дущего. Он считает, что заслужил его своими страданиями. Костя уверен, что страдал больше, чем Сергей. Он требует справедливости. Почему всё так случилось? Почему? Сергей усилием воли прогнал ненужные мысли. Ни к чему задумываться о прошлом. Никто никого не пожалеет. В этой жизни побеждает сильнейший. Останавливаться нельзя. Если дашь маху, судьба прихлопнет, как муху.
– Держи!
Поллитровка блеснула стеклянными боками. Отсвет электрического фонаря ложился сияющими, но мелкими и рассыпчатыми бликами.
– А-а, молодец! Две взял?
– Две, вот вторая. Держи обе, – сказал Сергей и протянул вторую бутылку.
– Давай поговорим! – прошепелявил Торопов, влив в себя почти половину бутылки.
– О чём? И так всё ясно!
Они помолчали. Торопов торопливо пил, словно боялся, что Сергей отнимет у него поллитровки. Небо резко потемнело, голоса дальнобойщиков стали глуше и неразборчивее, зато на их фоне зазвучали визгливые женские выкрики. Сергей зашёл за скамейку и облокотился на спинку. Хрущ шумно чмокал, смакуя и наслаждаясь выпитой водкой.
– Нам есть о чём поговорить! – выдохнул Хрущ и громко икнул.
– У тебя желудок плохой, – негромко произнёс Сергей и снял с себя галстук.
– А-а, это ты у докторки обучился? – то ли спросил, то ли засмеялся Хрущ. В темноте блеснули зубы. – Она ведь тебя многому научила? Тебя и Юрий Васильевич любил! А ты его предал!
– Никого я не предавал, – буркнул Сергей и набросил галстук Хрущу на горло. Умелым движением сдавил кадык, почувствовав, как туго бьётся яремная вена. По рукам прошла судорожная волна уходящей чужой жизни. Ещё мгновение, и Хрущ навеки затих. Вместе с последним дыханием ушёл страх. Некого больше бояться. Последний враг отправился на тот свет.
Сергей подхватил вялое, безжизненное, ещё не остывшее тело и прижал его к себе, закинув болтающуюся руку Хруща себе на шею. Если кто увидит, подумает, что шальная шоферня загуляла. Кто-то захмелел от счастья раньше времени. Теперь один другого на себе тащит. Нельзя оставлять Хруща на скамейке. Сейчас сюда придут шлюхи и устроят шум. Сергей поднатужился и закинул остывающее тело в пустой кузов, прикрыв край брезентовой накидки. Немного постоял, слушая, что происходит на освещённом пятачке. Там уже кто-то предлагал женщине срочно выйти замуж, быстро нашлись желающие, в сторону скамейки потянулись тени. Сергей отступил в темноту. Он вспомнил, с какой лёгкостью хотел отказаться от собственной жизни четыре часа назад. Всего четыре часа прошло, а кажется, что все сорок лет проскочили мимо сознания. Тихонько, стараясь не наступать на ветки, Москвин пробрался к дороге. В поздний час трасса была пуста. Дальнобойщики загуляли надолго.
Сергей перебрался на другую сторону и спустился вниз. Дальше он шёл по безлюдным тропинкам, пытаясь вспомнить, сколько народу встретилось ему на пути за эти томительные четыре часа. Но никого не вспомнил. Ни одного человека. Сегодня его охраняли небесные ангелы. На рынке люди всегда заняты собой. В придорожных кафе никто не рассматривает посетителей. Там все на одно лицо. Плати, пей, закусывай. Больше ничего не надо. Сергей мысленно похвалил себя, что запасся двумя поллитровками заранее, ещё в тот момент, когда был согласен обменяться с Хрущом документами. И тут же поморщился, сообразив, что забыл пустые бутылки на скамейке, но, поразмыслив, успокоился. Сколько пустых бутылок валяется у той скамейки! Кто бы посчитал. А за ночь там вырастет целая гора порожней посуды. Сергей прибавил шагу. Ему не хотелось выпить. Его не трясло. Он не волновался. Пульс бился чётко и ровно. Москвин упорно шёл к цели. Впереди сияли огни ставшего в один миг ненавистным Новосибирска.
Билет достался неудачный. Верхняя полка в плацкартном вагоне рядом с туалетом. В летний период невозможно достать билеты на поезд. В железнодорожных кассах километровые очереди. Люди плачут, ругаются, скандалят. Дети нестерпимо орут. В углах зала ожидания свалены чемоданы, узлы, котомки. Перед кассиршами трясут телеграммами, справками, бронью, командировочными удостоверениями. Кассирши привыкли к слезам и ругани. Они хлопают створками окошечек с чудовищным грохотом. Их не пронять чужим горем. Билетов нет. Очередь терпеливо топчется перед закрытой кассой. Иногда она открывается, оттуда высовывается рука и какому-то счастливчику удаётся заполучить заветный билет. Очередь готова убить счастливчика, но того уже и след простыл. Убежал к поезду, чтобы не перехватили билет. Сергею повезло: он успел купить билет, но в нагрузку с туалетом. В тот момент ему было всё равно. Хоть на чём, хоть на оленях, лишь бы уехать из Новосибирска.
