Толстой в 1860-х ездил в Бородино, чтобы своими глазами увидеть поле и вообразить сражение. Маккарти поступил еще радикальнее – он в одиночку повторил путь банды Джона Глэнтона сквозь пустыню. Больше 1000 километров.
Один из исследователей «Меридиана», Джей Эллис, утверждает[44], что все пейзажи, горы и города в тексте точно соответствуют реальным локациям и расстояниям между ними. Это не просто описания природы, это детально продуманный маршрут, которым автор привязал свой эпос к карте Америки.
«КМ» – это реконструкция самого темного времени в истории Нового Света. В 1849 году, по завершении Американо-мексиканской войны (1846–1848), Техас официально стал территорией США, и на границе между государствами возникла «буферная зона», в которой, скажем так, закон работал очень избирательно. Кровавый меридиан – это и есть та условная граница на карте Америки, за которой в 1849-м году начиналась территория, где кровопролитие стало утомительной ежедневной рутиной. Один из исследователей Маккарти, Рик Уоллек, даже называет конкретный меридиан – 96-й[45].
Победа США в войне с Мексикой не облегчила ситуацию вокруг Техаса, скорее наоборот – обострила ее. Индейские племена считали эти земли своими и сражались за них, как умели, – устраивали набеги на города, грабили караваны, вырезали целые села. Губернатор города Чиуауа подошел к решению этой проблемы весьма оригинально – он стал платить за убийства индейцев. За каждый скальп barbaros полагалась награда – сто долларов (в романе персонаж Тоудвайн так и говорит мальцу: «Сотню долларов за скальп и тысячу за голову [вождя] Гомеса»[46]). Такие меры привели к тому, что на границу стали съезжаться самые отъявленные негодяи. Здесь, за «кровавым меридианом», можно было не только спрятаться от закона, но и разбогатеть. Плата за один скальп индейца часто превышала сумму, которую фермеры и шахтеры зарабатывали за целый год. В итоге в 1849 году и без того заваленная трупами граница штатов Чиуауа и Техас превратилась в настоящую бойню, место, где вконец одичавшие американцы «зарабатывали на жизнь» исключительно охотой на индейцев. Джон Сепич[47], например, упоминает банду Джеймса Кёркера, которая из каждого рейда привозила больше сотни скальпов (их рекорд за один рейд – 182 убийства). Головорезы Кёркера подошли к делу с таким рвением, что через год правительство Чиуауа было должно им 30 000 (тридцать тысяч) долларов.
То, что случилось с югом Америки во времена фронтира[48], – это было не просто «освоение диких земель» и «становление нации», это был, цитируя историка Руперта Ричардсона, самый настоящий холокост коренного населения. Об этом времени и написал Маккарти.
Еще одна теория[49] происхождения названия гласит, что слово «меридиан» писатель (скорее всего) подсмотрел в первом абзаце «Охотников за скальпами» Майн Рида: “beyond many a far meridian”. Затем прочел «Нашествие команчей» историка Ральфа Смита, где зону опасной активности команчей и кайова называют «кровавым коридором».
В самом тексте вокруг названия построены сразу несколько библейских метафор: меридиан как пограничное состояние, лимб, в котором застряли идущие по пустыне люди, и в то же время как закат, угасание, движение к концу – культуры, морали, всего человеческого. Но главное – слово это непосредственно связано с фигурой самого важного персонажа книги – судьи Холдена. В десятой главе Тобин рассказывает «мальцу» о том, как судья присоединился к банде. Они случайно наткнулись на него, когда пытались уйти от преследования команчей в пустыне – “Then about the meridian of that day we come upon the judge”[50]. Судья просто сидел там, на камне, и как будто ждал их: «Сидит на своем камне один-одинешенек посреди всей этой пустыни. Да и камней-то вокруг нет, один всего. Ирвинг еще сказал, что судья его, наверное, с собой притащил. А я сказал, что это знак такой отличительный, чтобы выделить его совсем из ничего».
Судья в романе – главный проводник потустороннего, с его возникновением у текста появляется отчетливо библейский акцент, а описание банды начинает напоминать шестую главу Откровения Иоанна Богослова:
«Казалось, всадники прибыли из какого-то легендарного мира: за ними тянулся странный шлейф, похожий на остаточное изображение в глазу, и потревоженный ими воздух становился другим, наэлектризованным».
«Они двигались, постоянно что-то уничтожая, словно им уготовано было разделять мир, лежащий у них на пути, на то, что было, и на то, что уже никогда не будет, и оставлять за собой на земле обломки и того и другого. Всадники-призраки в накатывающихся волнах зноя, бледные и безликие от пыли».
