От уменьшительных словечек, сыплющихся в таком изобилии, Москвину совсем стало плохо, но он, сцепив зубы, терпеливо ждал, желая понять, к чему клонит выживший из ума старик.
– Сынок, а я ведь к тебе привык. Ты для меня как родной. Я знаю, что они с тобой сделали. Они тебя подставили. А тебе идти некуда. И ехать тоже. Страна у нас большая, но в ней не спрячешься. Они тебя везде достанут.
Басов ещё больше разговорился. От тепла он размяк и растёкся по столу. От вида расплывающихся форм человеческого тела Москвина затрясло. В отличие от говорливого собеседника он стал чётким и острым, как геометрический треугольник из школьного учебника. Так они и сидели, один – прямой и угловатый, другой – круглый и мягкий, как разваренный блин.
– Зачем я им нужен? – спросил Москвин, не разжимая губ.
– Они сами не знают, – улыбнулся Басов. – Такая у них игра.
В кафе прибавилось посетителей. Ночные гости потребовали веселья. Обслуга включила музыку на полную мощь.
– Я отыгранная карта. Я хочу уехать из Ленинграда.
Москвин успокоился. Басов тоже может быть винтиком в большой игре. Недаром он притащился на встречу поздним вечером. Сейчас начнёт вербовать, уговаривать. Тоскливая у капитана жизнь. Безрадостная.
– Не уезжай! Я помогу тебе найти работу. У меня есть знакомые. Везде есть. Куда ты захочешь, туда и устрою. Хочешь – в связь, хочешь – на железную дорогу. Там хорошо платят. Ты понимаешь, Серёжа, я вдруг понял, что ты – всё, что у меня есть на этом свете. Я же один, как штык. Никому не нужный предмет. Хорошо, хоть пенсию заработал. А теперь что? Без службы не могу. И на службе не могу. Меня тоже подставили. Сегодня предложили уйти по-хорошему. Сказали, что я не справился с поставленной задачей. А задача – это ты, Серёжа! И я ушёл. И всё! Моя жизнь закончилась. Хорошо, если быстро помру, а если проживу долго? Что мне делать?
– Не знаю, – хмыкнул Москвин. Его раздражали слова модной песенки: «Лааааваааандаааа, лаааавааандааа!» Это бесконечное «ааааа» визжало в ушах, вызывая зубовный скрежет.
– И я не знаю, – вздохнул Басов, принимаясь за борщ. – Ты ешь-ешь давай, сынок!
Москвин ощутил чувство голода, но понял, что не может есть. Внутри сидел всепожирающий голодный червяк и сосал душу. Он-то и перебивал аппетит. Этого червяка не накормишь борщом и шашлычком. Он другой еды просит.
– Твоего Влада отправят на зону, далеко, за Урал, ему статью за мужеложство пришили, – лениво бросил Басов, пережёвывая кусок мяса. Плохие зубы не справлялись с прожилками. Геннадий Трофимович вытащил пальцем непрожёванные куски.
Москвин вытянулся и замер. Так вот для чего он понадобился вечному капитану! Для огласки будущего приговора. Без него он никогда бы не узнал дальнейшую судьбу Влада Карецкого.
– Там он и сгинет! Таких быстро на тот свет отправляют.
– Каких? – прошептал Москвин, придвигаясь к столу.
– А несговорчивых. Он же упёртый, твой Влад! Как и ты, – ухмыльнулся Басов, перебирая ложкой остатки борща. – Ему жизнь не дорога. Она ему опротивела. Так что туда ему и дорога! А тебе жить надо. Ты вон сколько перетерпел. Я помогу тебе. Пока у меня поживёшь, а дальше видно будет.
И Басов снова принялся за еду. В зале было шумно, но весь шум оставался где-то в стороне. Возле стола, за которым сидели Москвин и Басов, было тихо. Они хорошо слышали друг друга и многое понимали без слов.
– Мне не нужна твоя помощь, капитан Басов! Ты лучше сам себе помоги.
Москвин поднялся, ощущая в ногах противную дрожь. Хотелось избить Басова до кровавой юшки, до беспамятства, но бывший напарник выглядел настолько жалким, что сама мысль юркнула и исчезла. Сергей улыбнулся и помахал рукой.
– Бывай, товарищ Басов! Живи долго и счастливо! Хоть до второго пришествия.
Москвин вышел в выстуженный до состояния холодильника город. Морозный пар вырывался из распаренного рта. Бушующие эмоции быстро погасли под влиянием арктического холода.
Часть четвёртая
Полгода скитался Москвин по углам и комнатам. Пока можно было жить без прописки, его принимали за определённую плату. Как только наведывался участковый, выгоняли взашей. Боялись попасть органам на крючок. Попадёшься один раз, потом ни за какие деньги не откупишься. Сергей терпеливо сносил тяготы судьбы. Он ждал оглашения приговора. Суд по Карецкому всё откладывался. Его должны были судить за мужеложство. Дело выделили в отдельное производство. Москвин искал работу, но его нигде не брали. Иногда угрожали выслать на сто первый километр, но не высылали.
