Тянулись проклятые понедельники, со скоростью космической ракеты пролетали вторники, затем начинались тягучие как патока среды. Они длились целую вечность. Обычная неделя растягивалась на бесконечное количество лет, а когда наступала следующая, всё начиналось заново. В один из таких тягучих и сонливых дней и случилось то, что случилось. Дядя долго читал «Васька Трубачёва», потом отложил книгу и, не говоря ни слова, подошёл к племяннику. Влад сидел на диване, разморённый длительным чтением. Дядя прижался к нему всем телом и как-то внезапно овладел им. Было жутко, больно и стыдно, но дядя, как будто ничего не случилось, оделся и помог Владу привести себя в порядок. Ночью у мальчика поднялась температура, но к нему никто не подошёл. Дядя спал как убитый. Влад выполз на кухню и долго пил кипячёную воду из чайника. Носик чайника дрожал, вода лилась на пол, но Влад держал тяжёлый чайник у лица, и больше всего на свете ему хотелось умереть от стыда.
Так и стоял бы он с поднятым чайником, если бы на кухню не вошёл дядя. Он осторожно подошёл к Владу и легонько прикоснулся к его спине. Влада пробила дрожь. Дядя забрал чайник, поставил его на плиту и снова овладел мальчиком, а после отнёс его в комнату и уложил спать. Влад плакал без слёз, он так и не уснул в ту ночь, сжигаемый на медленном огне. Едкое пламя полыхало в маленьком теле, медленно превращая в пепел суставы и мышцы, выедая кровь огненным ядом. Утром Влад пошёл в школу и, пряча лицо от учителей и одноклассников, просидел все уроки, скорчившись от внутренней боли. Никто не мог понять, в чём дело. Все оглядывались на него, но Влад упрямо смотрел в одну точку. Учителя подумали, что мальчик переживает из-за болезни матери. Одноклассники, не привыкшие к чужому страданию, отчуждённо отстранились от него, словно инстинктивно боялись заразиться. К вечеру температура спала, но внутри продолжал тлеть костёр. Потянулись сумрачные дни, несущие в себе отчаянную тоску и неизбывную печаль. Дядя привычно ласкал мальчика, получал своё – и продолжал заботиться о нём, а делал он это лучше матери. К весне она вернулась из больницы, исхудавшая, постаревшая, с тусклыми глазами. Дядя сразу уехал. Больше они не виделись.
Прошло долгих семь лет, Влад окончил школу и уехал в Ленинград. Он думал, что в большом городе все печали развеются и жизнь станет светлой и яркой, а сумрак останется в прошлом. И впрямь, всё так и вышло, но печаль осталась. Она пряталась глубоко на дне души и нападала редко, но если уж приходила, то до того была острой и пронзительной, что иногда Владу казалось, что его сердце не выдержит и остановится. Он тряс головой, вгоняя себя в беспамятство, и давал себе слово, что даже без сердца, без души, но он будет жить, несмотря ни на что. Он должен жить. Иначе зачем всё это было? Сумрак, тени, силуэты, отец в сером цвете, мать в тусклых красках, дядя в бесцветных тонах, и все они без имени и отчества, какие-то бестелесные призраки, истерзавшие трепетное детское сердце.
И всё-таки печаль отступила. В институте учились разные студенты. Очень разные. Приезжие жили в общежитии, городские приходили к ним в гости. Было весело. Местные вели себя надменно, демонстрируя городской тон, мол, понаехали тут с периферии. Понемногу все привыкли друг к другу, перестали чваниться, стесняться, познакомились поближе и выяснили, что самым желанным парнем для девчонок был Влад Карецкий. И хотя парни завидовали ему, ревновали, но ни разу его не побили. До драки дело так и не дошло. Что-то останавливало их.
В ту пору модно было драться во всех местах; общежитие на общежитие, институт на институт, стенка на стенку. Дрались исступлённо, до самозабвения, хотя и не были знакомы друг с другом, многие даже не знали причины массовой драки, но бежали на призыв «наших бьют» сломя голову, как гончие псы. Приезжала милиция, дерущихся разводили по сторонам, забирали в отделения первых попавшихся, выдавая их за зачинщиков. Несмотря на усилия партии и правительства по оздоровлению социалистического общества, мода на драки не спадала. Молодёжь гасила активность на боевых ристалищах. А потом начался Афганский конфликт и многие убыли по месту назначения. Потом стало модным курить анашу. В институте было много наркоманов. Их ловили, сажали, проводили обыски, но количество любителей покайфовать не уменьшалось. Чуть позже появились химические наркотики. Кайф стал модным течением. И опять ломались судьбы, ставились на кон жизни, будущее, честь, здоровье, свобода.
