он. «Да, но лучшие умы человечества во все века считали это величайшей несправедливостью, — возразила Елена. — В партийной программе так и записано: «Партия торжественно провозглашает: нынешнее поколение людей будет жить в новом мире по законам справедливости».
Антон подумал, что не всегда книги — свет. Существует тьма, которую не победить никакими книгами. От книг она становится еще непрогляднее. Пример подобной тьмы являла Зола, прочитавшая книг больше, чем Антон. Зола стремилась изменить мир на доступном ей пространстве. У нее было свое понимание законов справедливости. Посреди несправедливого — старого — мира она хотела справедливости и соответственно нового мира — для себя. Зола была сама себе партией, сама себе торжественно провозглашала. «Но чего можно торжественно провозглашать, если мир уже устроен по законам справедливости? — вдруг подумал Антон. — Вот только кем?» По залитой светом стране читальных залов пробежала тень. Антон утвердился в мысли, что мир — не важно, старый или новый, несправедливый или справедливый — безнадежен.
Он испугался, что Елена, пока они не виделись, умерла, что теперь ему не узнать ничего нового про страну, попасть в которую хотелось больше всего на свете. Пробегая мимо ловушки, Антон заметил, что петля захлестнула зверя не до смерти. Антон остановился, хоть и спешил. Зверь должен был рвануться в сторону и тем самым лишить себя жизни, но он стоял прямо перед Антоном, не двигаясь, осознанно не желая помогать охотнику. Зверь в общем-то был не нужен Антону. Доставая нож, чтобы перерезать веревку, Антон вспомнил рассказ Елены, как звери зимой сожрали тянущего санки с дровами инвалида. Рука дрогнула, но перерезала веревку. У зверя не оставалось сил, чтобы полоснуть Антона зубами по руке. Хрипя и кашляя, он потащился прочь.
— Считай, что сегодня мир существует по законам справедливости, — сказал, глядя на удаляющуюся серую спину, Антон.
Дверь в подвальчик Елены была приоткрыта. И вновь Антон услышал странное тиканье, словно под тряпьем на лежанке скрывались большие часы. Но под тряпьем скрывалась маленькая, высохшая Елена, и тикать, следовательно, там было нечему. Антон разгреб тряпье. Глаза у Елены были закрыты, рот открыт, лицо покрыто красными пятнами, руки мелко дрожали. Он потрогал ее руки. Они были холодны, как металл на морозе. На синих ногтях как будто выступил иней. Антон пожалел, что не захватил с собой самогон. В прошлый раз одуванчиковый огонь быстро растопил иней. Елена открыла глаза.
— Мы с тобой еще попьем самогона, — сказал Антон. Елена с трудом приподнялась. Антон насовал ей под спину тряпья.
Несколько кирпичей наверху было выставлено. В дыру носом вниз спускался солнечный конус. Он опускался точно на нарисованный на дощечке размеченный круг — солнечные часы. Сейчас было около десяти часов утра. На круге, заряжаясь от солнца, лежала зажигалка «Слава КПСС!». «Бог с ней, с зажигалкой, — подумал Антон. — Пусть старуха живет».
— Можешь взять, — сказала Елена, — она мне больше не понадобится.
Антон мечтал об этом, но сейчас зажигалка была ему не нужна.
— Очень прочная вещица, — продолжила Елена. — Однажды я колола дрова, ударила по ней топором — ни царапины. Потом потеряла ее… лет на пять. Нашла на грядке — ей ничего не сделалось.
— Из тебя бы получился отличный рекламный агент, — сказал Антон.
— Если только на том свете, — усмехнулась Елена. — И очень скоро.
— Человеку не дано знать! — Антон вдруг оглох, собственный голос звучал как чужой и как будто издалека.
— Мне дано.
— Да, но с таким сердцем… — пробормотал Антон.
— В сердце-то и дело, — сварливым и, как показалось Антону, совершенно здоровым голосом произнесла Елена. — Сердечко, видишь ли, надо остановить.
— Остановить? — растерялся Антон. — Каким образом? — Он знал способ — ударить ножом в сердце. При всех остальных способах сердце, конечно, тоже останавливалось, но это уже являлось следствием, а не причиной. Бить ножом беззащитную старуху, когда он только что пожалел ненужного зверя? — Ты не поверишь, Елена, — сказал Антон, — но я до сих пор по своей воле не убил ни одного человека. И как ни странно, совершенно к этому не стремлюсь.
— Значит, у тебя все впереди, — задумчиво посмотрела на него Елена.
— Я не тороплюсь, — пожал плечами Антон.
— А морду тебе вчера, смотрю, начистили.
— Еще как начистили, — согласился Антон, — но это… я тебе обязательно расскажу.
— Я тебе тоже расскажу.
Еще недавно он полагал, что старуха отдаст зажигалку, расскажет все, что знает, про неведомую страну только под угрозой смерти. Сейчас она отдавала, собиралась рассказать под угрозой… жизни? Антон мог взять зажигалку, уйти, предоставив Елену собственной судьбе. Но это было, как если бы он раньше взял зажигалку и ушел, убив старуху.
— Сделай одолжение, вынеси меня на свет Божий, — попросила Елена. — Как здесь воняет!