Времена стремительно менялись. На страну надвигалась свобода. Она шла пешком с Запада, стремясь захватить всю европейскую часть Советской страны, чтобы позже дойти до монгольских степей. Власти расценивали её наступление как оккупацию. Средства массовой информации расписывали свободу как последнюю проститутку, заболевшую всеми видами болезней, какие только существуют на белом свете, но её уже невозможно было остановить. Она шла, грозно посверкивая разноцветными глазами. На голове у неё торчала повязка из голубой ткани. И чем быстрее шествовала свобода по территории страны, тем нагляднее разваливалась на куски советская власть. От былого величия империи торчали обломки, прикрытые красочными лозунгами, в которые уже никто не верил. Верхушка не верила потому, что знала истинную ценность призывам к борьбе за советскую власть, низинка разуверилась по причине неистребимого малодушия. Низы никогда ни во что не верили, кроме небольших мелочей в виде социальных добавок и круглосуточного ничегонеделания. Ровно через полгода Сергей объявился у Гречина. Однажды вечером пришёл и позвонил, словно не скрывался всё это время от знакомых и незнакомых ему людей.
Гречин, открыв дверь, не удивился, как будто они расстались с Сергеем накануне утром.
– Серёженька! Какие люди, и без охраны! – радостно пропел Николай и бросился обнимать вконец исхудавшего Москвина.
– Я сам себе охрана, – вежливо возразил Москвин и осмотрелся. На Колиной вешалке все крючки были заняты. «О, да у Коли сегодня большое мероприятие. Никак на свадьбу разорился, – подумал Сергей, – и чья это свадьба? Совершенно точно не Колина!»
– Заходи. – Коля распахнул дверь как можно шире. – Заходи, гостем будешь!
Сергей без опаски шагнул внутрь квартиры. Здесь ничего не изменилось. Прокопчённый потолок, обшарпанные стены, заставленные разной рухлядью.
– А где Варвара?
– А-а-а, шутник ты, Серёжа! – Коля игриво погрозил коротким пальцем. – Ты соскучился по Варваре?
Москвин раскатисто расхохотался. Он никогда и ни по кому скучал. У него не было чувств. Внутри Сергея Москвина тлели головешки.
– Нет, сознаюсь, не скучал. Только сейчас про неё вспомнил. Как она нам досаждала! А мы ничего не замечали.
– А-а, это ты не замечал. А я вёл учёт её заявлениям и вызовам по повесткам по её вине. Она исписала на жалобы тонны бумаги.
Они шли по захламлённому, но неожиданно гулкому коридору. Шаги громко впечатывались в пол. Это были шаги Москвина. Гречин, в отличие от него, семенил мелко, как изъезженный старый мерин.
– А кто у тебя сегодня?
– Опера гуляют! – Гречин обречённо взмахнул рукой. Это означало, сегодня Коля остался без заработка.
Москвин резко остановился. Он с раздражением посмотрел на Колю. Тот слегка покраснел, но выстоял под прицельным взглядом. Не упал, не стукнулся. Стоял, как стоят самые честные солдаты в мире.
– То есть?
– А то и есть! – рявкнул Гречин и почти поволок Москвина по коридору. – Ты зачем пришёл?
– Посидеть, поговорить, почаёвничать. А что – нельзя? Столько вечеров у тебя провёл, не сосчитать! – Москвин смешно запрокинул голову. Он пригнулся, чтобы быть поближе к низкорослому Коле.
– Можно-можно, – пробормотал Гречин, скосив глаз на Сергея. – Ты не бойся! Все уже забыли про тебя. Покажи им твоё фото, не опознают. Даже фоторобот не смогут составить!
И Гречин заливисто рассыпался на мелкие кусочки смеха. Москвин сжал кулаки. Неужели Коля блефует? Не может быть! Он ведёт двойную игру с клиентами с позволения и санкции органов. Это они разрешили Коле устроить притон в коммунальной квартире. Это они держат впроголодь Москвина. На какую спецслужбу работает Коля? Эх, узнать бы! С этой минуты Сергей провалился в сон. Измученный организм валился на пол, но Сергей изо всех сил держал себя на ногах. Никто бы не заметил, что он дремлет. Одним глазом Сергей погрузился в сон, вторым наблюдал за окружающей средой. Слегка расширив ноздри, потянул в себя воздух, но незаметно, чтобы никто не догадался, что он принюхивается. Нестерпимо пахло спиртным. Винные пары пропитали стены и потолок. Из комнаты доносился раскатистый смех.
– Я их знаю? – Сергей скосил глаза на Колю. Гречин держался стойко. Ему хотелось подзаработать, но он боялся.
– Знаешь, и они тебя знают, просто очень пьяные, – пробормотал Коля. – А ты бедствуешь, что ли?
– Нет, у меня есть деньги. – Он пошевелил пальцами в карманах, чтобы Коля не думал, что он пришёл побираться. За время скитаний Сергей научился экономить и жить, скрывая от всех, что он бездомный. Мылся и чистил зубы в туалете на вокзале. В Ленинграде есть самое страшное место на планете, это вокзальный туалет. Огромный, с высокими потолками, с кафельными стенами, с дырками в полу на пятнадцать мест. Там собирались отпетые негодяи и опустившиеся люди без пола и возраста. Они уже не мылись, просто приходили, чтобы увидеть знакомые лица. Сергей брезгливо сторонился бывших людей. Они его не трогали. Очевидно, он вызвал невольное уважение своим пристрастием к гигиене. Пиджак и брюки приходилось чистить ежедневно. На вокзальных скамейках Сергей подобрал щётку и не расставался с ней, постоянно очищая одежду. Спал в залах ожидания. Как только видел милиционера, вскакивал и перебегал в другой зал. Иногда снимал комнату у старух на Лиговке. Комнаты выглядели гораздо хуже, чем зал ожидания на вокзале, но там были старинные ванны с душем – грязные, зато в них можно было отмыться за долгие недели скитаний. Так Сергей Москвин сохранил лицо и внешний приглядный вид. Гречин покряхтел, оглядывая парня. Он не ожидал увидеть опрятного молодого человека, которого изгнала и предала система.