страх темноты в детстве, то будет всю жизнь бояться. В общем, он умер на следующий год, летом. В ту ночь я положил его в кроватку, и он тут же завелся. Я разобрал его лепет. «Бука, – говорил мой сын. – Папа, там Бука». Я выключил свет, вышел в нашу комнату и спросил Риту, с чего ей вздумалось учить детей таким словам. У меня руки чесались ей врезать, но я сдержался. Она сказала, что не учила его этому. Я обозвал ее лживой тварью. Поймите, у меня ведь тоже выдалось тяжелое лето. Работы не было, мне пришлось устроиться грузчиком на склад «Кока-Колы», домой я приходил смертельно усталый. Ширл по ночам просыпалась и плакала, Рита вставала ее укачивать. Честно скажу, иногда я был готов выкинуть их обеих в окно. Господи, как же эти дети иной раз доводят! Просто убить хочется! Так вот, разбудила она меня в три утра, строго по расписанию. Я сходил в туалет, как лунатик, почти не просыпаясь, потом Рита спросила, посмотрел ли я, как там Денни. Я сказал, чтобы она сама им занялась, завалился спать и уже почти заснул, когда она закричала. Я вскочил и зашел к Денни. Он лежал на спине, мертвый. Белый как мел, кроме тех мест, в которых собралась… сгустилась кровь – затылок, икры, бедра, ж… ягодицы. Глаза у него были открыты. Вот ужас, скажу я вам… Широко раскрытые, стеклянные, как глаза у оленьих голов, что висят у охотников над каминами. Как у убитых косоглазых детей на снимках из Вьетнама. Американский ребенок не должен так выглядеть. Мертвый, на спине, в подгузниках и резиновых трусиках – последние несколько недель он снова начал писать в штаны. Кошмар, я любил этого чертенка.
Биллингс медленно покачал головой, потом на его лице вновь появилась странная, неестественная улыбка.
– Рита так рыдала. Она даже пыталась взять Денни на руки и баюкать, но я не разрешил. Полиция не любит, когда кто-то трогает улики. Уж я-то знаю…
– Тогда вы и поняли, что это Бука? – тихо спросил Харпер.
– Нет, нет. Не тогда. Но кое-что я заметил. Сразу не придал значения, но в память как-то врезалось.
– Что именно?
– Дверь чулана была открыта. Чуть-чуть, щелочка в палец шириной. Но я, понимаете, точно помню, что закрыл ее. Там у нас лежали пакеты из химчистки. Если ребенок до них доберется – кранты. Наденет на голову и задохнется. Вы знали об этом?
– Да. Что было дальше?
Биллингс пожал плечами:
– Мы его похоронили.
Он отрешенно посмотрел на свои руки, бросавшие землю на три крошечных гробика.
– А расследование проводилось?
– Конечно. – В глазах Биллингса промелькнул сардонический блеск. – Прислали какого-то деревенского хмыря с горы со стетоскопом, саквояжем, полным мятных леденцов, и дипломом какого-то коровье-бараньего колледжа. Младенческая смерть, сказал он! Вы когда-нибудь слышали такую чушь? Мальчишке было три года!
– Синдром внезапной детской смерти чаще всего отмечается в первый год жизни ребенка, – осторожно произнес Харпер, – но такой диагноз встречается в свидетельствах о смерти детей до пяти лет…
– Полная хрень! – яростно рявкнул Биллингс.
Харпер вновь раскурил трубку. Биллингс продолжил:
– Через месяц после похорон мы устроили Ширл в комнате Денни. Рита, правда, вцепилась в нее, возражала, но последнее слово осталось за мной. Конечно, мне было неприятно. Господи, мне нравилось, что малышка спала с нами. Но не стоит слишком усердствовать с опекой, так можно и жизнь ребенку искалечить. В детстве, когда мы бывали на море, моя мать себе голос срывала. «Не отходи далеко! Туда не ходи! Осторожнее в воде! Ты ел только час назад! Не кувыркайся!» Даже велела остерегаться акул, представляете? И чем это обернулось? Я к воде и близко подойти не могу. Честное слово. Как только подхожу к пляжу, у меня начинаются колики. Однажды, когда Денни еще был жив, Рита уговорила меня поехать всей семьей в Сейвин-Рок. Меня там всего трясло. Так что я знаю: нельзя чересчур опекать детей. И себя жалеть тоже не надо. Жизнь продолжается. Ширл переселилась в кроватку Денни. Его старый матрас мы, конечно, выкинули. Я не хотел, чтобы моя малышка подцепила заразу. Прошел примерно год. И как-то раз укладываю я Ширл в кроватку, а она как завоет, закричит: «Бука, папа, там Бука, Бука!» Меня словно током дернуло. Точь-в-точь как Денни. Я сразу вспомнил о приоткрытой двери чулана в ту ночь, о той маленькой щелочке. Я хотел взять девочку на ночь к нам.
– И взяли?
– Нет. – Биллингс снова посмотрел на свои руки, и лицо его исказилось. – Как я мог сказать Рите, что был не прав? Мне следовало быть сильным. Она всегда была размазней… Вспомнить хотя бы, как легко она легла со мной в постель, когда мы еще не были женаты.
– Но и вы легли с ней в постель не менее легко, – заметил Харпер.
Биллингс замер и медленно повернулся к Харперу: – Умника из себя строите?
– Нет, что вы, – ответил Харпер.
– Тогда дайте мне рассказать все, как я хочу, – резко бросил Биллингс. – Я пришел к вам, чтобы снять груз с души. Я не собираюсь рассказывать о своей интимной жизни, как бы вы этого ни ждали. У нас с Ритой с сексом все было в порядке, без всякой грязи. Я знаю, многим нравится об этом разглагольствовать, но я не из таких.
