И через полчаса таких препирательств Шервуда осенило:
— Ночная княгиня! Не она ли? Самая загадочная женщина была в Санкт-Петербурге. Никто про нее ничего не знал. Как с неба свалилась в свои двадцать лет, и полстолицы из-за нее перестрелялось и перевешалось.
— Так уж?
Спиридон как услышал это прозвище, так и затрясся мелкой дрожью. «Неужто провидение?»
— Ну один псих был, мне сестра писала.
— Так вы ее не видали сами?
Дубль изо всех сил пытался сделать вид, что остается спокойным. Знал, поймет Шервуд, что с ним, — выпотрошит все. И не увидит тогда Спиридон никаких денег.
— Нет, я ведь в крепости, милок, семь лет провел. Думаешь, ко мне туда женщины толпами ходили?
Возвращаясь в Петербург, Спиридон лихорадочно думал — как быть? Сейчас ли сорваться с крючка, избавиться от молодежи, или все-таки использовать Сашу для опознания? Не может быть, чтобы такая удача. И к тому же двойная! Ведь не в первый раз он услышал у Шервуда прозвище «ночная княгиня», оно было ему хорошо знакомо из одного письма, находящегося «в работе». Он помнил письмо практически наизусть. Единственное, чего он до сих пор никак не мог определить, так это кого же ему шантажировать.
Вернувшись домой, он заперся в конторе и внимательно перечел голубой листок:
«…И как ты сам понимаешь, Долли нет необходимости знать, где я провожу время.
А время я провожу в одной из сказок Шехерезады. Если ты усмехнулся теперь, то уверяю тебя — зря, потому что я нисколько не преувеличиваю. В темном лесу, в стороне от Смоленской дороги, стоит удивительный старинный особняк, где каждый вечер мужчины во фраках предаются грехам, влекущим их с момента появления на свет. Шампанское там, похоже, никогда не переводится, игра идет за карточным столом по крупной, а еще видел я рулетку, и с ней встречаются каждый вечер.
Нет, было бы обманом не написать тебе, что влюблен я не только в азарт, витающий здесь в самом воздухе, но и в хозяйку дома, которую все зовут ночной княгиней. Говорят, это прозвище она получила в столице, молоденькой девушкой. Теперь она не слишком молода (двадцать лет, возможно, чуть больше), но полыхает такой невыносимо жгучей красотой, что щемит сердце и слепит глаза.
Если тебе взбрендит после моего рассказа заявиться в Москву, то имей в виду, очереди придется ждать довольно долго. Я попал сюда заместо заболевшего дяди, который ожидал свою очередь целый месяц, да еще перекупил ее у какого-то купца, заплатив до тысячи рублей серебром. Представляешь размах? Вступительный членский взнос составляет около пятисот рублей, игра съедает много, менее пяти тысяч и не думай брать с собой.
Предчувствую твое нетерпение, хорошо зная тебя, и жду встречи».
Шантажировать этим письмом можно было кого угодно. Мужчин, слетавшихся на огонек в лесной притон, хозяйку дома или же организаторов этих пиршеств азарта. Дубль раздумывал — кого из них выбрать? А теперь, если княгиня окажется той самой Алисой, и того интереснее получается. Можно помочь Саше выкрасть свою девицу, денег с его покровителя-купчины содрать, а потом доложить и хозяину притона — мол, так, дескать, и так, знаю, где находится ваша краля расписная, и за вознаграждение, положенное в таких случаях, готов известить…
Пока Спиридон обмозговывал письмо, Иван Васильевич Шервуд кусал с досады заусенцы на пальцах, сидя в любимом кресле, покрытом каштановым вытертым пледом. От его цепкого взгляда не укрылась, разумеется, та перемена, которая произошла со Спиридоном, как только он указал ему на ночную княгиню. Что-то такое затевает его бывший агент, что-то денежное, видать, недаром ручонки задрожали и по лицу жар полыхнул.
Иван Васильевич не привык сидеть сложа руки, когда вокруг что-то захватывали, отнимали и делили. Особенно, когда это касалось денег. Да и долгов у него — сто сорок тысяч рублей! Шутка ли!
Шервуд порывисто бросился к столу и в который раз принялся писать прошение о денежном вспоможении государю-императору: «Ваше императорское Величество! Государь-надежа!..» Перо дрогнуло, на листок, сверкнув в лучах солнца, выпрыгнула фиолетовая клякса. Шервуд скомкал лист, бросил на пол и, заложив руки за спину, зашагал по комнате. «Не даст. Все равно не даст. Рублей двести даст, не больше… Вот если бы дозволил свободу передвижений! Я бы сам добыл. В два счета».
Он снова подлетел к столу и снова написал: «Ваше императорское Величество! Государь-надежа!..» И снова скомкал лист. «Не позволит. Ни за что не позволит. Видно, деньги теперь легко даются таким уродам, как Спиридон. Я ему информацию бесценную, а он мне — двести пятьдесят рублей. А сам тысячи заграбастает! Ну уж нет! Не дам! Не позволю!»
