– На службу государства! – раздался громкий окрик. Петров повысил голос. – Ты не слушаешь меня, Серёжа? Ты уснул, что ли?
– Нет, товарищ полковник, не уснул, – передёрнулся Москвин, отрывая пристальный взгляд от форточки. Спасительный ветер улетел в другую сторону. Жизнь поставила заслон всем ветрам. Она не любит посредников. В любой ситуации Сергей остаётся один на один с собственной совестью.
– Так сделаешь, о чём тебя просят? – ещё больше повысил тон полковник Петров. – Ты понял, что надо сделать?
– Сделаю, товарищ полковник! Я всё понял.
Сергей улыбнулся. А что ему оставалось делать? Жизнь не оставила выбора. Она приготовила ему ещё одно испытание. Сергей должен выжить любой ценой.
Мужчины вполголоса загомонили, радуясь, что проблема исчезла. Сотрудник согласен выполнить задание. Они понимали, что это непростое решение для любого человека. И полковник Петров понимал, что Сергей должен сделать сложный выбор. А когда согласие Москвина было получено, все с облегчением выдохнули, внутренне радуясь, что это не их жизнь поставила перед трудным испытанием.
– Тогда за дело, сынок! Праздник тебя не касается, в следующем году отметишь как следует. – Полковник сменил командный тон на отеческий, – а в этом ты проконтролируешь Влада, чтобы всё было по высшему разряду. Проведёшь его, выдашь казённые деньги, пусть сидит там, сколько его душе заблагорассудится. А ты рядышком будь, под боком, чтобы в случае чего перекрыть канал. Нам подстраховаться надо.
Под журчащий доброжелательный тон незаметно навалилась дрёма. Сергей с трудом держал открытыми слипающиеся от тяжёлой духоты глаза. В детстве не всё так плохо было. Всё-таки настолько откровенно ему ещё не предлагали продать душу и тело. Если и приходили беды, то они шли косяком из неизвестности, из тумана. А здесь всё открыто, как на аэродроме. Пустое поле, всё просматривается на сотни километров. Эти важные мужчины уверены, что он продаст не только свою душу, но и чужую. Вообще любую, какая попадётся под руку.
– Я могу идти?
Сергей поднялся и вышел под общее молчание. Петров, не скрывая удовольствия, бодро постукивал карандашом по ручке кресла.
– Потом доложишь!
Москвин кивнул и закрыл дверь. После его ухода в кабинете Петрова долго молчали.
– Какой-то он не наш, не советский! – сказал тот, что с усами и добродушным лицом. Он рассеянно и нервно щекотал усы, проводя пальцами вверх-вниз и в разные стороны.
– Николай Петрович, может, ты его в свой отдел возьмёшь? – взмолился Петров и подпрыгнул на кресле.
– Куда мне его? Что я с ним делать буду? – резко возразил Николай Петрович. – Чтобы меня потом тыкали на каждом совещании? Я полковник Ряднов, и у меня всё чётко. А вы, Герман Викторович, исполняйте приказ начальника управления. Ваш сотрудник, вы и мучайтесь с ним.
Москвин всё слышал. Осторожно притворив дверь, он пошатнулся от напряжения. Сергей хотел выдохнуть из себя всё, что скопилось внутри за эти бесконечные полчаса, но не смог. Наташа смотрела на него и улыбалась, держа в руке шоколад. Она была счастлива. И она снова любила его.
Внутри всё дрожало. Тело одеревенело. Ноги не сгибались. Сергей никак не мог выдохнуть воздух. Он так и шёл по коридору, не дыша и думая, что вырвался из расстрельной комнаты. Его принудили согласиться, он не мог поступить иначе. Его отказ расценили бы как неподчинение приказу. Это приговор. Те мужчины, тайком выпивающие дорогой коньяк, раскатали бы его на дороге жизни. Одним взмахом авторучки. Они и собрались, чтобы совершить казнь. Наверное, он облегчил им жизнь на всю неделю. На этот день – совершенно точно. Самое трудное на свете – прожить один день. После него и жизнь не страшна. А что будет завтра – никто не знает. Сергей мысленно взмолился неведомому Богу, чтобы в кабинете не было товарища Басова. Присутствие ещё одного палача он не выдержит.
Какой длинный коридор. Поворот, ещё поворот, и нескончаемые деревянные половицы. Дорога, ведущая в пустоту. В никуда. Отсюда нет выхода. Глянцевые от масляной краски стены отсвечивали мертвенным багрянцем. Выше человеческого роста пластами облупливалась серая побелка. Беспалов говорил, что в прошлом году в отделе делали ремонт. Кабинеты отремонтировали, как положено, а на коридор не хватило средств. Стены окрасили чем попало, на полу вместо паркета настелили простые доски. Сергей схватился за дверь и охнул. Под портретом Ильича сидел капитан Басов. Их было двое вместо одного. Ильич на стене казался живым. Здесь даже мёртвые восстают из гроба. Один преждевременно вышел с больничного, другой неожиданно воскрес.
– О-о-о-о, стажёр! – воскликнул Геннадий Трофимович. – Проходи, я тебя жду.
Голос капитана звенел, как натянутая струна. В нём переливались торжествующие нотки. Сергей улыбнулся и прошёл за свой стол. Жизнь не любит его. Совсем не любит. Никогда его не любила. Одни огорчения от неё. Чем он её прогневал?
– Серёжа, а мне Петров дал задание проинструктировать тебя, – ласково заверещал Басов, потирая бугристые шишки на пальцах.
– Не нужно, – вежливо ответил Сергей, – я только что от него.
