Углу здания.
Осталось четыре метра… Три… Ну вот дошел. Он остановился, прижавшись грудью к грубой поверхности стены, раскинув по ней руки, ощущая баллон в нагрудном кармане и придающий уверенность вес «магнума» за
Поясом.
Теперь надо обогнуть этот проклятый угол.
Он осторожно поставил за угол одну ногу и перенес на нее вес тела.
Теперь острый как бритва угол здания врезался ему в грудь и живот. Боже мой, пришла ему в голову безумная мысль, я и не знал, что они так высоко залетают.
Его левая нога соскользнула с карниза.
В течение жуткой бесконечной секунды он покачивался над бездной, отчаянно размахивая правой рукой, чтобы удержать равновесие, а в следующее мгновение обхватил здание с двух сторон, обнял, как любимую женщину, прижавшись лицом к его острому углу, судорожно дыша.
Мало-помалу он перетащил за угол и левую ногу.
До террасы оставалось метров девять.
Еле дыша, он добрался до нее. Дважды ему приходилось останавливаться — резкие порывы ветра грозили сбросить его с карниза.
Наконец он схватился руками за железные перила, украшенные орнаментом.
Реншо бесшумно залез на террасу, через стеклянную дверь заглянул в гостиную. Он подобрался к ним сзади, как и хотел.
Четыре пехотинца и вертолет охраняли сундучок. Наверное, остальные с ракетной установкой расположились перед дверью в ванную.
Так. Резко, как полицейские в кино— и телефильмах, ворваться в гостиную, уничтожить тех, что у сундучка, выскочить из квартиры и быстро на такси в аэропорт. Оттуда в Майами, там найти поставщика идей — мамочку Морриса. Реншо подумал, что, возможно, сожжет ей физиономию из огнемета.
Это было бы идеально справедливым решением.
Он снял рубашку, оторвал длинный лоскут от рукава, бросил остальное и откусил пластмассовый носик от баллона с жидкостью для зажигалки. Один конец лоскута засунул в баллон, вытащил и засунул туда другой, оставив снаружи сантиметров двенадцать смоченной жидкостью ткани.
Реншо достал зажигалку, глубоко вздохнул, чирикнул колесиком, поджег лоскут, с треском отодвинул стеклянную дверь и бросился внутрь.
Роняя капли жидкого пламени на ковер, Реншо бежал через гостиную. Вертолет сразу же пошел на него, как камикадзе. Реншо сбил его рукой, не обратив внимания на резкую боль, распространившуюся по руке, — вращающиеся
Лопасти разрубили ее.
Крошечные пехотинцы бросились в сундучок.
Все остальное произошло мгновенно.
Реншо швырнул газовый баллон, превратившийся в огненный шар, мгновенно повернулся и бросился к входной двери.
Он так и не успел понять, что произошло.
Раздался грохот, как будто стальной сейф скинули с большой высоты. Только этот грохот отозвался по всему зданию, и оно задрожало, как камертон.
Дверь его роскошной квартиры сорвало с петель, и она вдребезги разбилась о дальнюю стену.
Держась за руки, мужчина и женщина шли внизу по улице. Они посмотрели наверх и как раз увидели огромную белую вспышку, словно сразу зажглась сотня прожекторов.
— Кто-то сжег пробки, — предположил мужчина. — Наверное…
— Что это? — спросила его спутница.
Какая-то тряпка медленно и лениво падала рядом с ними. Мужчина протянул руку, поймал ее:
— Господи, мужская рубашка, вся в крови и в маленьких дырочках.
— Мне это не нравится, — занервничала женщина. — Поймай такси, Раф.
Если что-нибудь случилось, придется разговаривать с полицией, а я не должна быть сейчас с тобой.
— Разумеется.
Он огляделся, увидел такси, свистнул. Тормозные огни машины загорелись — мужчина и его спутница побежали к такси.
Они не видели, как у них за спиной, рядом с обрывками рубашки Джона Реншо, приземлился листочек бумаги, на котором угловатым с обратным наклоном почерком было написано:
ЭЙ, ДЕТИШКИ! ТОЛЬКО В ЭТОМ ВЬЕТНАМСКОМ СУНДУЧКЕ!
(Выпуск скоро прекращается)
1 ракетная установка
20 ракет «Твистер» класса «земля-воздух»
1 термоядерный заряд, уменьшенный до масштаба набора.
Иногда они возвращаются
Миссис Норман ждала мужа с двух часов, и когда его автомобиль наконец подъехал к дому, она поспешила навстречу. Стол уже был празднично накрыт: бефстроганов, салат, гарниры «Блаженные острова» и бутылка «Лансэ». Видя, как он выходит из машины, она в душе попросила Бога (в который раз за этот день), чтобы ей и Джиму Норману было что праздновать.
Он шел по дорожке к дому, в одной руке нес новенький кейс, в другой — школьные учебники. На одном из них она прочла заголовок: «Введение в грамматику». Миссис Норман положила руки на плечо мужа и спросила: «Ну как прошло?» В ответ он улыбнулся.
А ночью ему приснился давно забытый сон, и он проснулся в холодном поту, с рвущимся из легких криком.
В кабинете его встретили директор школы Фентон и заведующий английским отделением Симмонс. Разговор зашел о его нервном срыве. Он ждал этого вопроса…
Директор, лысый мужчина с изможденным лицом, разглядывал потолок, откинувшись на спинку стула. Симмонс раскуривал трубку.