– Хорошо, – кивнул Харпер.
– Хорошо, – с нажимом отозвался Биллингс. Он, казалось, потерял нить разговора и постоянно косился на плотно закрытую дверцу стенного шкафа.
– Мне открыть его? – спросил Харпер.
– Нет! – поспешно ответил Биллингс и нервно хохотнул. – Зачем мне пялиться на ваши галоши?…Бука забрал и ее. – Биллингс потер лоб, словно освежая воспоминания. – Где-то через месяц. Но до этого кое-что произошло. Однажды ночью я услышал шум. Когда она закричала, я быстро открыл дверь – в коридоре горел свет, – и… она сидела и ревела в кроватке, и… что-то шевельнулось. Там, в темноте, у чулана. Что-то скользнуло туда.
– А дверь чулана была открыта?
– Едва заметно. Чуть-чуть. – Биллингс облизнул губы. – Ширл не унималась, все кричала про Буку. И еще что-то, вроде «зверь». Правда, она выговаривала только «вель». У всех детей бывают проблемы с буквой «р». Рита тоже прибежала и спросила, что случилось. Я сказал, что ребенка напугали тени на потолке от раскачивающихся деревьев на улице.
– Двель? – спросил Харпер.
– Что?
– Двель… дверь. Может, она пыталась сказать «дверь»? – Может, – отозвался Биллингс. – Может, и так. Но не думаю. Я думаю, она сказала «зверь». – Он снова стал поглядывать на дверцу шкафа. – Зверь, плохой зверь. – Он почти шептал.
– Вы заглянули в чулан?
– Д-да. – Биллингс так сильно сжал руки на груди, что на всех костяшках проявились белые полумесяцы.
– И что там было? Увидели что-нибудь необыч…
– Ничего я не увидел! – внезапно закричал Биллингс.
И тут его прорвало, слова полились из него, словно кто-то вытащил черную пробку из дна его души:
– Когда она умерла, я нашел ее, всю черную. Всю черную. Она проглотила собственный язык и стала черная, как негры на ярмарке, и… она смотрела на меня. Ее глаза, пустые, как у чучел животных, блестящие, страшные, словно стеклянные шарики, и они говорили: «Оно добралось до меня, папа, ты дал ему убить меня, ты убил меня, ты помог меня убить…»
Поток слов иссяк. По его щеке скатилась единственная слеза, крупная и безмолвная.
– Это была судорога. У детей такое случается. Неправильный сигнал из мозга. В Хартфордской больнице сделали вскрытие и сказали, что из-за судороги язык перекрыл ей дыхание. А мне пришлось возвращаться домой одному, потому что Риту оставили в больнице под капельницей с успокоительным. Она совсем обезумела. И мне пришлось возвращаться в тот дом в одиночестве, и я знал, что у детей просто так судорог не бывает, нечего все валить на мозг. Можно напугать до судорог. И мне пришлось возвращаться в дом, где оставалось это. – Он перешел на шепот: – Я спал на диване. С включенным светом…
– Что-то произошло?
– Мне приснился сон, – сказал Биллингс. – Я попал в темную комнату, и там было что-то, что я… я не мог рассмотреть… что-то в чулане. Оно издавало звук – вроде чавканья. Вспомнились комиксы, что я читал в детстве. Кажется, «Байки из склепа». Господи! Там был парень, Грэм Инглс, так он мог изобразить самую кошмарную тварь этого мира – и кое-что из других миров. В одном рассказе женщина утопила своего мужа. Привязала к ногам бетонные блоки и сбросила в затопленный карьер. А он вернулся. Весь в гнили, зеленый, рыбы у него глаза выели, в волосах тина. Он вернулся и убил ее. И я, проснувшись посреди ночи, почувствовал, будто нечто склонилось надо мной. Нечто с длинными, звериными когтями…
Доктор Харпер взглянул на цифровые часы, врезанные в крышку его стола. Лестер Биллингс говорил уже почти полчаса.
– Когда ваша жена вернулась домой, каким было ее отношение к вам?
– Она по-прежнему любила меня, – с гордостью сказал Биллингс. – По-прежнему слушалась меня. Жена должна знать свое место в семье, верно? От всей этой эмансипации одни проблемы. Главное для человека – знать свое место в жизни. Свое… свою…
– Пристань?
– Точно! – Биллингс щелкнул пальцами. – Точно сказано. И жена должна подчиняться мужу. Ну да, первые четыре-пять месяцев после похорон она была бледная, как тень, бродила по дому, не пела, не смотрела телевизор, не смеялась. Но я знал, что она оправится. К младенцам не так сильно прикипаешь – через какое-то время, чтобы вспомнить, как они выглядели, приходится брать фотографию с комода. Она хотела еще ребенка, – добавил он мрачно. – Я говорил, что это плохая идея. То есть не вообще, а в то время. Я сказал ей, что нам нужно выдержать паузу, чтобы пережить случившееся и научиться радоваться друг другу. Раньше у нас такой возможности не было. Если мы хотели пойти, например, в кино, требовалось искать няню. Нечего было и думать о том, чтобы выбраться в город на бейсбол, если ее предки не согласятся забрать детей на ночь – моя-то мамаша с нами вообще дел иметь не хотела. Она говорила, что Рита – бродяжка, обычная панельная подружка. Мама их всех панельными подружками называла. Представляете? Она как-то усадила меня и принялась рассказывать про всякие болезни, которые можно подхватить, если пойти к б… к проститутке. Как на твоем хре… на твоем пенисе появляется маленький прыщик, и на следующий день, глядишь, уже почернел и отвалился. Она даже на свадьбу не пришла.