– Папа будет счастлив, что ты позвонил! Это его приободрит.
От давления семейных обязательств Дэвид уже чувствовал знакомую тяжесть в груди и плечах.
Его мать все еще радостно щебетала:
– Папа вернется примерно через час, до чего же он обрадуется!
– Сегодня суббота, он ведь не на работе?
– Нет-нет, он просто… э… уехал… по делам…
Дэвид удивился.
Синагогу его отец посещал не каждую неделю, а только по праздникам. По субботам его всегда можно было застать дома.
– Чем он занят? – спросил Дэвид.
– Ох, знаешь… Да разным… – Мать явно пыталась выкрутиться.
У Дэвида внутри все похолодело.
– Папа болен? – внезапно выпалил он.
– Что? Почему ты так думаешь?
Судя по голосу, его мать перепугалась.
– Не знаю, мама, мне вдруг подумалось, что он мог заболеть и не сказать мне об этом, и вы оба молчали.
– Ты же в Греции, так далеко, но у тебя вдруг возникло это чувство? – удивленно произнесла она.
– Вроде того. – Он зашел с другого конца: – Мама, но это правда?
В ожидании ее ответа Дэвид ощутил, как время замерло. Прошло, должно быть, всего несколько секунд, но для него они тянулись как вечность. Из телефонной будки он наблюдал, как в гавани кипит жизнь, как загружаются и разгружаются суда, как буднично копошатся толпы людей, а сам все ждал.
– У папы рак толстой кишки, Дэвид. Неоперабельный. Врачи дают ему шесть месяцев, – наконец с трудом выговорила она.
На линии воцарилась тишина, пока Дэвид пытался вдохнуть.
– Он знает, мама? Ему сказали?
– Да, теперь принято сообщать пациентам обо всем. Он очень спокоен.
– А боли есть?
– Нет, как это ни удивительно. Он пьет много лекарств.
Дэвид сглотнул, отчаянно пытаясь не зарыдать.
– О Дэвид, не расстраивайся. Папа легко смирился, ему совсем нестрашно.
– Почему ты мне не сказала?
– Ты же знаешь своего отца, он гордый человек. Он не хотел, чтобы ты прилетел назад из-за жалости к нему, потому и не позволил рассказать тебе.
– Понимаю, – обреченно произнес Дэвид.
– Но он явно не рассчитывал, что ты все сам поймешь, телепатически. Дэвид, предчувствовать такое, да еще на таком расстоянии! Это что-то сверхъестественное, но, вообще-то, ты всегда был таким чутким мальчиком.
Дэвиду редко бывало так стыдно.
– Я позвоню снова в понедельник, – сказал он.
– Сообщишь о своих планах? – с надеждой спросила мать.
– Сообщу, – жалобным голосом подтвердил он.
Томас позвонил матери.
– Не надо звонить мне издалека, сынок, все деньги спустишь.
– Все в порядке, мама, я хорошо зарабатываю, я же тебе говорил. Я мог бы жить здесь, как миллионер, да еще и платить алименты Биллу.
– И присылать мне гостинцы. Ты молодец, каждый месяц присылаешь такие интересные журналы! Сама я бы за ними точно не выбралась.
– Да-да, мам, другим – все, себе – ничего. Ты всегда так жила.
– Так живет большинство людей, когда у них есть дети, хотя это не всегда помогает. Не всем так везет с детьми, как мне с тобой и твоим братом.
– Трудно быть родителем, правда, мама?
– Сперва мне так не казалось, а потом мой муж оставил меня вдовой, что милосерднее, нежели остаться разведенкой, как в случае с твоей супругой.
– Для развода нужны двое, мама. Ширли не одна во всем виновата.
– Хорошо, но когда же ты найдешь себе пару?
– Когда-нибудь, уверяю, и ты точно узнаешь одной из первых. Мам, я звоню, чтобы спросить о Билле. Ты вообще с ним общаешься?
– Вспомни, сынок, я звоню ему каждое воскресенье. Он хорошо учится, полюбил спортивные игры и в целом спорт.
– Еще бы, теперь, когда его старый занудный папаша не пристает к нему с прозой, поэзией и всяким таким.
– Он чертовски скучает по тебе, Томас, ты ведь знаешь.
– А что, «золотого мальчика» Энди ему не хватает? Или будущего брата или сестренки? Зачем ему я?
– Он сказал, что новость о ребенке тебя не слишком обрадовала, – поведала ему мать.
– Думали, я буду танцевать от радости, – горько произнес Томас.
– Билл надеялся, ты полюбишь новорожденного так же, как Энди любит Билла, хотя они даже не родня.
– Он правда хотел, чтобы их ребенок мне понравился?
Томас был поражен.
– Он сам еще ребенок, Томас. Ему всего девять лет, отец бросил его, уехал из Америки. Он хватается за соломинку. Билл решил, ты можешь вернуться, раз теперь тебе есть для кого быть отчимом, так же как Энди отчим для Билла.
– Энди – та еще задница, мама.
– Может, и так, Томас, сынок, но он добрая задница, – убеждала его мать.
– Мама, добрый тут я.
– Верю, даже знаю, что ты добрый, но знает ли это Билл?
– Да ладно, мама, я сделал правильный выбор, дал ему свободу, а не хлопотал над ним. У него появился шанс привыкнуть к новой жизни.
– Да, но ты правда полагаешь, что ребенок в девять лет должен все это понять?
