В прихожей, уже взявшись за ручку двери, она резко вздрогнула и обернулась — прямо у нее за спиной стоял старик. От неожиданности Алиса задохнулась и не нашлась, что соврать.
Однако старик ни о чем ее не спросил, а повел в свой кабинет, усадил, почти насильно, в кресло и протянул «Санкт-Петербургские ведомости». «Страшная месть» — гласил заголовок, на который он указал ей.
— Я… — Алиса не желала ничего знать.
— Сначала прочти это, а потом — делай что хочешь, — спокойно сказал Герман.
И она принялась читать:
«То, что свершилось в ночь с 26 на 27 мая в нашем городе, можно сравнить только с самым страшным кошмаром, сравниться с коим может разве что произведение г-на Гоголя под названием „Страшная месть".
События, ужасное действо которых разыгралось в доме князя Н., выглядят следующим образом. Вечером 26 мая сын денщика князя, повздорив с отцом, выбежал из дома и принялся строить план отцеубийства. Он предложил участвовать в осуществлении этого плана своему другу С. — молодому человеку из хорошей семьи, но тот благоразумно отказался. Тогда сын денщика, сжигаемый ненавистью к родителю, явился домой и, вооружившись кривой турецкой саблей, принялся разыскивать старика. Каково же было его удивление, когда он застал своего батюшку на ложе любви в апартаментах князя. Обезумев от картины, открывшейся его глазам в спальне князя Н., юноша дико закричал и начал рубить саблей направо и налево. Городовой г-н Попов, выполнявший свой гражданский долг, явился с опозданием на несколько секунд и застал Александра Л. в бессознательном состоянии, в луже крови и с окровавленной саблей в руках. Литейный проспект запрудила многочисленная толпа…»
Алиса выронила газету и почувствовала, как силы покидают ее. Старик бросился к графину и налил ей воды. Выпив половину, Алиса успела вернуть Герману стакан, и глаза ее закатились…
Герман постоял над ней немного, пощупал пульс, приподнял верхнее веко и улыбнулся. Снотворное подействовало быстрее, чем он ожидал. То ли сказалось нервное перенапряжение, то ли это обморок… Златовласое сокровище неподвижно лежало в кресле… Герман прижался губами к щеке Алисы. Кожа была глянцевой и нежной, девочка пахла молоком и вербой. Сейчас он перестанет владеть собой, и пока она спит… Нет, не перестанет. Она не нужна ему сонная. Хотя и сонная — тоже, любая — тоже. Но ему нужно, чтобы она стонала от его ласк, чтобы просила его поцелуев, чтобы…
Он резко выпрямился, шагнул к двери и выглянул в коридор. В гостиной уже не слышалось звуков музыки, значит, клиенты разошлись по комнатам. Герман подошел к окну и трижды махнул рукой. Затем он поднял Алису на руки и вынес за дверь…
Выпроводив гостей, Зи-Зи почувствовала облегчение. Ей хотелось поскорее остаться одной. Девочкам она велела ложиться спать. А сама попробовала заглянуть к Алисе. Комната была пуста, и Зи-Зи насторожилась. Она выглянула в окно. Нет, того человека, что кружил весь день возле их дома, там теперь не было. В эту минуту в дверь позвонили, и у Зи-Зи отлегло от сердца: наверно, это Алиса, наверно, пошла прогуляться. Значит, Саша так и не появлялся. Нужно только попросить ее молчать, если…
На пороге стояла вовсе не Алиса, а тот самый человек, который весь день кружил около их дома.
— Боже мой! — вскрикнула Зи-Зи, отшатнувшись.
— Ну, Бога-то не поминай, — отрезал Тимофей, закрывая за собой дверь.
Глава 2Золотое колье
Наутро Алиса с трудом разлепила глаза. Никогда не спала так крепко. Хотела было подняться, но в голове что-то стрельнуло, забегали противные иголочки по телу, и она снова уронила голову на подушку. Взглядом в потолок уперлась, в изящную алебастровую люстру с наядами. Долго разглядывала ее, пока не поняла — что-то не так. Не было вчера никакой люстры. Перевела взгляд на стены, а вместо простой побелки — узоры по шелку золотые, какие-то райские птицы с диковинными ягодами в клювах. Где же это она?
Память возвращалась к ней постепенно, по капле. Сначала вспомнился отчего-то Смольный, польская принцесса и кукла. Потом — веселый дом Зинаиды Прохоровны и, конечно же, сразу — Саша. И тут все навалилось — и его обещания, и вчерашнее волнение, и газета. Вот после газеты ничего Алиса не помнила.
Дверь тихонько скрипнула, и показалась белокурая голова девушки. Увидев, что Алиса лежит с открытыми глазами, та подошла к кровати и поставила перед ней на столик чашечку дымящегося шоколада.
— Это, барышня вам, Герман Романович приказали — который раз грею, будить не решалась. Намаялись вы вчера…
«Намаялась? Может быть, я заболела?» Алиса вспомнила единственную свою болезнь, ту самую, еще в Мейсоне, когда няня поила ее молоком с медом.
— А где теперь Герман Романович?
— В спальне. Они еще не вставали. Им, конечно, еще хуже вашего пришлось…
— Еще хуже? — в недоумении спросила Алиса. — Отчего — хуже?
Девушка уставилась на нее.
— Да говорите же, — воскликнула Алиса. — Я ничего не понимаю.