Влад брезгливо относился к наркоманам. Ему не нравились вечно сонные, с почерневшими зубами, заросшие волосами на пол-лица небритые субъекты. Девушки из их компании выглядели не лучше. И не то чтобы Влад проводил селекционный отбор, но так случилось, что он оказался среди тех, с кем можно было легко обсудить вопросы секса и свободных отношений. Они были против наркотиков и агрессии, но за свободу в отношениях. В компании быстро сходились, менялись парами, расходились, и всё это было в порядке вещей. Никто никого не ревновал в пределах одной группы. И хотя количество членов добровольной ячейки менялось, то убавляясь, то увеличиваясь, все оставались в рамках молчаливого братства. Никто не разносил сведения о свободных отношениях, царящих в компании. В институте ничего не знали. Руководство и партком были поглощены борьбой с наркоманами и хулиганами. До свободной любви длинные руки органов не доходили. Именно здесь, среди своих, в обстановке полного доверия, Влад раскрылся и рассказал о своей печали. Его поняли, пожалели и полюбили. И закончилось тоскливое одиночество. Влад впервые ощутил, как пахнет счастье. Оно пахнет яблоками и корицей, духами и чистой кожей. В счастливые минуты можно дышать полной грудью, не боясь, что подхватишь простуду.
В группе учились самые красивые девчонки на курсе. Наиболее эффектной из них была Мириам Яновна Иванова. Странная особа со странным именем и отчеством. Никто не знал, от кого она получила такое нелепое имя, совершенно неподходящее ей по внешности. Мириам была природной блондинкой. Светлые волосы, удлинённое лицо, острые скулы, огромный алый рот. Вся мужская составляющая института сохла по Мириам, изнывая от желания впиться в бесконечный рот и прижаться к пышному бюсту, но девушка не сдавалась без боя. Она жила сама по себе, как дикая кошка. Тогда все девушки изображали из себя кошек, гуляющих сами по себе. Мириам понравилась кошачья роль, она вжилась в неё всеми своими прелестями и сводила мужчин с ума. Рассказывали, что кто-то из-за неё стрелялся, другой повесился, третий почти добровольно пошёл в «Кресты», лишь бы не умирать по ночам из-за неразделённой любви.
Мириам дружила с Наташей Яриной, симпатичной брюнеткой, обладающей приличной дозой интеллекта. Иногда Наташа забывалась и вела себя цинично и по-хамски, но тут же спохватывалась и снова прикидывалась доброй овечкой. Мужчин она не любила. Многим казалось, что Наташа любит Мириам, но девушки категорически опровергали слухи об однополой любви, доказывая своим видом, что они просто не такие, как все. Не розовые, не шлюхи и не проститутки, просто любительницы выпить, ведь сам Бог велел пить водку во время сухого закона.
Как такового сухого закона в стране не было, до этого власти ещё не додумались, но ограничения на продажу алкоголя отрицательным образом отразились на нравственных началах советского народа. Многие пророчили, что полусухой закон обрушит режим и советская империя рухнет под обломками разбитых бутылок. Народ повсеместно стал выходить на демонстрации. Винные магазины превратились в горячие точки. Именно с них начались конфликты в очередях. Водки катастрофически не хватало. Возмущённый народ выстраивался вдоль улиц, выползая на проезжую часть, и многие вытаскивали заранее заготовленные плакаты с политическими лозунгами. Многие плакаты выглядели анекдотично. Неожиданно в очереди вытаскивали небольшой текст со словами: «Миша, ты не прав!» Перестройка началась с водочных бунтов. Студенческая компания, объединившаяся на основе эротических впечатлений, несколько раз попадала в политический переплёт из-за алкогольного дефицита.
Однажды Мириам выхватили из алкогольной очереди и привезли в отделение милиции. Скорее всего, девушка приглянулась милиционерам и они решили доставить в дежурную часть немного юмора вперемежку с красотой. У них получилось. Разбушевавшаяся Мириам Иванова устроила в отделении настоящий погром. Личный состав дежурной части умирал от хохота. Девушку отпустили, но поставили на профилактический учёт.
С тех пор вся компания стала прятаться от органов. Никто не хотел пачкаться. Лучше прятаться по притонам, нежели ходить на профилактические беседы к участковому. Так и появился в разудалой студенческой жизни Николай Гречин. Деньги за пристанище он брал небольшие, но мог и даром пустить. Коля жалел людей. Чего им болтаться по подворотням, когда могут в тепле погреться. Его комната стала местом сбора сомнительных элементов. Так было написано в ответе правоохранительных органов на жалобу Варвары. После жалобы всех вызывали на опорный пункт милиции по месту прописки Коли Гречина, так как правонарушение совершилось именно там. При беседах органы вели себя скромно и насмешливо и лишних вопросов не задавали. «Сомнительные элементы» посмеялись над весёлым приключением, но осадок остался. Теперь все они подозревали друг друга в стукачестве. И хотя Влад Карецкий давно раскрылся друзьям, признав за собой право на однополую любовь, все думали, что их заметут именно из-за него. На беседах кто-то рассказал про него, и органы взяли его фамилию на заметку, ведь мужеложство в стране преследовалось по закону.
Тем не менее, несмотря на сложности во взаимоотношениях с властью, от дружбы с Карецким никто не отказался. Его поддерживали и понимали, ему сочувствовали. Влад знал, что за ним следят. Когда он увидел Сергея Москвина, то заподозрил его в тайном сотрудничестве с Большим домом, который находится на Литейном проспекте в доме под номером четыре. Позже Влад устыдился собственных подозрений. Он поверил Сергею. Не может человек с чистыми и светлыми глазами быть стукачом, хотя Владу казалось, что все кругом только и делают, что пишут доносы. Да и время было такое, что все друг друга подозревали. И была на то причина. Люди любят доносить на соседа. В этом заключается вся суть человеческих взаимоотношений.