– Ба-а-а-а! А ты здесь, что ли?
Товарищ Басов весело расхохотался. Он громко стукнул дверью, повернулся на пятках, весь лёгкий, почти невесомый, и бросился обнимать Сергея.
– Поздравляю с первыми звёздами! Дай Бог, не последние!
– Дай Бог! – повторил Сергей, внимательно оглядывая плотную фигуру многомесячного напарника. Он всегда удивлялся, как удаётся Басову перевоплотиться из гиганта в карлика и, наоборот, из сухощавого мужчины в древнего старика, из молодцеватого бойца в инвалида с палочкой, и только сейчас он понял истоки натуры вечного капитана. Басов должен был стать актёром, но судьба обломала его, сделав против воли сотрудником милиции. Сцена лишилась первоклассного артиста, а милиция получила страстного бессребреника, отдавшего службе лучшие голы и здоровье. Теперь этот полусгнивший полустарик никому не нужен. Его не гонят домой из жалости. Дома Басова никто не ждёт. Этот выживший из ума человек доживает последние дни. Скоро его не станет. Когда Басов умрёт, никто о нём не вспомнит. «И на мою могилу будет прилетать голубь!» – вспомнил Москвин. Как его злили тогда эти высокопарные слова! Он готов был убить Карецкого, но почему-то не убил. Теперь же глупые и пустые слова приобрели другое значение и зазвучали по-иному. На могилу к товарищу Басову даже помойная ворона не прилетит. Она побрезгует.
– Ты рад? – Басов присел на стол и приник лицом к Москвину. Сергей впервые увидел вблизи красные прожилки, взбухшие капилляры, кровоточащие прыщи с сальными головками, шелушащиеся края псориазных бляшек.
– А ты как думаешь? – усмехнулся Москвин.
– Я как думаю? – отпрянул товарищ Басов. После недолгой паузы добавил: – Я думаю, что ты рад! Ты всю жизнь ждал этого случая.
– Какого случая? – Москвин даже побелел от злости. Теперь он видел и слышал всё. Любой шорох, еле слышный шёпот, дыхание сонной мухи. Звуки проникали внутрь него, всё вокруг стало близким и понятным, но Басов оставался загадкой.
– А такого! – передразнил Геннадий Трофимович. – Ждал той секунды, чтобы прогнуться перед начальством. Тебе за это не только звёзды на блюдечке, тебе ведь и квартиру дадут, сопляк!
– Сам такой! – обиделся Москвин. – Сам сопля зелёная! Вон возьми платок, утрись!
Оба молча сверлили друг друга взглядами, до краёв наполненными желчью и яростью.
– Эх ты, – вздохнул товарищ Басов и отошёл от стола, – я-то думал, ты – человек!
– Я и есть человек! – задорно крикнул Москвин, взвившись на стуле.
– Нет, ты его пародия.
Товарищ Басов отмахнулся от Москвина, как от назойливой мухи. Пусть жужжит, сколько ей вздумается. Всё равно от неё никакого проку нет, один лишь вред всему человечеству. Сергей уставился в окно. Солдат спит, служба идёт. Часы на стене медленно отбивали секунду за секундой. Огромные стрелки с грохотаньем отсчитывали мгновения короткой жизни. Москвин стал считать количество секунд, пойманных им в момент обретения слуха.
«Что же это такое, – тоскливо думал Сергей, – я стал героем против своей воли. Они назначили меня героем. А я не хочу им быть. Я не герой. Я отвратителен самому себе. Я не знаю, чего я хочу!» Басов усердно корпел над какой-то важной бумагой. Он старательно выводил букву за буквой, словно хотел создать служебный вариант каллиграфического письма. Москвин корчился от страданий. Он вспоминал несчастное лицо Карецкого, его открытые в ужасе глаза и безвольное положение тела, случайно оказавшегося в унизительной позе. Его долго били, истязая до полной потери разума. Сейчас он просто овощ. Бессмысленное и покорное существо. Свободолюбивый Влад Карецкий случайно попал под всепожирающий пресс чужих амбиций. Зато тот человек, за которым так долго охотились, попал в расставленный капкан. Его силком загнали на зону. Власть может торжествовать. Она в очередной раз выиграла приз. Вполне возможно, этот приз оказался бы у гонимого правозащитника, но судьба расписала каждому строго отведённую роль. Ради поимки какого-то человека пострадали все, кто был замешан в этой истории.
– Ты иди домой, иди, сынок! – неожиданно прервал молчание Геннадий Трофимович. Он капнул чернильной кляксой на пальцы и теперь с сожалением смотрел на капающие чернила. Под рукой нет ни полотенца, ни газеты, нечем вытереть стол. Москвин тоже смотрел на чёрные капли. Издали они казались крохотными дозами страшного яда. Если принять такую каплю внутрь, сгоришь заживо.
– Вы прямо как начальник отдела, – развеселился Москвин, – приказы отдаёте, распоряжения, со службы гоните. Не иначе, вам майора присвоили, Геннадий Трофимович? Не в одном ли мы с вами приказе?
– Нет, – буркнул Басов, отворачивая в сторону недовольное лицо, – не в одном. На тебя отдельный приказ подписали. Ты же у нас везунчик!
– Тогда я пошёл!
– Нет, подожди уходить! – Товарищ Басов помолчал, а потом добавил, медленно цедя слова, точно пропускал их через сито: – Беспалов на тебя рапорт написал. Он всё видел, что ты там творил. Тебе повезло, но не совсем. Сейчас тебя наградили, а завтра посадят. Если бы не ты, мероприятие в кафе прошло бы без шума. А так весь Запад знает, что там творилось. Ты нарушил инструкции! А это в нашей системе самое страшное преступление!
