– А как же ты жил все эти годы? – спросил Сергей, обмирая от ужаса. В эту минуту ему казалось, что сам бы он не пережил такого кошмара. Даже подумать было страшно, что выпало на долю этого мальчика.
– Жил, – рассмеялся Влад, – жил! Сам по себе. Никого не обвинял. Моя мать родила меня в семнадцать лет. Что с неё взять? Она до сих пор несмышлёная.
– А дядя? – еле слышно прошептал Сергей.
– А что дядя? – усмехнулся Влад. – Мой дядя – это моя судьба! Где-то я ему благодарен. Если бы не он, я не был бы так счастлив, как сейчас!
Москвина скрутило в жгут. Он не верил Владу и верил одновременно. Да, этот симпатичный паренёк счастлив, как никто другой. Ему можно было завидовать самой жгучей завистью.
– А ты и вправду счастлив?
– Да, да, да! – воскликнул Влад. – Я счастлив! Я счастлив тем, что я не такой, как все! Я не живу скучной жизнью. Моя душа наполнена другими чувствами, чем у обычного человека. Это же другой мир. Это космос! И неважно, кто отправил тебя в это путешествие во времени и пространстве. В моём случае это был мой дядя. Сейчас я окружён близкими по духу людьми. Мои друзья меня понимают. Я нахожусь среди своих. Ты же меня не предашь?
Влад приблизил своё лицо к Сергею. Они почти коснулись щеками. В его вопросе звучали доверчивые интонации. Влад спрашивал, но уже верил, словно заранее знал ответ. Москвина перекрутило ещё раз, он понял, что в данную минуту не сможет произнести ни слова, и всё-таки, найдя в себе силы, он с трудом прохрипел: «Нет! Не предам». Москвин отряхнулся, как промокшая собака, сбрасывая с себя тяжёлый груз чужого доверия. Трудно быть другом. Особенно если он смотрит на тебя преданными глазами.
– Я знаю, что ты честный парень, – улыбнулся Влад, – и знаю, что с тобой можно пойти в разведку. Ты не подведёшь! У тебя есть стержень. Такие, как ты, выносят раненых с поля боя, рискуя собственной жизнью.
Москвина передёрнуло. Никогда он ещё не слышал подобных эпитетов в свой адрес. Слова были привычные, набившие оскомину. Сергей часто слышал их в школе, на внеклассных чтениях, на пионерских сборах, и всегда слушал их вполуха, но, чтобы эти простые слова были обращены именно к нему, такого он не ожидал от жизни. Много что говорят люди, часто их никто не слышит. Люди любят высокие почести, награды, значки и медали, они хвастают орденами и звёздами на погонах, но чтобы так, глаза в глаза, дыша одним воздухом на двоих, сказать про другого человека несколько красивых и высокопарных слов – это не каждый сможет. А Влад Карецкий сказал просто и ясно, будто бы попросил сходить в магазин за хлебом. От его доверия стало легко и свободно дышать. После этих слов можно было жить ещё двести лет и не думать о тяготах жизни. Несколько фраз изменили реальность. Жизнь стала другой. На свете больше не было страдания и слёз. Человек стал свободным от тяжёлых пут унизительного существования.
– Да, ты прав, – пробормотал Сергей, клонясь к полу. Ему трудно было сидеть на стуле, его гнула вниз невыносимая ноша ответственности за чужую доверчивость, – со мной можно пойти в разведку! Я не предам. Я вынесу тебя с поля боя, рискуя собственной жизнью. Ты не ошибся во мне, Влад!
Они замолчали, внимательно изучая закрытую дверь, с нетерпением ожидая, когда вернётся Николай и прервёт тягостную паузу. Обоим было трудно. Влад выговорился, доверив свою жизнь Сергею, а тот принял его признание как подарок, как дар судьбы. Если бы ему исповедалась женщина, не было бы так тяжело, как сейчас. Наверное, в женских исповедях есть какая-то потайная приманка. В них кроется не только жажда открыться другому человеку, но и скрытое желание завлечь его в свою ловушку, заманить и захлопнуть навсегда, привязав слушателя к себе кованой цепью. В исповеди Влада не было приманок и ловушек. Он был чист, как родниковая вода, вытекающая из глубины и спешащая на помощь людям. Живительная влага придаёт силу, а мужская исповедь разрешает быть сильным. Сергей чувствовал в себе медленно нарастающую энергию, словно он проспал полгода и собрал в себе мощный заряд на всю жизнь.
– Мы друзья? – улыбнулся Влад и протянул обе руки для пожатия.
Сергей развернул их ладонями и прижал к груди. Сердце громко отстукивало бешеный ритм будущего времени, которое ещё не было прожито, но уже заявляло свои права, как свершившийся факт. Будущее отмеривало секунды и минуты, проникая во все клеточки двух тел, объединённые общей тайной. В этой тайне не было ничего запретного, в ней заключалась лишь суть жизни, соединившая два дыхания в одно.
И покатилось время по проложенным рельсам. Огромная коммунальная квартира для компании бездельничающих студентов превратилась в родной дом со всеми вытекающими последствиям. Приближалась сессия, но никто не садился за учебники. Сергей пропадал у Коли Гречина вместе со всеми. Теперь на службе ему ставили рабочие дни, так как считалось, что он находится на оперативном задании. Мириам Иванова, не скрываясь, льнула к Москвину, стараясь задеть его будто ненароком то бедром, то оголённой ногой.
