На какое-то мгновение она, казалось, повисла в воздухе, словно ее подхватила одна из этих непостижимых поднимающихся воздушных струй, что живут только на третьем ярусе амбара: светлая ласточка с золотым ореолом, каких в Небраске никто никогда не видел. Это была Китти, моя сестренка. Как я любил ее за эти мгновения полета с раскинутыми за выгнутой спиной руками!
А затем она упала вниз и исчезла из виду в куче сена. Из пробитой норы вырвался фонтан смеха и пыли. Я тут же забыл, как шатко выглядела лестница, когда по ней поднималась Китти, и к тому времени, когда она выбралась наружу, я был уже на полпути вверх.
Я попытался прыгнуть лебедем, но, как всегда, страх скрутил меня, и мой лебедь превратился в пушечное ядро. Наверно, я никогда не был до конца уверен, что сено окажется на месте, как верила в это Китти.
Трудно сказать, сколько это продолжалось, но прыжков через десять или двенадцать я посмотрел вверх и увидел, что стало темнее. Скоро должны были вернуться родители, а мы с Китти так обвалялись в сене, что они поняли бы все, едва на нас взглянув. Мы решили прыгнуть по последнему разу.
Поднимаясь первым, я снова почувствовал, как ходит подо мной лестница, и услышал очень слабый писклявый скрип выдирающихся из дерева старых гвоздей. В первый раз я по-настоящему испугался. Наверно, если бы я был ближе к полу, то слез бы, и на этом все закончилось, но брус казался ближе и безопаснее. За три перекладины до верха скрип вырываемых гвоздей стал еще сильнее, и я похолодел от страха, решив, что вот теперь-то мое везение уходит.
Потом я обхватил руками занозистый брус, чуть облегчая нагрузку на лестницу, и почувствовал, как ко лбу из-за выступившего неприятного пота прилипает соломенная труха. Забавы кончились. Я торопливо добрался до края, нависающего над сеном, и спрыгнул. Даже всегда приятная часть, падение, не доставила мне удовольствия. Падая, я представил, как бы я себя чувствовал, если бы вместо податливого сена мне навстречу летел деревянный пол.
Выбравшись на середину амбара, я увидел, что Китти взбирается по лестнице, и закричал:
– Слезай! Там опасно!
– Выдержит! – ответила она уверенно. – Я легче тебя!
– Китти!..
Я не закончил фразу, потому что в этот момент лестница не выдержала, издав гнилой треск ломающегося дерева. Я вскрикнул. Китти завизжала. Она добралась примерно до того же места, где был я, когда решил, что удача оставляет меня.
Перекладина, на которой стояла Китти, оторвалась, а затем расщепились обе боковые доски. Какое-то мгновение оторвавшаяся часть лестницы под ней выглядела словно нескладное насекомое богомол или палочник, которое стояло-стояло и вдруг решило двинуться вперед.
Потом, ударившись об пол с коротким сухим хлопком, лестница рухнула, подняв клубы пыли. Испуганно замычали коровы, и одна из них ударила копытом. Китти пронзительно завизжала.
– Ларри! Ларри! Помоги!
Я понял, что надо делать, понял сразу. Испугался я ужасно, но рассудок до конца не потерял. Китти висела на высоте шестидесяти футов от пола, бешено работая в пустом воздухе ногами в голубых джинсах, а где-то еще выше ворковали ласточки. Конечно, я испугался. До сих пор не могу смотреть на цирковых воздушных гимнастов, даже по телевизору, потому что при этом у меня внутри все сжимается. Но я знал, что надо делать.
– Китти! – крикнул я. – Держись! Не дергайся!
Она послушалась мгновенно. Ее ноги перестали дергаться, и она повисла, держась своими маленькими руками за последнюю перекладину на обломившемся конце лестницы, словно акробат, замерший на трапеции.
Я кинулся к сеновалу, схватил обеими руками огромную охапку сена, вернулся, бросил. Побежал обратно. И еще раз. И еще.
Дальнейшее осталось в памяти смутно. Помню лишь, что мне в нос попало сено и я начал чихать и никак не мог остановиться. Я метался туда-обратно, скидывая сено в кучу там, где раньше было основание лестницы. Куча росла очень медленно. При взгляде на нее, а потом на Китти, висящую так высоко вверху, на память вполне могла прийти карикатура, на которой кто-нибудь прыгает с трехсотфутовой вышки в стакан с водой.
Туда-обратно, туда-обратно…
– Ларри, я не могу больше держаться! – В голосе ее звучало отчаяние.
– Китти, ты должна! Продержись еще!
Туда-обратно. Сено набилось в рубашку. Туда-обратно. Куча выросла уже до подбородка, но на сеновале, куда мы прыгали, стог был высотой футов в двадцать пять, и я подумал: если Китти только сломает ноги, можно будет считать, что ей повезло. И еще я знал, что упав мимо кучи, она убьется наверняка. Туда-обратно…
– Ларри! Перекладина!.. Она отрывается!
Я услышал ровный скрипящий крик выдирающихся под ее тяжестью гвоздей в перекладине. В панике Китти снова задергала ногами. Если она не остановится, то может не попасть в стог.
– Нет! – закричал я. – Нет! Прекрати! Отпускай руки! Падай, Китти!
Бежать еще раз за сеном было поздно. Времени не осталось ни на что, кроме слепой надежды.
Как только я закричал, Китти отпустила перекладину и упала вниз, словно нож, хотя мне показалось, что падала она целую вечность. С торчащими вверх косичками, с закрытыми глазами и бледным, как фарфор, лицом она молча падала, сложив ладошки перед губами, как будто молилась.