Наступило молчание. Басов оцепенел от чрезмерной надменности, прозвучавшей в ответе Москвина. Приторная вежливость не смогла скрыть истинное отношение Сергея к напарнику.
– Ты это, забудь, что там было. – Басов обрушил кулак с полусогнутыми пальцами на стол. – В верхах не любят подробностей. Они считают, что мы сами должны понимать их гениальные идеи. А мы не понимаем потому, что невозможно залезть в чужую голову. Поэтому мы можем допустить ошибки.
В этом несносном «мы» прозвучало неприкрытое презрение к Сергею Москвину. «Мы» – это ты, идиот Москвин. И ты можешь допустить ошибку. А она дорого обойдётся полковнику Петрову. А если будет плохо полковнику Петрову, будет плохо всему отделу, включая товарища Басова. Сергей выдыхал воздух постепенно, по глотку, сквозь сжатые губы, чтобы унять взбесившийся ритм пульса.
– Ты должен уговорить Карецкого сойтись поближе с лицом, на которое укажешь ему.
– Кто он?
– Сам не знаю, – сердито буркнул Басов, – какой-то известный диссидент. Он добивается высылки из страны, а они хотят устроить ему подставу, да такую, чтобы он не выкрутился. Хитрый жук. Прям жучара. Работает в какой-то конторе, на работу ходит, не прогуливает, не пьёт, не дерётся, не хулиганит. По тунеядке его не прижать. А на днях пытались спровоцировать на драку, так он убежал. Только пятки засверкали. Боится дать малейший повод для возбуждения уголовного дела. Так что вся надежда на тебя, стажёр Москвин! На тебя вся страна смотрит.
Сергея передёрнуло. Ему представилась многоглазая страна, испепеляющая миллионами взглядов одного человека. Это самая страшная казнь, страшнее её на свете ничего нет.
– Как его зовут?
– Не знаю, – вздохнул Басов. – Операция секретная. Имя человека назовут десятого ноября. За час до мероприятия. И фотографию выдадут. Под расписку, конечно.
– И что дальше?
Сухой стук костяшек по столу отрезвил Сергея. Он разжал кулаки и посмотрел на руки. Что это? Он сидит и стучит кулаками в такт словам капитана, словно подыгрывает ему, но ведь бездумные движения свойственны только психам и шизофреникам. Москвин точно очнулся после наркоза. Встряхнувшись и выпрямив пальцы, он с интересом вгляделся в лицо Басова. По всей видимости, Геннадий Трофимович намедни изрядно приложился к горячительным напиткам. А что? У него застарелый ревматизм, на улице разыгралась осенняя непогода, старые суставы не гнутся. Сам Бог велел выпить перед сном, чтобы снять воспаление. В данном случае спирт приравнивается к аптечной микстуре, но ежедневная и многолетняя лечебная процедура пропечаталась в лице капитана ядовитым окрасом. Басов раздражённо отмахнулся от пристального взгляда сослуживца. Сергей усмехнулся. Долгое сосуществование разных людей в одном помещении приводит к тому, что они с лёгкостью входят в сознание друг друга, как к себе в комнату.
– А дальше ты должен проследить, чтобы Карецкий унюхал объект и благополучно воссоединился с ним в одной кровати! У педиков такие дела легко делаются.
Капитан Басов оглушительно расхохотался. Сквозь прищуренные веки поблёскивали ехидные глазки. Сергей ощерил рот и дурашливо изобразил смех. Смешная ситуация. Обхохотаться можно, но миссия невыполнима. Москвин обречённо покачал головой.
– Да ты напрасно трусишь, Москвин! – заорал Басов, вскакивая с кресла, но вскочил он неудачно, задев рукой бумаги, и они, как самолётики, плавно разлетелись по кабинету. Геннадий Трофимович, кряхтя и охая, бросился поднимать секретные документы.
– Напрасно! Педики, они ведь как: унюхают друг друга и не посмотрят, кто рядом с ними. Им всё до фени. Они по запаху друг на друга идут. Как звери. Вот увидишь, они поладят. Ты Карецкого-то запусти в кафе и жди. Только не упусти его из виду. Глаз с него не спускай. Из кафе обоих надо передать наружке, чтобы взяли сразу на выходе. Ну как? Готов ты к труду и обороне?
Оцепенение прошло. Москвин смотрел на напарника и видел все его внутренности, словно его глаза излучали лучи Рентгена. Немолодой человек с трудной судьбой и с не менее трудным характером верой и правдой служит органам. Он ветеран. Заслуженный и уважаемый человек. А что он из себя представляет? У него больной и изношенный организм, пропитанный литрами ежедневно выпиваемого алкоголя, у него нет семьи, нет родных. Он один. Наверное, детдомовский. Отдел ему заменяет семью. Полковник Петров у него за родного отца.
Капитану Басову невдомёк, что миссия однозначно невыполнима. Не бывает любви по заказу. Даже если этот заказ спущен оттуда, сверху. Да, наверху сидят большие фантазёры. Они легко играют людьми, как деревянными пешками, переставляя фигуры с места на место на невидимой доске. В своих фантазиях они не оставляют места человеческим эмоциям. Люди у них не думают, не мучаются, не предают. Просто переходят из одной клетки в другую. Когда пешка мешает игре, её убирают. Сергей медленно водил пальцем по пустому столу. Предательство должно войти в привычку, но как к этому привыкнуть? Всё, что говорили ему сегодня взрослые и авторитетные мужчины, вызывало оторопь и повышенный пульс. Неужели они во всё это верят? В каком бреду можно придумать эту канитель?