Она поднялась, но опять повалилась на кровать — так болела голова. Девушка кинулась к ней, помогла улечься. Совершив этот неудачный демарш, Алиса поняла, что лежит в платье, и все платье испачкано чем-то черным.
— В доме, где вы были вчера, случился страшный пожар. Много народу погибло. Сказывают, хозяйка постаралась — подожгла. Потому как не отыскали ее обгорелого трупа среди остальных жителей квартиры.
— Девочки погибли? — спросила Алиса.
— Девочки… Скажете тоже, — прыснула горничная. — Все погибли, все. Герман Романович вас из того дома на руках вынесли. Самих их горящей балкой по голове задело. Лишь когда вас сюда положили, чуть ли не без чувств на пол и повалилися. Я их и до кровати провожала, и голову завязывать помогла. Стонали очень.
— Мне нужно к нему, — сказала Алиса.
— Герман Романович говорили — в любой момент, как только пожелаете. Но вы-то сами еще очень слабые…
— Ничего. Как тебя зовут?
— Любаша.
— Ты помоги мне, Любаша. Я попробую встать.
На этот раз ей удалось подняться, несмотря на головную боль. Любаша довела ее до спальни Германа Романовича и, следуя его указаниям, о которых Алиса не знала, без стука распахнула дверь и, усадив девушку на стул подле кровати, скрылась за дверью.
— Я говорила, хозяин наш — колдун, — шептала Любаша кухарке в лакейской. — Приказал расставить вещи в своей комнате: графин с водой, полотенце белое, чистое, стул поставить возле кровати и шторы задернуть. Сказал, встанет, ко мне захочет, приведи. А потом — ванну готовь и покажи ей шкаф, где ее вещи. Представляешь, так и сказал — ее вещи. Чудится мне, что у нас с тобой новая хозяйка появилась… И она, что думаешь, встала — и к нему сразу… Я уж и ванну готовлю…
Алисе было неловко, что ее привели в комнату спящего мужчины и оставили здесь. Но потом она заметила у изголовья Германа ту самую куклу, которую он подарил ей. Платьице на кукле обгорело слегка. Алиса устыдилась, что думает в такой час о какой-то кукле, но мысли все вертелись и вертелись вокруг обгоревшего кусочка ткани на ее платьице.
В полутьме комнаты Алиса с любопытством разглядывала профиль Германа. «Этот человек меня спас», — сказала она себе, словно наградила его медалью. Это была уже вторая медаль, мысленно выданная Алисой Герману. Первая была — за куклу. Сейчас ее смущало, что спас он не Зинаиду, не кого-то из девочек, а ее, Алису, непонятно за какие заслуги. «Может быть, я ему нравлюсь?» — подумала Алиса и тут же отогнала эту мысль. Герман Романович никогда ни единым словом, ни единым взглядом…
— Пить, — прохрипел Герман, и Алиса от неожиданности подскочила на стуле.
На столике возле кровати стояли кувшин с водой и маленькая чашка. Алиса дрожащими руками налила воды, протянула Герману. Но он не мог подняться. Тогда она села к нему на кровать, приподняла его голову, прижала к груди и поднесла ему чашечку. Он пил жадно, капли стекали по подбородку, промочив ей платье, губы, жадно тянущиеся к воде, касались ее пальцев, держащих чашечку. Наконец он откинул голову, и Алиса осторожно высвободилась и уложила его на подушку. Она была взволнована происшедшим, да и платье на груди промокло…
Герман зашевелился.
— Послушай… Никому не рассказывай, кто ты и откуда. Никуда не выходи. Платье у тебя все перепачкано — горничная подаст другое. Я постараюсь к вечеру встать…
— Хорошо, не беспокойтесь, — покорно сказала Алиса и, бросив последний взгляд на Германа («а не очень-то уж он и старый…»), вышла из комнаты.
Дом, в котором Герман Романович держался настоящим хозяином, поразил ее воображение изысканной красотой и весьма своеобразным вкусом. Кресла были такими мягкими, что в них можно было утонуть: Стены, драпированные натуральным шелком с росписью, были увешаны картинами. Больше всего ей понравилась та, что висела у окна, — обнаженная Венера с задиристым маленьким Амуром. У камина стояли напольные часы — в виде домика с крышей, а маленькие человечки, нарисованные на циферблате, с трудом передвигали большие ажурные стрелки.
— Не хотите ли принять ванну? — раздался из-за спины голос Любаши.
— Да, разумеется, — ответила Алиса.
— Все готово, пожалуйте за мной.
После купания Любаша подвела ее к огромному зеркальному шкафу и распахнула дверцы. Алиса достала одно платье, приложила к себе, повертелась перед зеркалом и спросила:
— Чье же все это?
— Не могу знать, — вспыхнула горничная, поскольку инструкций о таком вопросе не получила. — Но все это Герману Романовичу доставили от разных портных и из модных салонов.
У Алисы глаза разбежались. Такие красивые платья она видела только на дамах, сопровождавших императрицу, когда та приезжала в Смольный. Алиса надела бирюзовое платье тонкого бархата с низкой талией и золотым витийным шитьем по борту и хвосту и посмотрела на себя в зеркало. Любаша показалась в дверях и замерла от неподдельного восторга.
— Ах, чудо как вы хороши. Никогда таких красавиц не видывала.