– Девки там тоже есть, я знаю, что они давно стучат органам.
День последних известий. Товарищ Басов нарушил многовековое молчание, раскрыв тайны секретных разработок.
– Красивые хоть?
Вопрос прозвучал многозначительно, словно уже предполагал ответ. Сергей тихо злился, не зная, как реагировать на внезапно возникшую говорливость сослуживца.
– Я одну видел, блондиночку, общался с ней. Видная такая! Она раньше к нам в отдел ходила. Теперь по идеологии специализируется.
Геннадий Трофимович снова опал, как осенний лист. Старый капитан заметно прижух и завял, почти прилипнув к столу. В его голосе слышалась тоска. Серей подумал, что Басов тайно мечтает о красивых девушках, заграничной жизни и дорогих иномарках. Вот кто главный предатель советской системы! Пойти бы да наябедничать Петрову. Москвин развеселился, представив физиономию начальника в тот момент, когда у него появится возможность завалить врага народа. Тогда генеральские звёзды сами прыгнут ему на погоны.
– Есть красивые, есть – не очень, они разные, – хмыкнул Москвин. – Но все они хотят уехать за границу. Не нравится им наша Родина.
– Да, она мало кому нравится, – согласился Геннадий Трофимович, – но жить без неё ещё никто не смог. Все эти песни о второй Родине – полная чепуха! Эмигранты рады бы вернуться, да грехи не пускают. Так хочешь пойти в новый отдел?
– Да что вы ко мне пристали? – разозлился Москвин, заподозрив сослуживца в желании выведать сокровенные мысли, а потом настучать начальству.
Петров только того и ждёт, чтобы выявить чужого среди своих. Ему нужны осведомители в своём отделе. Надо быть осторожнее с этим капитаном. Геннадий Трофимович неспроста заговорил. Столько месяцев молчал, как вдруг разохотился.
– Ну, как знаешь, – прошипел товарищ Басов и затих. Москвин потихоньку задремал, прикрыв лицо ладонью. Одной рукой он рисовал зайчиков, второй прикрывал сонные глаза. Он давно научился спать с открытыми глазами. Если кто войдёт, то подумает, что сотрудник сосредоточился над составлением документа, а тот в это время досматривает тридцать третий по счёту сон.
Незаметно пробежал день. Москвин ждал, что его вызовут к начальству, но про него забыли. Или сделали вид, что забыли. В восемнадцать пятнадцать Москвин поднялся и, кивнув на прощание в пустоту, вышел из кабинета. В дежурке никого не было. Сергей поставил подпись в журнале и вышел на улицу. Холодный ветер плеснул в лицо холодными брызгами. Москвин передёрнулся и проснулся. Сознание стало ясным и чистым, такое бывает летним утром, когда просыпаешься с первыми лучами солнца.
В тот вечер Москвин нарушил инструкцию и не стал искать встречи с Карецким. После работы он пошёл в своё общежитие. Ему захотелось побыть одному. В сутолоке людского муравейника трудно найти спокойное место, но Сергей научился дистанцироваться от шума. Обычно он закрывался на ключ и не отвечал, если стучали в дверь. Так и случилось. Не успел он раздеться, как в дверь робко стукнули. Один раз. Тишина. Затем ещё два лёгких удара. И всё. За дверью затаились. Судя по шумному прерывистому дыханию, это была Татьяна. Сергей нехотя натянул брюки и повернул ключ.
– Ты?
– Я, – смущённо улыбнулась Таня, – я это! Послушай, Серёженька, а я нашла историю твоей Доры Клементьевны. Я весь архив перерыла. В Томск звонила по прямой связи. Они не поленились, нашли, вот посмотри, что тут есть!
– Я же не просил тебя!
Москвин бросился к Татьяне и занёс руку, но вовремя остановился, увидев жалобные глаза девушки. Она искренне хотела ему помочь. Таня думала, что он страдает по умершей Доре Саркисян. А это не так. Сергей сделал всё, чтобы забыть прошлое, но оно его постоянно догоняет. Пусть в таком безобидном виде, с милой улыбкой, но догнало, и теперь нужно избавиться от него. Сергей заставил себя улыбнуться. С трудом раздвинув онемевшие мышцы лица, он положил руку на плечи Татьяны и тут же отдёрнул её. Тело девушки горело как огонь. Странно, что пламя не прожгло одежду насквозь.
– Ты заболела?
– Да нет, – смутилась девушка, – нет. Постояла на ветру на остановке, немного прохватило, но я уже выпила чаю с малиной. Послушай, Серёжа, твоя благодетельница родилась на юге в богатой семье. А в двадцать девятом их сослали на север. Родителей и детей разделили. Так маленькая Дора попала в детдом. Директором там был армянин. Добрый человек. Он всем сиротам давал свою фамилию.
– Я это всё знаю!
Сергей опасливо посматривал на Татьяну. Как только она приближалась, он тут же отходил в сторону.
– Откуда ты знаешь? Ты мне говорил, что не знаешь, где она родилась! – в запальчивости крикнула Таня, сдувая чёлку со лба.
– Видишь ли, Таня, у всех детдомовских той поры абсолютно одинаковая биография. Они все из одной семьи. У всех одна и та же метка. У каждого всё сходится. Родился на юге, сослали на север, разделили с родителями, отдали в детдом… Родители погибли. Или сгинули! Всё одно и то же. Зачем искать то, что уже ушло в землю? Это нечестно!
Таня стояла, широко расставив ноги. Она щурилась, как при ярком свете, но лампочка на потолке была тусклая, и от этого лицо девушки выглядело великолепно. Сергей удивился перемене внешности; в обычной жизни Таня не блистала красотой.
