Дверь с лязгом захлопнулась, но Лекси по-прежнему слышала топот и свист, разносившийся по всему блоку. Она скрестила руки на груди и стояла, дрожа.
— Я на нижней, — сказала девица, оскалив коричневые неровные зубы.
— Ладно.
— Меня зовут Кассандра.
Лекси только сейчас заметила, какая у нее молодая сокамерница. Морщинки на лице и темные круги под глазами старили девушку, но Кассандре, вероятно, было чуть за двадцать.
— А я Лекси.
— Мы здесь на карантине. Просидим вместе недолго. Ты ведь знаешь?
Лекси ничего не знала. Она постояла так еще с ми нуту, затем забралась на шаткую койку, пахнущую потом других женщин, легла на грубое серое одеяло и, уставившись в грязный серый потолок, невольно вспомнила мать, тот единственный ужасный визит в тюрьму, когда она пошла ее навестить.
«Вот и я здесь, мама. Совсем как ты».
16
До аварии Джуд могла бы сказать, что способна вынести все, что угодно, но теперь горе полностью завладело ею. Умом она понимала, что нужно с ним как-то справиться, и тем не менее не представляла, что для этого сделать. Она была как пловец в открытом море, который видит, что к нему приближается огромная волна. Ее мозг отдавал команду: «Плыви», но непослушное тело зависло на месте, словно разбитое параличом.
Для окружающих суд явился окончанием истории. Правосудие свершилось, пора возвращаться к будням. Со всех сторон Джуд ощущала теперь давление, все требовали от нее излечения.
А она вместо этого как будто погрузилась в серую вязкую массу. Только так можно описать ее жизнь. У нее началась депрессия, какой она прежде не знала и даже не подозревала, что такая существует. Ее перестало что-либо интересовать, она ничего не хотела, ничего не ждала и ничего не делала.
За последние шесть недель все знакомые, один за другим, потихоньку от нее отдалились. Она понимала, что разочаровала своих друзей и родственников, но ей все было безразлично. Все ее чувства или безвозвратно ушли, или оказались похороненными в плотном тумане, практически растворились в нем. Временами, правда, у Джуд случалось просветление — она могла отправиться в магазин или на почту, но при этом всегда рисковала очнуться неизвестно где: перед прилавком с глянцевыми фиолетовыми баклажанами, с письмом в руке, совершенно не помня, как она сюда добралась и что ей здесь понадобилось. Дважды она отправлялась в магазин в пижаме, а один раз надела туфли от разных пар. Простая задача превращалась для нее в неприступный Эверест. О том, чтобы приготовить обед, вообще не шла речь.
Она плакала по любому поводу и без, звала во сне дочь.
Майлс вернулся к работе, словно это совершенно обычное дело — жить с оледеневшим сердцем. Джуд знала, как сильно он до сих пор переживает, и у нее болела за него душа, но и он уже начинал терять с ней терпение. Зак сидел безвылазно в своей комнате. Все лето провел за новой игровой консолью, в наушниках, убивая виртуальных врагов.
Они старались изо всех сил, Зак и Майлс, и не понимали, почему Джуд не может притвориться, почему не может пойти с подругами пообедать в кафе или заняться садом. Хоть чем-то заняться. Она видела, как Майлс смотрит на нее по вечерам, за ужином, который он же и приносил домой в пластиковых контейнерах. При этом он всегда интересовался: «Как ты сегодня, милая?» На самом деле он подразумевал другое: «Когда ты наконец переборешь это и вернешься к нам, к жизни?»
Он думал, что все закончилось. Для него воспоминание о дочери уже превратилось в дорогое семейное наследие, которое хранится на полке, под стеклянным колпаком, и снимается раз или два в год, на дни рождения или Рождество. И обращаться с ним нужно очень осторожно, иначе можно разбить.
Для нее все было по-другому. Все ей напоминало о потере — пустой стул за обеденным столом, журналы для подростков, адресованные Мии Фарадей, одежда в корзине для белья. А чаще всего она видела Мию в Заке, и это было невыносимо. В хорошие дни она могла даже улыбнуться сыну, но этих хороших дней было так мало; а в черные дни, когда она не могла встать с кровати, она лежала и думала, какой дрянной матерью стала.
К середине августа она вообще перестала что-либо делать. Приходилось напоминать себе, что нужно принять душ, вымыть голову. Постель она покидала лишь для того, чтобы встретить мужа с работы, и каждый раз в глазах Майлса видела печаль, когда он смотрел на нее такую.
Она понимала, что с ней происходит. Майлс все время просил ее «встречаться с людьми». Он не догадывался, как глубоко в ней засела эта новая тьма, которую она боялась отпустить. Ей не хотелось избавляться от своей болезни. Ей хотелось лишь одного: чтобы ее оставили в покое. В редкий день, когда она задумывалась о том, что пора сделать над собой усилие, она убеждала себя, что нужна Заку, нужна мужу, что она всегда была сильной, но все эти слова были как фотографии из чужой жизни, случайно попавшие в ящик ее стола. Они оставляли Джуд равнодушной.
И вот теперь она и Майлс устроились на заднем дворике, делая вид, что они по-прежнему та пара, которой были раньше.