– А что мне еще, по-твоему, делать?
– Не знаю, может, быть рядом с ним, а не за тысячи миль от него.
– Думаешь, это поможет?
– Не знаю, но, по крайней мере, Билл не будет думать, что его бросил родной отец, его плоть и кровь.
– Хорошо, мам. Я тебя услышал.
Эльза читала второй факс от Дитера:
Я знаю, ты прочла то, что я писал тебе на прошлой неделе. В отеле сказали: ты получила сообщение. Пожалуйста, брось эти игры, Эльза, и просто скажи мне, когда ты вернешься. Ты не одна на этой сцене, у меня есть своя жизнь. Почему я должен всем рассказать про нас, если до сих пор не знаю, когда ты вернешься и вернешься ли вообще?
Пожалуйста, ответь мне сегодня же.
С вечной любовью,
Она читала послание снова и снова, пытаясь представить эти строчки его же голосом. Быстрым, решительным, возбужденным. «Пожалуйста, ответь мне сегодня же», – прекрасно расслышала она.
Похоже, Дитер полагал себя главной звездой на этой сцене. Неужели он забыл, что речь шла о ее жизни, о ее будущем? Как он смеет просить ее ответить тут же? С этими мыслями она отправилась в небольшой бизнес-центр в «Анне-бич», откуда можно было отправлять электронные письма.
Это важное решение. Мне нужно время подумать. Не дергай меня. Напишу через пару дней.
Тоже люблю тебя вечно, но дело не только в этом.
Фиона проснулась очень рано и застала рассвет над Айя-Анной. Ей с трудом верилось в разговор, состоявшийся у нее с Вонни вчера вечером.
Она все еще была в ярости из-за того, что Вонни и Йоргис солгали ей. Как они посмели не сказать ей, что Шейн не выходил на связь? Как посмели бросить ее наедине с этим болезненным чувством, что Шейн, возможно, оставил ее, покинул, потому что она была слишком глупой и недалекой? Но он попытался связаться с ней, а эти настырные старики все испортили!
Они сказали, что Шейн хочет от нее лишь денег для залога. Само собой, если не будет залога, он не сможет покинуть тюрьму. А чего они ожидали?
Фиона радовалась, думая, что вот-вот с ним увидится.
Мысль о путешествии на пароме с Вонни в качестве сопровождающей ей не очень-то и нравилась. Еще Фиона жалела, что не утерпела и вчера обо всем рассказала Эльзе. Но та ничем не захотела ее поддержать.
Хотела бы Фиона повернуть время вспять и не просить у Эльзы денег, эту несчастную тысячу евро, – всего на несколько дней, пока Барбара не пришлет сумму из Дублина…
– Одолжить тебе денег, чтобы он вышел и закончил разукрашивать твое лицо? – усмехнулась Эльза.
– Это другое, – начала Фиона. – Пойми же: он был в шоке, я все не так ему рассказала.
Эльза отвела волосы от лица Фионы.
– Кожа все еще желтушная, синяки на месте, – мягко сказала она. – Никто в мире не даст тебе денег, чтобы спасти этого говнюка, Фиона. Там ему самое место.
Фиона, должно быть, выглядела опустошенной, потому что Эльза сразу же раскаялась:
– Послушай, я не лучше Вонни, тоже читаю тебе нотации, хотя хорошо представляю, как тяжело это слышать, правда. Но знаешь, что я сама сейчас пробую делать? Посмотреть на проблему, на свои дела как бы со стороны, объективно. Понаблюдать за происходящим так, словно я не его часть. И тебе тоже советую.
– Не думаю, что это как-нибудь поможет, – покачала головой Фиона. – Все, что я увижу со стороны, – это моего бедного, любящего Шейна, который отчаялся связаться со мной, томясь в греческой тюрьме. Вот и все, Эльза. Шейн думает, я его бросила. Мне от этой мысли ничуть не лучше.
Эльза посмотрела на нее с той же жалостью, с какой люди смотрят на снимки голодающих сироток в благотворительной рекламе. С жалостью, тревогой и недоумением из-за мысли, что мир бывает так несправедлив.
Когда Вонни и Фиона встретились в гавани, Вонни купила два билета туда и обратно. Фиона уже открыла рот, чтобы сказать, что не собирается сегодня возвращаться. Но промолчала.
– У тебя с собой такая большая сумка? – удивилась Вонни.
– На всякий случай, – неопределенно ответила Фиона.
Паром вышел из гавани, Фиона оглянулась на Айя-Анну. Она здесь так недавно, а уже столько всего произошло.
Вонни спустилась на нижнюю палубу, где подавали кофе и напитки. Что, если она снова подружилась со спиртным? Здесь, на пароме, такое вполне могло случиться. Андреас передал Дэвиду, что Вонни впервые за много лет еле держится и признает, что запои могут повториться. Господи, хоть бы не сейчас, не в открытом море.
К своему облегчению, Фиона увидела Вонни, которая возвращалась с кофе и двумя липкими на вид пончиками.
– Лукума́дес, – объяснила она. – Медовые с корицей. Помогут запасти сил на весь день.
Фиона посмотрела на нее с благодарностью. Вонни явно старалась загладить вину, и Фиона знала, что должна проявить к ней милосердие.
– Вы сама доброта, – сказала она, похлопав Вонни по руке.
И удивилась, когда увидела слезы на глазах Вонни. Они сели рядом и принялись за медовые пышки.