Эта девушка обожала короткие юбки. Узкая талия в один обхват, тугие бедра, длинные ноги, и всё это цветущее физиологическое богатство было выставлено напоказ, для демонстрации, для приманки, но Москвина не прельщала красота Мириам. Ему почему-то казалось, девушка ненастоящая, какая-то нарисованная, она всё делает, чтобы понравиться другим, а сама играет с людьми, как с игрушками. Наташа ревниво поглядывала на них и заливалась злым румянцем, когда Мириам по-особенному ласкалась к сумрачному Сергею. Влад делал вид, что ничего не замечает. Так проходили частые вечера за накрытым столом, заставленным бутылками и простой едой. С продуктами в городе становилось всё хуже и хуже. Создавалось впечатление, что кто-то враждебный специально скрывает съестные припасы, чтобы потом сбыть за бесценок. Люди боялись, что скоро склады опустеют и есть будет нечего. О голоде старались не думать. Николай жаловался, что в очередях часто бывают конфликты и даже драки, особенно усердствуют женщины преклонного возраста.
– Эти бабки столько пережили, если не в блокаду, то в деревнях наголодовались, – сетовал Коля, вздыхая и кривясь от жалости. – Вот и боятся, что голодовка повторится. Они эти номера очередей к груди прижимают, как иконы. Никого не пропускают, всех записывают, некоторые номера на ладонях пишут. Страшное дело! Кругом одни крупы да макароны, мандарины дают по килограмму в руки, а на мясных прилавках одни кости выкидывают. Мясникам повезло! У них золотой век настал, жируют, гады!
– Да мясники всегда жировали. Для тех, кто у кормушки, всегда благословенные времена, – цинично хмыкнула Наташа Ярина, – у нас сосед мясником работает. Так мы всю жизнь с мясом. Приплачиваем, конечно, не без этого, но жить захочешь, и не на то пойдёшь!
– Как-то тоскливо всё это, – нахмурился Влад, – я и не думал, что в Ленинграде так плохо с продуктами. Это же город-герой! Великий и державный, прославленный поэтами и писателями. Здесь все люди должны думать только о прекрасном.
– Да не до прекрасного тут, все думают, где бы хавки достать да бухнуть от души! – заблестела чёрными глазами Наташа, резко сбрасывая горячую руку Мириам с колен Москвина. Девушки сидели рядом, а по бокам грелись Влад и Сергей. Начиналась промозглая осень, с дождями и бурями, с наводнением и шквальными ветрами. В оконные щели проникал пронзительный холод.
– В Старой Деревне хиппарей задержали, всех обыскали. В очередях говорят, что наркотики нашли. Всю неделю там кипеж был. У кого не нашли наркоты, тем подбросили. Ну и всех, короче, замели, как дворник метлой. У кого косяк найдут, сразу в воронок. Менты таскать не успевали. По десять заездов делали.
– А-а, да, хиппари давно окопались в Старой Деревне, они все рядом селились. Что-то вроде коммуны. Говорят, за ними следили!
– А как же! Конечно, следили, – поддержал беседу вошедший Николай. Он притащил кастрюлю с горячей картошкой. Его широкое лицо скрылось за густыми клубами пара.
– А ты откуда знаешь? – накинулась на него Наташа, сверкая подвижными, словно горящими глазами.
– Да уж зна-а-а-аю, – протянул Николай, опрокидывая кастрюлю над тарелкой. Картофель высыпался на стол, все потянулись и схватили руками по картофелине и, обжигаясь, перекидывая с ладони на ладонь горячие и рассыпчатые катышки, с жадностью припали к еде. После горячительных напитков любая еда казалась изысканным лакомством.
– Да, я всё знаю, у меня в Старой Деревне дружок живёт. Мы вместе когда-то учились в политехническом. Да-да, я тоже учился, как и все вы, только до диплома не дотянул, – рассказывал Гречин, довольный всеобщим вниманием, – терпения не хватило. Так вот, этот дружок до сих пор повёрнут на рок-музыке. Ну и без косяка день не начинает. И он мне по телефону рассказал, что творилось в Старой Деревне на прошлой неделе. Мусора чуть танки не вызвали. Все с автоматами наперевес. Теперь хиппари и рокеры надолго притихнут. Им всем политическую статью пришили. Они же совсем забыли, где живут. Против власти попёрли, а наша этого не любит! Да и какая власть полюбит того, кто против неё прёт?
Коля любовно оглядывал гостей. Сегодня он был доволен. Благодушное настроение подпитывалось хорошим состоянием материальных дел. За прошедший день ему удалось неплохо заработать, а если на ночь кто-нибудь останется, то ещё добавят. Гречин с удовлетворением засопел. Хорошо, что в Старой Деревне все явки накрылись. Теперь туда дорожка закрыта. Молодёжь свободных нравов будет искать места для сборов и встреч в центре, а за всё надо платить…
– Игорь, что-то маловато сегодня!
Коля с недовольным видом пересчитал деньги. Несколько смятых трёшек, две пятёрки и ни одной десятки. Игорь порылся в карманах, пусто. Кручинину досталась неблагодарная роль. От имени всех он рассчитывался с Колей за выпивку и продукты. Сегодня Игорь принёс кусок мяса и две буханки хлеба. Поэтому расчёт производил, исходя из глубоких экономических соображений.