Она ударила в самый центр стога и исчезла из виду. Сено взметнулось, словно в стог попал снаряд, и я услышал удар о доски пола. От этого звука, громкого глухого удара, я похолодел. Слишком громко, слишком… Но мне нужно было увидеть.
Чуть не плача, я кинулся разгребать сено, огромными охапками бросая его за спину. Откопал ногу в голубых джинсах, затем клетчатую рубашку и, наконец, лицо Китти, смертельно бледное, с зажмуренными глазами. Глядя на нее, я решил, что она мертва. Весь мир тут же стал серым, по-ноябрьски серым, и только золотые ее косички сохраняли свою яркость.
Потом она подняла веки, и в бесцветном сером мире возникли два темно-синих глаза.
– Китти? – еще не веря, хрипло позвал я, давясь пылью от сена. – Китти?
– Ларри? – удивленно спросила она. – Я жива?
Я вытащил ее из сена и крепко обнял, а она обхватила меня за шею и крепко сжала в ответ.
– Жива, – ответил я. – Жива, жива!
Она отделалась переломом левой лодыжки. Доктор Педерсен, врач из Коламбиа-Сити, когда пришел вместе со мной и отцом в амбар, долго вглядывался в тени под крышей. Там на одном гвозде еще висела наискось последняя лестничная перекладина.
Он долго смотрел, затем сказал, обращаясь к отцу:
– Чудо.
Потом презрительно пнул ногой натасканную мной кучу сена, сел в свой запыленный «де сото» и уехал.
Рука отца легла на мое плечо.
– Сейчас мы пойдем в дровяной сарай, Ларри, – сказал он очень спокойным голосом. – Я полагаю, ты знаешь, что там произойдет.
– Да, сэр, – прошептал я.
– И при каждом ударе ты будешь благодарить Бога за то, что твоя сестра осталась жива.
– Да, сэр.
И мы пошли. Он здорово меня отделал, так здорово, что я ел стоя целую неделю и еще две после этого подкладывал на стул подушечку. И каждый раз, когда он шлепал меня своей большой красной мозолистой рукой, я благодарил Бога.
Громко, очень громко. Когда наказание заканчивалось, я был уверен, что он меня услышал.
К Китти меня пустили перед тем, как ложиться спать. Я почему-то помню, что за окном у нее на подоконнике сидел дрозд. Сломанную ногу ей забинтовали и притянули к дощечке.
Китти смотрела на меня так долго и с такой любовью, что мне стало неловко. Потом она сказала:
– Сено. Ты подложил сено.
– Конечно, – буркнул я. – А что еще мне оставалось делать? Когда лестница сломалась, я уже не мог забраться наверх.
– Я не знала, что ты делаешь, – сказала она.
– Да ты что? Я же был прямо под тобой!
– Я боялась смотреть вниз. Все это время я висела с закрытыми глазами.
Меня словно громом ударило.
– Ты не знала? Ты не знала, что я там делал?
Она кивнула.
– Китти, да как же ты?..
Она посмотрела на меня своими глубокими синими глазами и сказала:
– Я знала, что ты сделаешь что-нибудь, чтобы помочь мне. Ты же мой старший брат. Я знала, что ты меня спасешь.
– Китти, ты даже не представляешь, как все было… на волоске…
Я закрыл лицо руками, но она приподнялась с постели, отняла мои руки и поцеловала меня в щеку.
– Нет, Ларри. Я же знала, что ты там внизу… Ой, я уже хочу спать. Поговорим завтра. Доктор Педерсен сказал, что мне наложат гипс.
Гипсовую повязку она носила меньше месяца, и все ее одноклассники на ней расписались. Она даже меня уговорила расписаться. Потом ее сняли, и на этом все закончилось. Отец поставил новую крепкую лестницу на третий ярус, но я никогда больше не забирался наверх и не прыгал в сено. Насколько я знаю, Китти тоже.
Впрочем, я не могу сказать, что дело этим закончилось. На самом деле все закончилось девять дней назад, когда Китти бросилась вниз с последнего этажа здания страховой компании в Лос-Анджелесе. В бумажнике я держу вырезку из «Лос-Анджелес таймс» и, наверное, всегда буду носить ее с собой, но это совсем не то, как люди хранят, например, фотографии тех, кого хотели бы помнить, или театральные билеты на действительно хорошее представление, или вырезку из программы чемпионата мира. Я ношу с собой эту вырезку, как человек носит тяжелый груз, потому что носить тяжести – это его работа. Заметка называется: «СЛОЖИВ КРЫЛЬЯ. САМОУБИЙСТВО МОЛОДОЙ ПРОСТИТУТКИ».
Мы выросли. Это единственное, что я знаю, кроме фактов, не имеющих к делу в общем-то никакого отношения. Китти – собиралась изучать коммерцию в колледже в Омахе. Тем летом после выпуска из школы она победила на конкурсе красоты и вышла замуж за одного из членов жюри. Не правда ли, похоже на грязную шутку? Это моя-то Китти…
Пока я изучал в колледже закон, она развелась и написала мне длинное письмо, страниц десять или даже больше, о том, как плохо ей было и что было бы лучше, если бы она родила ребенка. Спрашивала, не могу ли я приехать. Но в юридическом колледже пропустить неделю на последнем курсе – все равно что пропустить целый семестр, когда изучаешь, скажем, живопись. Преподаватели – звери. Упустил что-то – пиши пропало.