И в самом деле воняло. Антон от волнения не замечал. Он легко поднял Елену на руки и вынес, словно живой тикающий будильник, на улицу. Усадил на пригретом солнцем месте на пригорке. Ветер немедленно разлохматил железностружечные космы Елены. Антону не хотелось говорить о смерти в такой хороший солнечный день.
Елена прислонила голову к дереву. Взгляд ее остановился, как во что-то уперся. А между тем упираться было не во что. С пригорка были видны спуск к болоту, лес на другом берегу оврага, небо над лесом. Антон явственно расслышал, как Елена выдохнула, но не расслышал, как вдохнула. Только тиканье будильника. Но вот она дернулась, словно ее ударило током, задышала торопливо, судорожно.
— Я должна была умереть уже раз сто, — сказала Елена. — Как тяжело возвращаться, чтобы… снова и снова. Мне кажется, я уже искупила все свои грехи.
Антон молчал, не вполне понимая, о чем она.
— Знаешь, почему воняет в комнате? — спросила Елена. — Не потому, что я делаю под себя. Там в мешке шкуры. Не успела высушить. Пошел дождь, я убрала, чтоб не мокли, и… забыла.
— Потом досушишь. Хочешь, вынесу? — предложил Антон,
— Не досушу, — покачала головой Елена.
— Почему?
— Потому что я туда, — кивнула на дверь подвальчика, — не вернусь.
— Останешься здесь? — усмехнулся Антон. — На свежем воздухе?
— Не совсем здесь, — сказала Елена. — Там, за деревом…
Антон посмотрел, куда она показывала, увидел небольшую аккуратную яму. Дело шло к осени, дно ямы было выстлано желтыми и красными листьями. Красных было больше. Антон вспомнил, что красный — любимый цвет тоталитаристов-коллективистов, растапливающих, по мнению Золы, пламенными задницами льды Антарктиды.
— Моя могилка, — объяснила Елена, хотя можно было не объяснять. — Давно присмотрела. Местечко сухое и высокое. Весной не зальет. Прости, не успела закончить. Отсюда, значит, пойду… — Замолчала.
— Куда? — вздохнул Антон.
— Как тебе объяснить… Был такой ученый-философ Федоров, один из профилей на нашем знамени — его. Суть его учения в том, что рано или поздно все мертвые воскреснут…
«То-то живые обрадуются! — подумал Антон. — Особенно когда воскресшие мертвые захотят жрать!»
— Все воскресшие и живые коммунисты соберутся на последний съезд КПСС. Интересно, какой он будет по счету?
— И больше съездов не будет?
— Зачем? Воскрешение мертвых — последний и завершающий этап восстановления справедливости. Только в зал делегатов меня не пустят… — Может, это только показалось Антону, но в глазах Елены блеснули слезы. — Ничего, — всхлипнула она, — посижу в зале для гостей!
— Это какой зал нужен, чтобы поместились все воскресшие и живые коммунисты… — усомнился Антон.
— Он уже строится на Южном полюсе во льдах, — сказала Елена.
«А где, интересно, соберутся воскресшие поборники свободы и демократии? — подумал Антон. — На дне морском?»
— Чьи еще профили на вашем знамени? — вспомнил о двадцати бородачах Антон.
— Их шесть. Про Федорова я сказала. Трое не представляют большого интереса. Последний — Кунгурцев. Его заставили отрастить бороду, чтобы он как подобает смотрелся на знамени.
— Чем же он обессмертил свое имя? — полюбопытствовал Антон.
— Он научно доказал, что повышенное стремление к свободе и демократии есть всего лишь психическое отклонение, что чем сильнее в человеке психическая, сексуальная, да какая угодно патология, тем неудержимее в нем тяга к свободе и демократии, вернее, к тому, что он под этим понимает. Многие люди одержимы комплексом разрушения. Отстаивание идеалов демократии для них — возможность реализовать свой комплекс. У других людей преобладает комплекс созидания. Эти люди не дают окончательно пропасть миру. Открытие Кунгурцева заключалось в том, что демократия — это не болезнь общества, как считали раньше, но массовое психическое расстройство людей. Что-то вроде социального бешенства. Но его не за это поместили на знамя. Он разработал универсальный метод лечения, создал вакцину, вызывающую иммунитет… Мы теряем время, — губы у Елены сделались синими, черты лица заострились, заледенели. — Вот сейчас опять… Неужели ты не понимаешь, каждый приступ — моя смерть, но проклятое сердце не дает… умереть. Это скучно, а главное, очень больно… Его надо остановить. Оно у меня неживое — искусственное, с микроскопическим ядерным реактором. Ты слышал, чтобы живое сердце стучало, как часы? Антон не слышал, но поверить не мог.
— У меня было очень больное сердце, — продолжила Елена, — мне поставили искусственное. У нас лечат любые болезни. Люди должны жить вечно. Смерть — несправедливость. Так у нас считают. Разрежешь вот здесь, — показала место на груди, — на сердце две кнопки — белая и красная, их надо нажать одновременно. Ядерный реактор будет заблокирован, в кровь вольется аварийный запас лекарств, через час сердце остановится, я умру спокойно и без мучений, как засну… — На лице Елены сквозь страдание проступило блаженство. — Этот час я буду в полном разуме. У тебя есть острый нож?
При Антоне был чудовищный — с зазубринами, чтобы вырывать кишки, — тесак Омара.