я уехал от него как можно дальше, дал ему свободно расти, сделал все, от меня зависящее. Вот вы бы что стали делать?
– Вернуться, заявить свои права на него, быть в его жизни.
– Ширли беременна, – мрачно сообщил Томас.
– Раз так, то теперь ты будешь нужен ему еще больше. Но нет, лучше вести себя благородно и отстраненно, разбивая ему сердце подаренной свободой, о которой он не просил.
– Вонни, вы лучше всех знаете, как трудно поступать правильно ради ребенка. У вас была целая жизнь на сожаления об этом. Вы должны меня понять.
– Знаешь, я теперь ненавижу эту фразу: «Ты лучше всех знаешь то или это». Почему именно я должна лучше всех знать?
– Потому что у вас отобрали ребенка и вы познали боль, о которой другие только догадываются.
– Томас, с такими, как ты, я быстро начинаю выходить из себя. Очень быстро. Да, я из другого поколения, мой сын – твой ровесник, но мне никогда не хотелось жалеть себя так, как ты. Тем более что у тебя уже есть решение. Ты любишь этого ребенка, и ты же, а не кто-то другой, отдаляешься от него.
– Вы не понимаете. У меня творческий отпуск.
– Никто не станет звонить в ФБР, если ты просто вернешься в свой родной город и захочешь увидеть сына.
– Если бы все было так просто, – вздохнул Томас.
Вонни направилась к двери, словно собираясь уйти.
– Ваша спальня там, Вонни, – мотнул он головой в сторону свободной комнаты.
– Сегодня я сплю с курами, – заявила Вонни. – С ними до странного спокойнее, они просто кудахчут, клекочут и не усложняют себе почем зря жизнь.
И она удалилась.
Фиона пришла поговорить о работе с мистером Лефтидисом, менеджером отеля «Анна-бич».
– Я могла бы присматривать за детьми постояльцев, пускай родители отдохнут. Знаете, я – квалифицированная медсестра, со мной они будут в безопасности.
– Вы совсем не говорите по-гречески, – возразил менеджер.
– Нет, но и большинство ваших гостей говорят по-английски. Даже немцы и шведы.
В вестибюле Фиона заметила Вонни: та сновала между полочками с сувенирами.
– За меня все скажет Вонни! – решила Фиона. – Она подтвердит, что на меня можно полагаться. Вонни! – позвала она. – Не могли бы вы сказать мистеру Лефтидису, что я подхожу для работы здесь?
– Работы кем? – коротко переспросила Вонни.
– Когда Эльза вернется домой, мне нужно будет где-то жить. Я спросила мистера Лефтидиса, можно ли мне работать здесь в обмен на питание, жилье и крохотное вознаграждение. – Фиона умоляюще посмотрела на пожилую женщину.
– Зачем тебе работа? Ты что, домой не собираешься? – Вонни явно не хотела много говорить.
– Нет, вы же знаете: я не могу уехать, пока не вернется Шейн.
– Шейн не вернется.
– Это неправда! Конечно же, он вернется. Пожалуйста, скажите мистеру Лефтидису, что на меня можно положиться.
– На тебя нельзя положиться, Фиона, ты врешь сама себе, что этот остолоп вернется!
Мистер Лефтидис, переводивший взгляд с одной на другую, словно на теннисном матче, решил, что с него достаточно. Он пожал плечами и ушел.
– Зачем вы так, Вонни? – В глазах Фионы засверкали злые слезы.
– Фиона, ты ведешь себя нелепо. Когда у тебя был выкидыш, к тебе все отнеслись по-доброму, с сочувствием. Но ведь ты уже оправилась. Ты должна понять: здесь для тебя нет никакого будущего, ты, как дура, ждешь человека, который никогда не вернется. Езжай в Дублин налаживать свою жизнь.
– Так жестоко и равнодушно… Я думала, мы хорошие знакомые… – произнесла дрожащим голосом Фиона.
– Тебе не хватает ума понять, что лучшей знакомой, чем я, у тебя не будет. Зачем мне помогать тебе устроиться в отель на это подобие работы, чтобы продлевать твои мучения? Ты разве выживешь в одиночку?
– Я не одна. У меня есть друзья: Эльза, Томас, Дэвид.
– Они все разъедутся по домам, и ты останешься тут одна, попомни мои слова.
– А даже если и так, то что? Шейн вернется за мной, что бы вы там ни думали. Теперь придется искать другое место, где я смогу жить и работать. – Фиона отвернулась, чтобы Вонни не видела, как она плачет.
– Вонни, тебе взять «Утреннюю славу»? – Андреас часто заглядывал в сувенирную лавку, чтобы угостить Вонни трехцветным мороженым из бакалеи Янни напротив.
– Нет, мне бы лучше бутылку водки и льда побольше, – пожаловалась она.
Андреас опешил. Вонни никогда не шутила по поводу своих запоев, а об алкогольном прошлом предпочитала помалкивать.
– У тебя проблемы? – спросил он.
– Ага. Я поцапалась со всей этой заморской молодежью. Буквально с каждым из них.
– Я думал, они тебе нравятся, да и они к тебе очень привязаны, – удивился Андреас.
– Не знаю, в чем дело, Андреас. Я как злобный хорек, и ничто в последние дни меня не радует. Меня раздражает каждое их слово.
– Это на тебя не похоже. Ты всегда стараешься поддерживать мир, сглаживать противоречия…
– Но только не сейчас, Андреас. Я как будто растревожена. Наверное, это из-за яхты и множества напрасных жертв все кажется бессмысленным. Все бессмысленно. – Она мерила шагами свою маленькую мастерскую.
– В твоей жизни много смысла, – возразил он.
– Да? В самом деле? Сегодня мне так не кажется. Как по мне, я просто глупая женщина, так и буду торчать вдали от родины, пока не умру.
– Вонни, все мы здесь когда-нибудь умрем. – Андреас был сбит с толку.
– Нет, ты не понимаешь: во всем этом есть какое-то ощущение никчемности. Много лет назад такое же чувство заставило меня пойти в верхние кварталы и набраться раки до потери сознания. Андреас, мой добрый друг, не дай мне снова ступить на этот путь.
Он положил руку ей на плечо:
– Ну конечно не дам! Ты так упорно выбиралась из этой ямы. Никто не позволит тебе снова упасть.
– Но до чего же моя жизнь бестолкова, раз за мной нужен глаз да глаз, раз меня нужно спасать и оберегать! Мне кажется, пока я рассказывала свою историю этим юнцам, я осознала всю свою глупость и эгоистичность. И поэтому мне вдруг захотелось напиться и забыться.
– Обычно ты забываешь свое горе, помогая другим людям. Так ты помогаешь еще и себе. За это тебя и любят.
– Если и так, то этот фокус больше не работает, и вообще, я больше не хочу никому помогать, хочу все это вычеркнуть. Да и люди меня больше не любят. Такое чувство, что все от меня шарахаются и бегут за сотню километров.
Андреас принял внезапное решение:
– Вонни, не откажешь в помощи? Мои руки совсем плохи, не могла бы ты пойти со мной и помочь мне с долмадес?[15] Эти старые пальцы уже не гнутся, попробуй тут затолкать начинку в виноградные листья. Прошу, давай закрывай свою лавку, и пойдем со мной в таверну. Сделай мне одолжение, хорошо?
– И конечно, у тебя там полно кофе и мороженого, чтобы я и думать забыла о дьявольском спиртном, – слабо улыбнулась она.