Читая эти строки, важно помнить, что речь идет не о героях, не о мифических фигурах; Маккарти пишет о людях максимально приземленных, об отморозках, по которым плачет виселица. Это еще один важный парадокс книги: форма, подача, размах здесь эпические, но в этом эпосе нет ни богов, ни героев. Если автор что-то и воспевает – то пустыню. Иногда громы и молнии. Все остальное отвратительно до тошноты, а люди в основном соревнуются в том, кто быстрее утратит человеческий облик. Такой вот контрапункт: обычное скотство на фоне захватывающих дух пейзажей.
Язык у книги намеренно архаичный, никакого сложного монтажа[51], никаких потоков сознания, минимум диалогов, текст выглядит так, словно написан не в двадцатом веке, а в девятнадцатом, а то и раньше. Это даже не вестерн – в том смысле, что он еще и полностью игнорирует всю традицию вестернов, их как бы не существует: нет Клинта Иствуда, Серджио Леоне и вообще киноиндустрии, забудьте о них. Возможно, именно поэтому «Кровавый меридиан» привел всех в такое замешательство – это роман-анахронизм, в ландшафте литературы двадцатого века он выглядит как огромный каменный идол на фоне автомагистралей, «Макдоналдсов» и кинотеатров.
В 2007 году Кормак Маккарти передал свой архив Техасскому университету. Девяносто восемь коробок – черновики, заметки, выписки из других книг, переписка с редакторами. Исследователь Майкл Линн Крюс перебрал все девяносто восемь коробок, просмотрел все квитанции и написал книгу «Книги сделаны из книг» (“Books are made out of books“[52]), в которой, помимо прочего, рассказал о том, как в коробках под номерами 35–37 обнаружил сразу несколько вариантов черновиков «Кровавого меридиана», сравнил их и оказалось, что роль судьи Холдена в тексте постепенно росла с каждым новым драфтом.
Крюс пишет, что, судя по всему, изначально Маккарти планировал написать более-менее классический вестерн о банде головорезов, но образ судьи оказался настолько сильным и притягательным, что постепенно преодолел все человеческое и вытеснил остальных персонажей на второй план. Это звучит как чистой воды спекуляция, и тем не менее: похоже, перед нами случай, когда второстепенный персонаж оказался настолько силен, что смог подчинить себе всю историю целиком. Фактически стал главным героем, главной движущей силой текста и даже поставил в нем точку.
«Кровавый меридиан» заканчивается страшной сценой – огромный, абсолютно голый, безволосый судья играет на скрипке и танцует свой бессмертный танец. Последний абзац и вовсе напоминает жуткую колыбельную – или антиколыбельную, учитывая, что речь в ней идет о человеке, который никогда не спит.
Оригинал: “His feet are light and nimble. He never sleeps. He says that he will never die. He dances in light and in shadow and he is a great favorite. He never sleeps, the judge. He is dancing, dancing. He says that he will never die”.
Перевод Игоря Егорова: «Ноги его легки и проворны. Он никогда не спит. Он говорит, что никогда не умрет. Он танцует и на свету и в тени, и все его любят. Он никогда не спит, этот судья. Он танцует и танцует. И говорит, что никогда не умрет».
На этом основной текст завершается, а дальше – эпилог, над толкованием которого, как над страницей из Талмуда, на протяжении тридцати лет бьются все исследователи Маккарти. Сюжетно и тематически эпилог (вроде бы) никак не связан с романом. В нем всего 207 слов – человек идет по пустыне, в руках у него «приспособление с двумя ручками, он загоняет его в отверстие и этим стальным инструментом воспламеняет камень». А по равнине за ним следуют бродяги.
И все. Кто именно этот человек, и чем он занят, и кто эти бродяги – неясно.
Самая простая интерпретация эпилога: Маккарти описывает строительство забора на границе штатов. Человек в пустыне просто готовит лунки для установки верстовых столбов между Мексикой и США. Эпоха освоения Дикого Запада закончилась, границы прочерчены, точка.
Проблема в том, что это объяснение звучит слишком мелко для романа такого масштаба.
Гностическое толкование о том, что этот «воспламеняющий камень» человек – сам автор, художник, который, как Прометей огнем, своим талантом прокладывает дорогу сквозь пустыню для всех остальных, тоже звучит не очень убедительно, хоть и красиво.
Одну из самых интересных разгадок эпилога уже в нулевые предложил автор сборника “The Cormac McCarthy Journal” Кристофер Кэмпбелл[53]. Он подошел к делу весьма оригинально. Опираясь на тот известный факт, что Маккарти «никогда не пишет о местах, которые не видел своими глазами» (это цитата из интервью писателя Ричарду Вудворду), он отправился в путешествие по югу США – по местам, которые писатель посещал в конце семидесятых, во время сбора материала для романа.