Сергей проснулся от нестерпимого запаха туалетного мыла и человеческих выделений. С трудом сдержав рвотный рефлекс, он передёрнулся. Проклятое наследство доктора Саркисян. Дора Клементьевна во всём видела тучи микробов. Она постоянно стерилизовала, кипятила, протирала спиртом всё, что попадалось под руку. Сергей с детства привык жить в абсолютной чистоте без всякого рода запахов. Все ароматы, амбре, запахи и благовония безжалостно уничтожались. Дора Клементьевна приучила воспитанника к стерильности. И только запах самой благодетельницы тревожил обоняние Сергея. Как только Дора Клементьевна приближалась к воспитаннику, его начинало подёргивать от рвотных позывов. Привычка давала о себе знать. Любой запах вызывал у Сергея тошноту. Если пахло туалетом или жареным картофелем, он старался не дышать либо уходил на свежий воздух, но из плацкартного вагона никуда не выйти. В тамбуре густо накурено, курящие смолят папиросы всю дорогу вплоть до конечной станции. Дым проникает в вагон, окутывая плацкарту туманным облаком. Сергей спрыгнул с полки и прошёл в купе к проводнице.
– Здрасте, а чаю можно? – как можно вежливее спросил Сергей.
– Можно, только осторожно! – Она ответила по-хамски, но Сергей сделал вид, что не заметил. Вежливо улыбнулся, протянул деньги, затем долго остужал в ладонях раскалённый подстаканник. В проходе за столиками сидели пассажиры. Сергей не хотел занимать очередь и выпил чай стоя. До Ленинграда можно потерпеть. Ему пришёл вызов в военное училище, и хоть он не надеялся на благополучное поступление, всё равно поехал, надеясь, что город поможет ему устроиться. Кто-то из учителей ему рассказал, что Ленинград – мистический город: он помогает только тем, кто ему понравится. Сергей уже любил незнакомый город заочно и в глубине души надеялся, что при встрече получит ответную любовь.
Если он не пройдёт конкурс в военное училище, то пойдёт в милицию. Если и туда не возьмут, тогда придётся поработать на производстве, чтобы начислили рабочий стаж. Он засчитывается при поступлении в высшее учебное заведение. В Ленинграде с начала шестидесятых годов развернулись стройки века. Повсюду требуются рабочие, а к пролетариату Ленинград испытывает особое почтение. В раздумьях незаметно пролетела дорога. Стучали колёса, обжигали руки металлические подстаканники с горячим чаем, мимо окон низко планировали птицы. Стремительно пролетали поля, луга, горы, леса. Сергей задерживался взглядом на окнах домов, с занавесками и без, со ставнями и просто вырубленные. В каждом доме кто-то жил. На подоконниках стояли горшки с цветами, во дворах бродили куры, на лугах паслись коровы. Изредка попадались табуны лошадей. И от несоизмеримости объёмов людского населения, от размеров пространства, от сотен и тысяч километров необъятной страны, оттого, что в каждом доме есть место живому человеку, Сергею захотелось горько заплакать, но он сдержался. Нужно уметь руководить собой и собственными эмоциями, иначе жизнь уйдёт на сожаления и слёзы, а она должна служить человеку верой и правдой.
Сергей посмотрел в окно. Он лежал на полке, чтобы не натыкаться на растерянных людей. Они толкались в проходе, стояли в очереди в туалет, пили чай за столиками, ели варёные яйца и жареную курицу. Людей было много. Вагон был забит до отказа пассажирами, детьми, стариками и пионерами. Многие ехали в Ленинград на экскурсию. Раздавались громкие голоса, команды, приветствия. Сергей не заметил, как задремал. В лихорадочном сне, навеянном духотой и теснотой общего вагона, в скученности человеческих тел, ему приснилась Дора Клементьевна. Она сидела на облаке, как на стуле.
– Осторожно, а то вы упадёте! – закричал Сергей во весь голос.
– Не бойся, маленький, – засмеялась Дора Клементьевна, – я тебя спасу!
– Эй, парень, проснись! – Кто-то с силой тряс Москвина за плечо. – Проснись, тебе что-то плохое снится. Ты сильно кричал во сне!
– Что я кричал? – испугался Сергей.
– Не понять было, – пожал плечами пожилой мужчина, – ты сильно кричал. Видно, напугал тебя кто-то. Ты не бойся. Страх пройдёт. Дело наживное.
– Я никого не боюсь, – буркнул Сергей и добавил: – Спасибо, что разбудили.
– Прыгай вниз, скоро Ленинград. А тебе умыться надо.
Сергей посмотрел вниз. У туалета стояла плотная очередь. Придётся пережить. Это как болезнь. Если не постоишь в очереди, не дотянешь до конечной остановки. Вскоре появились пригородные домики. Они поражали размерами. Игрушечные крошечные домики. Это потянулись садоводческие и огороднические хозяйства. Сергей ждал, когда начнётся город. Каким он покажется? Ветхим домишком или великолепным дворцом? Первое впечатление всегда важно.
И вдруг его пошатнуло. Сергей схватился за поручень и с трудом обрёл равновесие. Его замутило, под желудком что-то тоскливо заныло. Дыхание почти остановилось. Руки ощутили яремную вену Хруща. Она билась в руке, как живой червяк. Сергей почувствовал, как уходит сознание, как его заполняет огромный неотвратимый ужас. Этим состоянием был пропитан весь организм, с головы до ног. С этой минуты дёргающийся живой червяк в руке станет олицетворением физически осязаемого кошмара. Чужая жизнь не ушла в небытие. Она вернулась обратно. Она ожила ощущением в руках, в пальцах, в мозгу. Она плавилась в глазах Сергея, в его взгляде, в уголках губ. Теперь она будет с ним всегда, пока он будет жить, если он не придумает, как прогнать её из своих снов и воспоминаний.