– А разве честно забывать мёртвых? Разве это справедливо, что ты не хочешь слышать о твоей спасительнице? Она же спасла тебя!
Сергей махнул рукой, словно прогонял муху.
– Спасла – не спасла, – брезгливо морщась, пробормотал он, – она сама спаслась. Дора прожила неплохую жизнь, я тебе скажу. Неплохо она жила. Не хуже людей. А я хочу забыть прошлое. Что в этом плохого? Я не хочу быть ненормальным. Я нормальный, поняла?
– Нет, ты всё равно ненормальный. – Она заплакала, слёзы неудержимо катились по круглым щекам, перемигиваясь весёлыми огоньками с тусклым светом одинокой лампочки. – Ты ненормальный. Ты не хочешь жить, как живут нормальные люди!
– А как они живут? – Сергей нетерпеливо топнул ногой. Ему хотелось лечь в кровать и закрыть глаза. Он должен был подумать о завтрашнем дне. Ему нужно было выжить в беспощадном мире людей, но сердобольная девушка мешала своей навязчивой заботливостью.
– Нормальные люди любят других людей, иначе они похожи на зверей. На дикарей. На животных.
Таня тоже топнула ногой. Она не понимала отчуждённости симпатичного молодого парня, который явно хотел избавиться от неё.
– Животные лучше людей, Таня! Запомни главное: звери никогда не станут жрать себе подобных. Не лезь ты в мои дела, прошу тебя! Прощай!
Сергей приоткрыл дверь. По коридору шмыгнула женщина с прижатым ко рту кулаком. Соседка явно подслушивала под дверью. В общежитиях живут любопытные люди. А это местная любительница помыть косточки ближним и дальним, и не важно кому, лишь бы найти повод поглумиться.
– До завтра, Таня!
– Подожди, Сергей, не прогоняй меня, постой! Я хочу сказать, что вообще ничего не нашла по твоим родственникам. Они не оставили никаких следов.
Таня горестно прижала кулак ко рту и прикусила его, словно хотела сделать себе ещё больнее. «Почему женщины кусают свои кулаки? Какой-то всеобщий инстинкт самоистребления, – подумал Москвин и сказал, не глядя на Таню:
– А ты ничего и не найдёшь, они не оставили никаких следов после себя».
– Но это же ужасно! – воскликнула девушка сквозь зажатый кулак.
– Ничего ужасного, не придумывай, – возразил Сергей, – что было, то быльём поросло. Всё ушло в прошлое. Я не хочу знать, откуда прибыл на эту планету. Я появился ниоткуда. И уйду в никуда. Тебя это устраивает?
– Нет! Нет! Нет! – закричала Таня, а в открытую дверь заглядывали любопытные соседи по общежитию.
– Да не кричи так, Таня, – поморщился Сергей, – не делай из меня трагического героя. Я не охотник за фазанами. Пусть все покоятся с миром.
– Но ведь у тебя были отец и мать, дедушки и бабушки, они должны были оставить после себя хоть что-то!
Таня тряслась, словно её посадили на электрическую плиту. Кулак во рту подпрыгивал, челюсти не могли сжаться. Танино лицо представляло грустное зрелище. Красные щёки, мокрые глаза и слюнявый кулак не прибавляли очарования девушке. Сергею стало жаль её. Переживает за других, лучше бы подумала о себе. Что у неё впереди? Ничего хорошего. Таня не замужем, живёт одна в крохотной комнатке-пенале в служебном общежитии, на работе исполняет мелкую канцелярскую работу, которую никто не хочет делать. Нервное возбуждение девушки передалось Москвину. Он тоже задёргался, как театральная кукла, подвешенная за нитку.
– Таня, ты бы лучше занялась своей личной жизнью, – натужно улыбнулся Сергей, – не думай обо мне. Я сам о себе позабочусь. У меня уже была одна благодетельница, но она умерла. Я её похоронил. Я даже знаю, где её могила. Может быть, я навещу её в будущем году. Ты успокоилась?
– Нет! – всхлипнула Татьяна. – Я не понимаю, почему ты не хочешь найти следы твоей родни? Это же ненормально!
– Я нормальный! Поняла? – закричал Москвин и задохнулся от крика. Последние слова прозвучали тихо, словно он оглох. – А ты иди спать. Мне завтра на работу!
Сергей почти вытолкал Таню из комнаты. Она, оглядываясь и хныча, как маленький ребёнок, медленно побрела по коридору. Мимо забегали женщины с кастрюлями, в конце коридора послышались возбуждённые мужские голоса. Москвин прислушался. Ему показалось, что Таня что-то шептала, оборачиваясь и глядя на него полубезумными глазами. Он приподнялся на носки, чтобы пропустить мимо ушей беспорядочный хор мужских голосов, стараясь уловить девичий шёпот.
– Иди, гадёныш, иди! – шёпотом повторяла Таня, как в бреду, но она адресовала злые слова не Сергею, а кому-то другому. Наверное, они были предназначены всем, кто решился отречься от своих корней, кто перешагнул через себя.
Москвин усмехнулся. Он больше не волновался. Ему удалось выдворить беспокойную соседку из комнаты, несмотря на её сопротивление. А ведь могло всё сложиться иначе. Таня славилась настырностью. Она могла бы спокойно остаться, если бы не полезла туда, куда никому не выписывают пропуск. И сидела бы она тут до глубокой ночи. Сергей хлопнул в ладоши и подпрыгнул от радости. Ощущение покоя охватило его. В комнате никого не было. Только он и его мысли. Ему не нужно прошлое. Родственные корни стоило отсечь от себя, чтобы не тянули назад, в тёмное прошедшее, и не мешали развиваться новым росткам. Если бы их не отсекли, он бы избавился от них самостоятельно.