— Мне выпали трудные испытания… — сказал Джим Норман.
— Да-да, конечно, — улыбнулся Фентон. — Вы можете ничего не говорить. Любой из присутствующих, я думаю, со мной согласится, что преподаватель — трудная профессия, особенно в школе. По пять часов в день воевать с этими оболтусами. Не случайно учителя держат второе место по язвенной болезни, — заметил он не без гордости. — После авиадиспетчеров.
— Трудности, которые привели к моему срыву были… особого рода, — сказал Джим.
Фентон и Симмонс вежливо покивали в знак сочувствия: последний щелкнул зажигалкой, чтобы раскурить потухшую трубку. В кабинете вдруг стало нечем дышать. Джиму даже показалось, что ему в затылок ударил свет мощной лампы. Пальцы у него сами забегали на коленях.
— Я заканчивал учебу и проходил педагогическую практику. Незадолго до этого, летом, умерла от рака моя мать, ее последние слова были: «Я верю в тебя, сынок». Мой брат — старший — погиб подростком. Он собирался стать учителем, и перед смертью мама решила…
По их глазам Джим увидел, что его «занесло», и подумал: «Господи, надо же самому все запороть!) — Я сделал все, чтобы оправдать ее ожидания, — продолжал он, уже не вдаваясь в подробности запутанных семейных отношений. — Шла вторая неделя практики, когда мою невесту сбила машина. Тот, кто ее сбил, скрылся. Какой-то лихач… его так и не нашли. Симмонс что-то ободряюще гукнул. — Я держался. А что мне оставалось? Она очень мучилась — сложный перелом ноги и четыре сломанных ребра, — но ее жизнь была вне опасности. Я, кажется, сам не понимал, сколько мне всего выпало. Стоп. Эта тема для тебя гроб. — Я пришел стажером в профессиональное училище на Сентер-стрит, — сказал Джим.
— Райское местечко, — незамедлительно отреагировал Фентон. — Финки, сапоги с подковками, обрезы на дне чемоданов, прикарманивание денег на детские завтраки, и каждый третий продает наркотики двум другим. Про это училище вы можете мне не рассказывать.
— У меня был паренек Марк Циммерман, — продолжал Джим. — Восприимчивый мальчик, играл на гитаре. Он был в классе с литературным уклоном, и я сразу отметил его способности. Однажды я вошел в класс и увидел, что двое сверстников держат его за руки, а третий разбивает его «Ямаху» о батарею парового отопления. Циммерман истошно вопил. Я закричал, чтобы они отпустили его, но когда я попытался вмешаться, один из них ударил меня изо всех сил. — Джим передернул плечами. — Это была последняя капля, у меня произошел нервный срыв. Нет, никаких истерик или забивания в угол. Просто не мог переступить порог этого заведения. Подхожу к училищу, а у меня вот здесь все сжимается. Воздуха не хватает, лоб в испарине…
— Это мне знакомо, — кивнул Фентон.
— Я решил пройти курс лечения. Групповая терапия. Частный психиатр был мне не по карману. Лечение пошло на пользу. Я забыл сказать: Салли стала моей женой. После того несчастного случая у нее осталась небольшая хромота и рубец на теле, а так она у меня в полном порядке.
— Он посмотрел им в глаза.
— Как видите, я тоже.
— Педпрактику вы, кажется, закончили в Кортес Скул, — полуутвердительно сказал Фентон.
— Тоже не подарок, — бросил Симмонс.
— Хотелось испытать себя в трудной школе, — объяснил Джим. — Специально поменялся с однокурсником.
— И школьный инспектор, и ваш непосредственный наставник поставили вам высшую отметку, — сказал Фентон. — Да.
— А средний балл за четыре года составил 3,88. Почти максимум.
— Я любил свою работу.
Фентон с Симмонсом переглянулись и встали. Поднялся и Джим.
— Мы вас известим, мистер Норман, — сказал Фентон. — У нас есть еще кандидаты, не прошедшие собеседование… — Я понимаю.
— …но лично меня впечатляют ваши академические успехи и волевой характер.
— Вы очень любезны.
— Сим, я думаю, мистер Норман не откажется выпить перед уходом чашечку кофе.
Они обменялись рукопожатием. В холле Симмонс сказал ему:
— Считайте, что место — ваше, если, конечно, не передумаете. Разумеется, это не для передачи.
Джим согласно кивнул. Он и сам наговорил много такого, что было не для передачи.
Дэвис Хай Скул, издали напоминавшая неприступную крепость, была оборудована по последнему слову техники — только на научный корпус выделили из прошлогоднего бюджета полтора миллиона долларов. В классных комнатах, которые помнили еще послевоенных ребятишек, стояли парты модного дизайна. Учащиеся были из богатых семей — хорошо одеты, опрятны, развиты. В старших классах шестеро из десяти имели собственные машины. Словом, приличная школа. В ту пору, про которую нынче говорят «больные семидесятые», о такой школе можно было только мечтать. Рядом с ней профессиональное училище, где раньше преподавал Джим, казалось доисторическим монстром.
Однако стоило зданию опустеть, как в свои права вступала некая темная сила из былых времен. Невидимый зверь, который неотвязно следовал за тобой. Иногда, поздно вечером, когда Джим Норман шел пустынным коридором четвертого корпуса на выход, к автостоянке, ему чудилось, что он слышит за