Сергей побледнел. Беспалов написал донос. Завтра всё изменится. Звезду отберут, его накажут, наденут наручники. Москвин легко вскочил и быстро собрался, окидывая взглядом кабинет. Ничего не забыл. Вроде всё взял. Брать здесь нечего. Как пришёл, с тем и уйду. Москвин лихорадочно перебирал исходные варианты. За ним пришлют, его повяжут, посадят в каталажку, поставят наружку, установят слежку. У власти имеется великое множество вариантов решения проблемы с человеком. Москвин стоял у двери и думал, что ещё не поздно остановиться, если преодолеть себя, многое может измениться. Все проблемы внутри человека. Наружные раны не считаются.
Не прощаясь, Москвин вышел из кабинета, радуясь, что облик товарища Басова больше не будет маячить перед глазами. Крупное лицо с красными прожилками и выпученными глазами надо вычеркнуть из памяти, как выметают сор из грязной квартиры. Если облик засядет в голове, от него никогда не избавишься. Он будет тревожить по ночам, иногда приходить наяву, доконает своими появлениями. Лучше избавиться сразу, по горячим следам. Товарищ Басов запьёт, потоскует и на следующий день забудет, что случилось с ним предыдущим вечером. Лучше бы отравить Геннадия Трофимовича, но где взять столько яда? В аптеках он не продаётся, в магазинах не бывает, а на склад ехать не хочется. Пусть товарищ Басов живёт спокойно, не думая об опасностях. Вечный капитан переживёт всех, кто был с ним на службе много лет. Дверь открылась легко, словно превратилась в воздушную вату. Деревянные панели тускло отсвечивали старой полировкой.
– Иди, голубь, иди! – процедил товарищ Басов и вытер чернила рукавом пиджака. Чёрное пятно расползлось по всему столу. Геннадий Трофимович смачно сплюнул и попал почти до середины обширного кабинета. От удачного плевка товарищ Басов ожил, глаза заиграли, а ноги запросились в пляс.
Москвин шёл по мрачной аллее, обсаженной голыми деревьями и упиравшейся в станцию метро. Ему становилось легче от мысли, что его больше не будет в органах. Он был чужим в системе. Теперь сам станет органом своих чувств и желаний. Второй частью размышлений были воспоминания об отделе. Сергею хотелось узнать, что было в рапорте Беспалова. О чём мог написать этот труженик меча и пистолета? Хороший, безвредный парень Беспалов, а сколько в нём патриотизма, на сто человек хватит. Это же сколько ненависти надо было накопить, чтобы вылить её в донос? Беспалов уже прибежал к дежурному и просится на приём к Петрову, но начальнику сегодня не до расследований. У Петрова праздник, и он гуляет, как тот стахановец, честно отпахавший пять смен взамен одной. Беспалов предаст любого, навязывая собственную концепцию. И никто не сможет её опровергнуть. Вова Беспалов представляет мир в полном соответствии с понятиями партийно-советского строя. В этом месте мысли Сергея спутались. Он потряс головой. Если он останется на службе, то станет таким же, как товарищ Басов. Как Беспалов. Как полковник Петров. На земле нет страшнее кары. Повторить судьбу этих людей невозможно. Это противоестественно. Сергей встряхнулся и побежал, боясь, что за ним уже гонятся.
Его не арестовали. В управлении кадров долго рассматривали, словно давно ждали, когда он придёт. Вопросов не задавали, заявление приняли молча. Увольнение прошло без помех. Странное дело, но расчёт произвели быстро, не придираясь к биографии, не мучая долгими проверками. С ним разговаривали коротко и быстро, точно торопились сбыть с рук. И он тоже стал торопиться. Всё подписывал, не глядя и не читая, лишь бы быстрее получить трудовую книжку.
С неё всё и началось. Выйдя из управления, Сергей почувствовал, что его что-то угнетает. Он мысленно перебрал всё, что могло вызвать беспокойство, но ничего не нашёл. И вдруг вспомнил. Кадровик в форме капитана настолько бережно вручил ему скромную серую книжечку, что это усердие само по себе вызывало подозрение. Москвин полез в нагрудный карман и вытащил трудовую книжку. Так и есть. Он уволен по статье. С такой никуда не возьмут. Советская власть не любит непокорных. Она жестоко расправляется с ними. Из Ленинграда придётся уехать. Столько мучений пережито, и всё насмарку. Москвин почти бежал по хмурому городу. После увольнения автоматически выписывают из ведомственного общежития. Сегодняшней ночью придётся искать ночлег, но где? На вокзале нельзя, там его сразу задержат и препроводят в приёмник для бомжей. Москвин лихорадочно искал спасительный выход. Перед глазами пробежали знакомые лица: Мириам Иванова, Наташа, Гречин, Беспалов, Москалёв, товарищ Басов. У него нет друзей в этом городе. Карецкий в руках органов правопорядка, и неизвестно, кому сегодня хуже, Владу или Сергею. Карецкому хотя бы не нужно думать, где переночевать.
Надо позвонить Коле Гречину. Он приютит. Старый прохиндей за деньги даст ночлег даже английскому шпиону. Сергей долго искал монету, но не нашёл и, молча сплюнув, пошёл пешком. Снизу увидел ярко освещённые окна Колиной комнаты. Стоя перед дверью, долго прислушивался к звукам, доносившимся из квартиры. Как всегда, шум, гам, тарарам. Хотел уйти, но вспомнил, что идти некуда. И тогда со всей силой утопил кнопку старинного звонка.