Шервуд сам чувствовал себя императором и в итоге состряпал донос. Запечатал его сургучной печатью, на конверте написал: «Его Сиятельству графу А. Ф. Орлову. Срочно. В личные руки. Сообщение подполковника И. В. Шервуда». Наспех одевшись, он бросился к генерал-майору Романусу, сочувствующему его положению, и упросил отправить депешу в Петербург с курьером сегодня же. Вернулся Шервуд домой в ином расположении духа. Потирал руки и представлял себе глупое лицо Спиридона Дуля, когда у того из-под носа уплывет лакомый кусочек. «Ничего! В следующий раз умнее будет. Пусть знает мне цену! А то вздумал — двести пятьдесят рублей…»
Алексей Федорович Орлов, шеф Третьего отделения, уединился после обеда в кабинете «разбирать бумаги». Никаких бумаг он не трогал, а предавался легкой пищеварительной истоме. Так продолжалось бы около часа, но за дверьми послышался шум и без доклада в дверь сунулась лисья морда Дубельта.
— Мне срочно! — притворно-плаксивым тоном сообщил он, соединяя брови домиком.
— Леонтий? (Чтобы тебя черти побрали!) Ну давай, что там у тебя?
— Опять! — яростно кусая правый ус, зашипел Леонтий Васильевич. — Снова!
— Да что стряслось?
— Снова он! Шервуд!
При упоминании имени бывшего сотрудника управления Алексей Федорович вздрогнул, и сон с него тотчас слетел. От Ваньки любых фокусов можно было ожидать. Вот всегда так. То к государю с жалобами на всех лезет, то ему на государя досадует. Премерзкий человек. Сколько терпели его выходки, закрывали глаза на его самоуправство. Никак не могли царского любимца прищучить. В крепости продержали семь лет. Под домашний арест отправили, а он все не угомонится!
— Что там такое?
— Депешу вам прислал. Очередной донос.
— О чем?
— Не вскрыл. Может, и не надо? Ну его, сожжем, а после скажем, что ничего не получали.
Втайне Леонтий Васильевич был уверен, что Шервуд состряпал донос на него. Поэтому всеми силами души мечтал воспрепятствовать тому, чтобы дело снова дошло до государя. Ведь и в прошлый раз хоть и оправдался, но все-таки — каково это ходить в оправданных? Государь еще повторил, что одно — оправданный, и совсем другое — незапятнанный.
— Посмотрим. — Граф брезгливо, двумя пальцами раскрыл листок.
Дубельт пристроился у него за плечом да так и ахнул.
— Так и есть! Этот оглашенный опять про меня насочинял! Чтобы его кондрашка скрутила!
— Подожди причитать, — отмахиваясь, сказал Алексей Федорович и указал Леонтию на соседний стул. — Сядь-ка вон там, не мельтеши.
Он, сдвинув брови, дочитал письмо и крепко задумался. А поскольку смотрел он все это время на Дубельта, тот под его взглядом подпрыгивал, как уж на сковородке. Совесть его была более чем нечиста, особенно если вспомнить последнее приобретение — огромное имение в Подмосковье, записанное им, правда, как всегда, на имя жены. Прознал, гадина Шервуд! Не нужно было покупать в Смоленском направлении. Нужно было где-нибудь севернее. Господи, и зачем его из крепости выпустили?
— Дело-то любопытное! — изрек наконец граф Орлов, недоумевая, что же происходит с его подчиненным. — Да ты не дрейфь, не про тебя это.
— Как же, скажете! Там ведь по всему листу Дубельт да Дубельт!
— Не Дубельт, а Дубль.
Леонтий прищурился, что-то вспоминая.
— Спиридон Дубль. Вспомнил? Ну которого еще на каторгу посылали за сведениями.
— Неужели? — Глаза Дубельта заиграли совсем другим огоньком.
Шервуд не всегда порол чушь в своих доносах, поэтому успокоенный Леонтий Васильевич подкрутил пышный ус и вопросительно уставился на графа.
— Помнишь дело о броши ее императорского высочества? Ну когда мужика взяли, пытавшегося сбыть вещицу? Достань-ка мне его. Помнится мне, был там эпизод с некоей Цирцеей. Которая на мужчин самое что ни на есть магнетическое действие производила. Ну еще сам император Николай Александрович просил осведомиться, уточнить.
— Как же, как же, припоминаю. Мои люди и уточняли. По указанному адресу проживал статский советник Нарышкин, кажется. Но в тот момент отбыл на воды, да так до сих пор и не возвращался. И девица какая-то под его опекой находилась.
— Ан, если верить господину Шервуду, по-другому выходит. Наплести-то он наплел здесь всякой всячины. Думаю, многое — вздор и вымысел. А вот к Спиридону Дублю приставь человечка. Пусть приглядывает. Государю пока докладывать ничего не буду. Бес этого Шервуда знает — где врет мерзавец, где правду говорит. Если найдем красавицу магнетическую — тогда и доложим.
Леонтий Васильевич отправился поднимать дело о находке броши. Шел к архиву и усмехался в усы. Вот уж действительно — удача, на ловца и зверь бежит. Велел принести папку, пролистал, задумался. Значит, тогда ошибся государь Николай Александрович, повелевший считать преступника умалишенным, а все сведения, им поставленные, определить как бред. Не был умалишенным этот, как его, он заглянул в папку, ну конечно — Мерин. Стоял как дурак на Сенном рынке чуть ли не посреди площади, продавал мотыля с изумрудными глазками. А тут его цап за жабры — и в отделение. Граф как рапорт прочел, тут же собственной персоной пожаловал в отделение, чтобы самому убедиться насчет брошки. Чуть не прослезился. «Та самая, — говорит, — сколько раз видел ее на великой княжне Марии Николаевне! Вот теперь нам слава заслуженная будет!»