Майлс сидел в шезлонге рядом с ней, вытянув ноги. На коленях у него лежала развернутая газета, но Джуд видела, что на самом деле Майлс ее не читает. Они все сейчас старались избегать новостей: где-то на страницах газет обязательно попадалась статья о вождении в пьяном виде. Джуд почувствовала, что муж смотрит на нее, но не подняла глаз.
Вместо этого она принялась считать минуты до момента, когда под каким-нибудь предлогом сможет вернуться в постель. В руке она сжимала незаконченное кольцо Мии, как делала часто в последнее время — просто держала кольцо.
— Тебе бы следовало убрать его, — сказал Майлс. В голосе его прозвучало раздражение, к которому она успела привыкнуть.
— И жить дальше, — сказала Джуд. — Да. Знаю.
— Так не может продолжаться, — сказал он, повышая тон.
Она удивилась.
— Побереги связки для своих подчиненных.
— Ты позволяешь этому тянуть себя на дно. И нас тоже.
— Этому?! — Джуд повернулась к мужу. — Так ты говоришь о смерти нашей дочери? Ну и что, я излишне реагирую? Какое разочарование для тебя!
Майлс стиснул зубы.
— Хватит! Я не позволю тебе сделать из меня плохого парня, который, видите ли, недостаточно любил дочь, только на том основании, что я по-прежнему люблю своего сына и жену. Тебе нужна помощь. Ты должна попробовать.
— Что попробовать? Забыть ее?
— Отпустить ее. Ты вредишь своему здоровью тем, что цепляешься за нее. Ты нужна Заку. Ты нужна мне.
— Вот оно. Самое главное. Тебе не хватает жены, поэтому мне лучше подчиниться требованию.
— Проклятье, Джуд, ты сама знаешь, что я совсем не то имел в виду! Я опасаюсь, что мы потеряем друг друга.
Где-то глубоко внутри она почувствовала острую боль от сознания, что это правда. У нее появилось редкое желание объяснить, постараться сделать так, чтобы он понял.
— Вчера ночью я отправилась в супермаркет. В полночь. Надеялась, что там никого не будет, и оказалась права. Я бродила по рядам, просто смотрела на товары. Когда наконец подошла к кассе, то у меня в тележке оказалось четыре помидора и десять коробок печенья «Лаки Чармс». Кассирша сказала: «О, должно быть, у вас много детей!» Я уставилась на нее, а сама подумала: «Сколько же у меня детей?» Что мне отвечать людям? Один ребенок, двое? Теперь один? Я убежала, не заплатив и ничего не взяв. Ты прав, мне нужна помощь. Как насчет того, чтобы помочь мне немного и просто оставить меня в покое?
— Не думаю, что стоит оставить тебя в покое. Я чертовски боюсь, что однажды ты наберешь камней в карманы и зайдешь в воду, как в том глупом фильме, который мы смотрели.
— Может, так и сделаю.
— Вот видишь? Видишь? — Майлс вскочил с шезлонга. — Хорошо, Джуд! Тебе нужна моя помощь? Я тебе помогу. Начнем вместе. — Он ушел в дом.
Она облегченно вздохнула и откинулась на спинку кресла. Примерно так в последнее время проходили все их разговоры. Майлс взрывался, уходил или пытался затушить пожар объятием. Все эти приемы на нее не действовали.
Она перевела взгляд на кольцо Мии, любуясь, как солнечный свет играет на золотых лапках.
И тут ее осенило.
Она поняла, что собирался сделать Майлс, чтобы «помочь» ей. Он часто об этом говорил. «Нельзя дольше откладывать», — звучало раз за разом. Как будто горе — это поезд, которому полагается придерживаться расписания.
Вскрикнув, она метнулась в дом и взбежала по лестнице.
Дверь в комнату Мии была открыта.
Джуд споткнулась и замерла, окаменев. После той ужасной ночи она ни разу не дотронулась до дверной ручки. Просто не могла. Дверь все время оставалась закрытой, можно подумать: если она не видела розовой комнаты, то это уменьшало как-то ее боль.
Но теперь в комнате находился Майлс — наверное, он начал складывать вещи Мии в коробки.
«Чтобы отдать другим детям, Джуд. Беднякам. Миа сама бы так поступила».
Она взвизгнула и бросилась в открытую дверь, готовая закричать, броситься на него, вцепиться ногтями.
Майлс сидел на ковре, склонив голову и держа в руках мягкого розового щенка, который когда-то был для их дочери вторым лучшим другом в мире после брата.
— Собачка Дейзи, — хрипло произнес Майлс.
С поразительной ясностью Джуд вспомнила, как сильно любила этого мужчину и как сильно в нем нуждалась. Она попыталась придумать, что бы такое сказать ему сейчас, но, прежде чем обрела голос, за ее спиной появился Зак.
— Что тут проис… — Он увидел отца, который плакал над собачкой Дейзи, и попятился.
— Зак, — позвал Майлс, вытирая слезы, но тот уже ушел — внизу хлопнула входная дверь. — Мы его теряем, — тихо произнес Майлс и медленно, словно рука не слушалась его, положил на пол мягкую игрушку.
Джуд вновь услышала в его голосе осуждение, вину, которую он целиком переложил на нее, и сникла под этой тяжестью.
— Мы все потеряны, Майлс, — сказала она. — Ты единственный, кто этого не понимает.